Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат.

Резонанс в Восточной Европе.

Итак, приступаем к обещанному выше рассказу о том, как восприняли секретный доклад Хрущева братские коммунистические и рабочие партии Восточной Европы. Доклад был неожиданным и для них: в Кремле не соизволили даже предупредить их заранее о своем намерении, не говоря уже о том, чтобы выслушать и учесть мнение по поводу намечавшегося крутого поворота в политике.

Свидетельствует Н. С. Хрущев:

— Мы узнали через своего посла, что в Польше развернулись бурные события, поляки очень поносят Советский Союз и чуть ли не готовят переворот, в результате которого к власти придут люди, настроенные антисоветски.

Он позвонил в Варшаву и разговаривал с Охабом. Хрущев спросил, верна ли информация, полученная Москвой через посольство.

— Да, сейчас идет бурное заседание ЦК, обсуждаются эти вопросы.

В информации, которую советское руководство получило через посольство, говорилось, что в Польше стал бурно проявляться антисоветизм, и приход Гомулки к власти происходит в опоре на антисоветские силы.

Хрущев высказал Охабу (а они по этому вопросу уже обменялись мнениями, тут как раз собрался полный состав Президиума ЦК КПСС), что Кремль очень беспокоит происходящее…

Хрущев сказал:

— Мы хотели бы приехать поговорить с вами.

Охаб ответил:

— Мы хотим посоветоваться, дайте нам подумать.

Вскоре Охаб позвонил и говорит:

— Мы бы просили вас не приезжать, пока не закончится у нас заседание Центрального Комитета.

Казалось бы, ответ правильный, если относиться к собеседнику с доверием. Но у Хрущева в то время доверия к Охабу не было. Конечно, если относиться друг к дургу с доверием, то лучше всего было бы там не появляться, с тем, чтобы не оказывать давления.

— Но сейчас мы за этим и хотели ехать, чтобы оказать соответствующее давление, — вспоминал Н. С. Хрущев. — Так как у нас возникло недоверие к Охабу, то его отказ в нашей просьбе нас еще больше возбудил, еще больше усилил подозрения, что там идет нарастание антисоветских настроений, которые могут вылиться в какие-то действия, и тогда поправить положение будет уже трудно.

Хрущев сказал Охабу, что он все-таки хочет приехать, и открыто заявил, что Польша для Кремля имеет большое стратегическое значение. В то время с Германией не был заключен мирный договор, и поэтому в Польше располагались советские войска на основании положений, вытекающих из Потсдамского соглашения. Они охраняли коммуникации, проходящие через польскую территорию. Все это было высказано Охабу, которого предупредиди о приезде советского руководства в Варшаву.

Обменялись на Президиуме ЦК мнениями и составили делегацию. В нее вошли Хрущев, Микоян, Булганин. Они полетели в Польшу. Когда приземлились, на аэродроме их встретили Охаб, Гомулка, Циранкевич и другие польские руководители. Встреча была очень холодной. Московские гости прилетели очень возбужденные, и Хрущев, едва поздоровавшись, сразу на аэродроме высказал недовольство происходящим:

— Почему все это происходит под антисоветским знаменем?… Чем это вызвано? Мы всегда стояли на позициях освобождения Гомулки, и лично я, и другие товарищи. Когда я беседовал с Охабом, то имел в виду, что Гомулка приедет в Крым, мы с ним поговорим. Он подлечится, а мы тем временем разъясним нашу позицию в деле его освобождения.

Охаб вскипел:

— Что вы ко мне предъявляете претензии? Я теперь уже не секретарь Центрального Комитета. Спрашивайте их.

Он показал на Гомулку. В его словах сквозило неприкрытое недовольство.

Хрущев подумал, что его слова при встрече по дороге из Китая насторожили Охаба, он мог подумать, что в Москве хотят его свергнуть и посадить на его место Гомулку. Хрущев в душе не был противником Охаба, но к тому времени он показал себя слабым руководителем, и Гомулка был лучшей заменой. Хрущев ценил Гомулку.

Как потом вспоминал Сергей Хрущев, дома неожиданный отъезд отца в Польшу вызвал настоящий шок. Во-первых, в те годы любая поездка за границу, даже в дружественную социалистическую страну, считалась нерядовым событием. Ее обычно приурочивали к важной дате, объявляли загодя и сопровождали обстоятельной подготовкой.

Тут же из ЦК раздался звонок: «Собирайте вещи, я лечу в Варшаву». И никаких объяснений. Вещи приготовили быстро, за многие годы до автоматизма отработался процесс сборов отца в командировку — специальный чемоданчик стоял в специально отведенном месте. В него полагалось уложить белые рубашки для ежедневной смены, белье, электрическую бритву, тапочки. Вот практически и все. Запасной костюм везли в купленном для этой цели в Женеве футляре, чтоб не мялся.

К тому же Хрущев ехал не один, вместе с ним летели Молотов и Булганин или он с ними. Что и говорить, такое сочетание свидетельствовало об одном: случилась беда, и немалая.

Хрущев заехал домой на минутку. На вопросы отвечать не стал, только буркнул: «Есть там дела», — и ушел к себе на второй этаж переодеваться.

К приготовленному стакану чая с лимоном не притронулся. Спустившись, сразу прошел в прихожую, надел темно-серое демисезонное пальто, нахлобучил такую же, в тон, шляпу, как-то отчужденно обвел всех взглядом, кивнул на прощание и вышел. Всеми своими мыслями он уже был там, в Варшаве.

В доме наступила тревожная тишина. Через несколько часов звонок из приемной ЦК от помощников: «Долетели благополучно, приступили к работе». И никаких подробностей. Что там такое стряслось? Чем вызван столь поспешный отъезд?

Домашние терялись в догадках.

И сборы, и полет — все происходило в спешке, на нервах. Никита Сергеевич потом рассказывал о своих переживаниях: ведь они так и не получили согласия Охаба на прилет в Варшаву, не было разрешения и на перелет польской границы. Отправились по своему разумению, на свой страх и риск. А у страха глаза велики, по сообщениям советского посольства, не развеянным неприятным разговором с Охабом, не исключался контрреволюционный государственный переворот. Не встретят ли в этом случае незваных гостей, самовольно пересекших границу, самолеты-перехватчики? По свидетельству Хрущева-младшего, его отец такое развитие событий считал маловероятным, но, исходя из панической информации, полностью исключить не мог.

Что же произошло после встречи на аэродроме?

Н. С. Хрущев:

— С аэродрома мы приехали в Центральный Комитет… Беседа проходила очень бурно… Разговор был грубым, без дипломатии. Мы требовали объяснений действий, которые, как мы считали, были направлены против Советского Союза. Войском Польским тогда командовал маршал Рокоссовский… Когда мы приехали, то во время обеда получили информацию от Рокоссовского, что войска, подчиненные Министерству внутренних дел, приведены в боевую готовность и стянуты к Варшаве… Эти обстоятельства еще больше возбудили наше недоверие, и даже возникли подозрения, что действия поляков умышленно направлены против Советского Союза. Уже звучали открытые требования выслать Рокоссовского в Советский Союз, так как ему нельзя доверять, он не поляк и проводит антипольскую политику.

С. Н. Хрущев:

— Как красная тряпка быка, раздражал поляков маршал Рокоссовский, «рекомендованный» на пост главы военного ведомства еще Сталиным. Они справедливо полагали, что в решительный момент он выполнит приказы Хрущева, а не Гомулки, послужит России, а не Польше. «За мной установлена слежка, и я шагу не могу сделать, чтобы это не было известно министру внутренних дел», — жаловался Рокоссовский отцу.

Н. С. Хрущев:

— Антисоветская волна у нас создала соответствующее настроение. Хотя мы считали, что это накипь, которая накопилась в результате неправильной политики Сталина. Сложнее была проблема пребывания наших войск в Польше. Правда, это право вытекало из Потсдамского соглашения и, следовательно, освящено авторитетом международного права. Необходимость присутствия наших войск в Польше определялась железнодорожными и шоссейными коммуникациями с нашими войсками в Германии. Мы решили защищать это право. Я поговорил с Рокоссовским: «Скажите, Рокоссовский, как поведут себя войска?».

С. Н. Хрущев:

— Это был момент, за которым могло последовать непоправимое. Поэтому особенно ценно проследить, как мы тогда, в 1956 году, продвигались к грани и как остановились на самом краю. На вопрос отца Маршал Советского Союза и Маршал Войска Польского бывший сталинский узник и герой войны Константин Константинович Рокоссовский ответил: «Польские войска сейчас не все послушают моего приказа, но… есть части, которые выполнят мой приказ. Я — гражданин Советского Союза и считаю, что надо принять меры против тех антисоветских сил, которые пробиваются к руководству. Жизненно важно сохранить коммуникации с Германией через Польшу». Так что у поляков были все основания сомневаться.

Н. С. Хрущев:

— Наши силы в Польше были невелики. С нами в Варшаву приехал Конев, он в то время командовал войсками Варшавского пакта и был нам необходим. Через маршала Конева мы приказали, чтобы советские войска в Польше были приведены в боевую готовность. Через некоторое время мы приказали, чтобы одна танковая дивизия подтянулась к Варшаве. Конев отдал приказ и доложил, что войска снялись и танковая дивизия движется в направлении Варшавы.

Аналогичные распоряжения отдал еще верным ему войскам маршал Рокоссовский.

Конечно, это не осталось незамеченным поляками. Варшава начала лихорадочные приготовления к обороне, а на Гомулку выпала миссия попытаться отвести танковые экипажи.

Заседание было бурное, нервное. Хрущев отчаянно спорил с поляками. И тут к нему направляется Гомулка и очень нервно заявляет:

— Товарищ Хрущев, на Варшаву движется ваша танковая дивизия. Я вас прошу дать приказ остановить движение и не вводить ее в город. Вообще лучше, чтобы она не подходила к Варшаве. Я боюсь, будет совершено непоправимое.

Очень нервно Гомулка и просил, и требовал. Гомулка — экспансивный человек, у него пена на губах появилась. Выражения он употреблял очень резкие.

Завадский информировал Хрущева, что идет антисоветская агитация среди рабочих Варшавы. Заводы вооружаются. Ситуация сложилась очень тяжелая. Приехавшие из Москвы, собственно говоря, оказались пленниками.

Опять слово взял Гомулка, и своим выступлением Хрущева очень подкупил. Говорил он горячо:

— Товарищ Хрущев, я вас прошу, остановите движение войск. Произойдет непоправимое! Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я, как поляк и коммунист, заявляю, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими… Разве мы не понимаем, что без вас не можем существовать как независимое государство? Все будет в порядке. Не допустите, чтобы ваши войска вошли в Варшаву. Тогда будет трудно контролировать события.

Был объявлен перерыв. Приехавшие из Москвы собрались своей делегацией и обсудили вопрос вместе с Рокоссовским. Хрущев проникся доверием к словам Гомулки. Он ему и раньше верил. Несмотря на его вспыльчивость и резкость, в его словах была искренность…

Хрущев говорит:

— Товарищи, я Гомулке верю, верю как коммунисту. Ему трудно. Сразу он этого не сделает. Но постепенно, если мы выразим ему свое доверие, отведем наши войска, дадим время, то Гомулка сможет справиться с теми силами, которые сейчас стоят на неверных позициях.

Все согласились, и Хрущев отдал Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом Хрущев объяснял, что эти войска и не двигались к Варшаве, а проводили свой военный маневр и, выполнив его, остановились в том пункте, который был им назначен. Конечно, никто не поверил хрущевским объяснениям, но все были довольны, что войска остановились. Обстановка разрядилась. Поляки поняли, что с московской делегацией можно договориться. Ввод советских войск в Варшаву действительно мог быть непоправимым. Это породило бы такие трудности, что невозможно себе представить, куда бы можно зайти.

Хрущев считал, что положение спас Гомулка. Остальное было второстепенным. Выдвижение на пост первого секретаря Гомулки у Хрущева не вызывало возражений.

Дальнейшее пребывание советских высших руководителей в Польше перестало быть необходимым. Они распрощались и улетели домой.

13 Ноября министр национальной обороны Польши маршал Войска Польского Константин Рокоссовский подал в отставку со всех постов. Польское правительство на прощание наградило военачальника орденом и, не мешкая, отправило в Советский Союз. На его место назначили лишь недавно вышедшего из тюрьмы Марианна Спыхальского.

Почти одновременно вспыхнули волнения в Венгрии.

16 Октября 1956 года будапештские центральные газеты опубликовали письмо Имре Надя и постановление Политбюро ЦК Венгерской партии трудящихся о восстановлении в партии И. Надя «в связи с тем, что хотя он совершил политические ошибки, но они не делали обоснованным его исключение из партии». Постановление об исключении Имре Надя из партии от ноября 1955 года отменялось. Тогда Ракоши взял верх, теперь времена поменялись.

Хрущев, по словам его сына Сергея, лично ничего не имел против Имре Надя. Их знакомство началось давно. Еще со сталинских времен ему запомнились яростные стычки между Ракоши и Надем по крестьянскому вопросу. Имре Надь и тогда числился в «ревизионистах», выступал против поголовной насильственной коллективизации, за предоставление ограниченной свободы крестьянину, склонялся к нэпу. Дело доходило до оскорблений, Ракоши обвинял Имре Надя в измене, но Сталин только посмеивался. Видимо, у него имелись свои расчеты: свара внутри венгерского руководства его устраивала, а в «перерожденчество» Имре Надя он не верил.

Наверняка, у Сталина имелись основания не причислять Имре Надя к людям, вызывающим опасения, не хотел он отдавать его на расправу вместе с другими, не потрафившими ему венгерскими лидерами. Такими, как Ласло Райк и многими, многими другими. Правда, Сталин и не встал открыто на его защиту, когда Имре Надя за правый уклон в 1949 году исключили из Политбюро. Промолчал. Но тронуть не дал.

В 1949 году Имре Надя переместили с поста министра сельского хозяйства на место председателя парламента и попутно назначили ректором сельскохозяйственного института. Там он пробыл недолго, его карьера, в отличие от других «уклонистов», стала выправляться. А в 1952 году Надь занял прежнее министерское кресло в расширившем функции ведомстве — министерстве сельского хозяйства и снабжения.

По случаю смерти Сталина Имре Надь произнес прочувствованную речь о великом вожде, продолжал его верноподданнически цитировать, а после своего исключения из партии, уже в 1955 году, обвинил обидчиков в проведении антисталинской политики.

В те годы Хрущев провозгласил «невмешательство» в происходившие в дружеских странах дела. Конечно, это «невмешательство» носило своеобразный характер, являлось слепком со своего времени. Большим шагом вперед считалась отмена утверждения в Москве любого назначения на мало-мальски серьезный пост. Этим достижением Хрущев чрезвычайно гордился. Старался он не влезать и во внутренние свары. Хотя это далеко не всегда удавалось. Терпящая поражение сторона бежала в Москву за помощью, а победители стремились там же закрепить свои успехи.

Созвучие политики, проводимой Хрущевым, и идей, выдвигавшихся Имре Надем, становилось все более синхронным. Очевидно одно — в середине октября, как и раньше, Хрущев еще не видел в Имре Наде врага.

Начавшаяся 23 октября студенческая демонстрация в Будапеште, проходившая под лозунгами, требовавшими отставки тогдашнего венгерского руководства и прихода к власти Имре Надя, оказалась для Хрущева неожиданной. Хрущев-младший не знал, о чем докладывал советский посол Андропов. Сейчас многие отдают дань его проницательности, проявленной в тот период, но не приводят конкретных документов. Хрущев-младший знает одно: гром грянул, конечно, не с ясного неба, тучи давно заволокли горизонт, но в Москве не ждали бури. Ситуация оценивалась как напряженная, но не более чем в предыдущие дни.

Если для Хрущева-старшего происшедшее требовало принятия чрезвычайных мер, то Хрущева-младшего сам факт демонстрации против социализма, против народной власти просто потряс. До сих пор слово «демонстрация» ассоциировалось у него лишь с парадным верноподданническим шествием в дни праздников. А тут еще в газетах появились зловещие сообщения об «антинародной авантюре в Будапеште», сопровождаемой грабежом магазинов и битьем стекол. О перестрелке у здания венгерского радио не упоминали.

Н. С. Хрущев:

— К руководству пришел Надь Имре. У нас теплилась надежда, что если в руководстве Надь Имре, то он сохранит коммунистическое руководство в венгерском народе.

С. Н. Хрущев:

— Демонстранты мирно обтекали выползшие на узкие будапештские улицы советские танки с плотно задраенными люками. Машины казались безжизненными, они никак не противодействовали проходу людей. Казалось, их вообще не интересует происходящее в городе. Отец сказал, что войска получили строжайшее указание не вмешиваться, только демонстрировать свое присутствие. Приказ строго выполнялся. Даже когда с крыш домов по танкам стали беспорядочно стрелять, как говорят, засевшие там работники госбезопасности, они не отреагировали. Пули только щелкали по броне, не в состоянии даже сколупнуть грязно-зеленую краску.

Однако надежды Хрущева-старшего не сбылись. Имре Надь не проявил решительности, не смог овладеть положением. Или не хотел? По мнению мемуариста, Хрущева-младшего, именно не смог. По своей природе человек мягкий и интеллигентный, он старался примирить непримиримое, отвергал саму возможность применения силы. Нельзя не отметить, что и у него не было запаса времени. В отличие от Гомулки, он пришел к власти не в преддверии событий, а на их гребне. Во многом ему приходилось всего лишь констатировать происшедшее.

Хрущев-младший много раз задавался вопросом, почему отец по первому зову кинулся в Варшаву, а в Венгрию не поехал? Без сомнения, при той непростой расстановке сил в Президиуме ЦК, сложившейся после ХХ съезда, отец старался поровнее распределить ответственность за принимаемые решения. С одной стороны, чтобы его не обвинили в выпячивании своей фигуры, с другой — он не желал все грехи взваливать на свои плечи. Старался соблюсти некий баланс. Но главное, по мнению сына, отец недооценил опасности нарастания событий. Доклады из Будапешта в отличие от панического призыва посла в Польше не предвещали столь страшных потрясений. На первых порах казалось, что правительство Имре Надя, наладив тесный контакт с советскими эмиссарами, сможет овладеть положением.

В ночь на 25 октября Советская Армия наконец вмешалась в события, но действовала она не в одиночестве, а вместе с венграми. Еще сохранялась возможность переломить развитие событий, направить поток в безопасное русло. Именно в безопасное. О нейтральной Венгрии, стоящей вне пактов, а тем более о Венгрии, уходящей на Запад, в НАТО, в тот период острого противостояния двух лагерей, двух сил, мыслящих терминами побед и поражений, могли говорить только политические авантюристы. Это время еще не пришло.

А как происшедшие события подавались советским людям? Сын руководителя страны с иронией приводит цитату из газеты «Правда»: «По приказу Совета Министров Венгерской Народной Республики венгерская армия, внутренние войска и вооруженные рабочие отряды с помощью советских войск в ночь на 25 октября ликвидировали контрреволюционный путч».

Однако остановить сползание к кровопролитию, стабилизировать ситуацию не удалось. События накатывались лавиной, выходили из-под контроля, в том числе из-под контроля Имре Надя. «Сегодня трудно сказать, — пишет Хрущев-младший, — что оказало большее влияние: накаленная обстановка и деструкционное стремление масс, отвергающих старые порядки, стремящихся отомстить за преступления и обиды, или попытки измазанных в крови работников госбезопасности спровоцировать столкновение с советскими войсками, устроить кровавую бойню и под ее прикрытием уйти от ответа».

По крайней мере закончившееся трагически 25 октября «братание» на будапештских улицах венгров с советскими солдатами свидетельствует о последнем. Так считает сын советского вождя Сергей Хрущев.

Весьма патриотично, не правда ли? Даже если бы было так, как он утверждает, странно читать подобные пассажи. Речь-то идет о его Родине. Впрочем, Сергей Никитич сейчас проживает в Америке, которую собирался догнать и перегнать его неистовый папаша.

Неужели американец российского происхождения Сергей Никитич Хрущев не слышал от отца и сам не знал, кто готовил восстание в Венгрии? Кто-кто, а высшее кремлевское руководство наверняка было информировано Комитетом госбезопасности, что британская военная разведка МИ-6 обучала будущих венгерских повстанцев обращению со взрывчатыми веществами и огнестрельным оружием перед путчем в Будапеште. За два года до этого восстания диссидентов тайно вывозили через венгерскую границу в британскую зону Австрии для обучения на специальных курсах. Их встречали в пограничном городке Грац и переправляли в горы.

Об этом в 1996 году писали, ничего не скрывая, сами сотрудники британских спецслужб. Один из них вспоминал в газете «Дейли телеграф»: «У меня был старый разбитый «фольксваген», и я подбирал агентов на венгерской границе. Мы отвозили их в горы и проводили трех-четырехдневный курс подготовки. Мне приказывали подобрать кого-то на углу улицы в определенное время, ночью, под проливным дождем».

Этот агент, чье имя сохраняется в секрете, добавил: «После того, как мы завершали их подготовку, обучали обращению со взрывчатыми веществами и оружием, я отвозил их обратно. Это было в 1954 году, за два года до восстания. Но мы знали, что это случится. Мы готовили агентов для этого восстания».

Наконец, о роли МИ-6 в подготовке восстания рассказывается в книге Майкла Смита «Новый плащ, старый кинжал». В ней говорится, что катализатором восстания стало известие о секретной речи Хрущева в 1956 году и развенчании им Сталина. Это породило требование реформ, усилившееся в связи с вынужденной отставкой в 1955 году Имре Надя, либерального премьер-министра Венгрии.

23 Октября 1956 года, утверждается в книге М. Смита, 250 тысяч человек приняли участие в студенческой демонстрации в Будапеште, где звучали требования о выводе советских войск и возвращении Надя. Имели место столкновения с силами безопасности, и в толпе появилось большое количество оружия. Значительная часть его поступила с американских складов в Австрии, а другая была английского происхождения.

Сын же советского руководителя утверждает, что венгерская безопасность сама спровоцировала кровавую бойню.

У парламента раздавались выстрелы, падали убитые и раненые. Кто стрелял, осталось неизвестным. Говорили, что стрельба велась из окон домов. Хрущеву доложили: вооруженную акцию совершили контрреволюционеры. Среди венгров распространился слух: это — дело рук русских, которые решили схитрить, усыпить бдительность восставшего народа, а затем показали свое истинное лицо.

На следующий день весь Будапешт вышел на улицы. Симпатии сместились — венгерские военные начали примыкать к демонстрантам, стали образовываться новые органы власти. В городах — революционные комитеты, на заводах, по примеру югославов, — рабочие советы. От недавних объятий с советскими солдатами не осталось и следа. По словам Хрущева-младшего, народ потребовал вывода оккупационных войск из города.

Именно так и не иначе: «Народ потребовал вывода оккупационных войск из города». Не вооруженные и обученные английскими спецслужбами боевики, а «народ».

«Оптимистические сообщения в советской печати, — пишет далее Хрущев-младший, — о том, что 25 октября в Будапеште обстановка нормализовалась и спокойствие нарушается лишь отдельными вылазками отдельных вооруженных лиц, а 27 вновь организованное под руководством Имре Надя правительство Венгрии объявило амнистию, в результате которой повстанцы в массовом порядке сдаются властям, не вязались с озабоченным видом отца». Впечатление такое, будто печать могла не подчиняться Никите Сергеевичу. Какие сообщения пеклись в хрущевском ЦК, такие пресса и публиковала. Насмешливая тональность Сергея Никитича обидна — речь-то идет о своей стране.

«С работы он приходил не поздно, — рассказывает далее Хрущев-младший, — как обычно, но гулял молча, на вопросы отвечал неохотно. Только значительно позже он расскажет о своих колебаниях в те дни. Он думал не только о происходивших тогда событиях, бился и не мог найти ответ: почему так случилось. Сначала Польша, за ней Венгрия. Вернее, ответ напрашивался сам собой. Он, казалось, лежал на поверхности: во всем виноват Сталин, нарушение ленинских непререкаемых норм. Надо вернуться к ним, и все уляжется. Глубже отец старался не заглядывать».

Остается и мне воспользоваться приемом насмешливого мемуариста: конечно же, во всем виноват Сталин. При чем здесь Никита Сергеевич? Налицо неуклюжая попытка увести отца от исторической ответственности за события, о вине которого прямо говорят английские спецслужбы.

Так это английские! А для своих соотечественников пусть будет другая правда.

Между тем обстоятельства складывались неблагоприятно. Венгерское правительство так и не совладало с обстановкой, события бурно нарастали, а декреты за подписью Имре Надя только фиксировали стихийно происшедшие изменения. В день своего формирования новое руководство заявило, что по просьбе правительства в борьбе принимают участие советские воинские части, расположенные в Будапеште. На следующий день Имре Надь объявил о прекращении огня, пообещал распустить органы госбезопасности и потребовал вывода советских войск из города.

30 Октября, на следующий день после ухода советских танков, подвергся разгрому Будапештский горком партии. На улицах города стали охотиться за ненавистными сотрудниками госбезопасности, еще недавно сеявшими страх по всей стране (снова терминология Хрущева-младшего). В сообщениях в Москву их именовали активистами и невинными жертвами.

Хочется спросить мемуариста: а кем же они были? В конце концов, речь ведь шла о дружественной нам стране. Никак не могу отделаться от ощущения: так писать может только человек со стороны.

Разоренные здания с выломанными дверями и выбитыми стеклами, следы пожаров, лежащие на улицах трупы — все это фотографировали. Новые снимки немедленно отправили в Москву. Донесения, шифровки, звонки из Будапешта звучали все тревожнее. Из них следовало, что, хотя «ни рабочие, ни крестьяне не участвуют в столкновениях, держат нейтралитет», без вмешательства наших войск перелома не добиться.

Прервем на короткое время воспоминания сына и предоставим слово отцу. Никита Сергеевич рассказывал о начавшейся охоте за партийным активом, и главным образом охоте за чекистами. Громили партийные комитеты, громили чекистские органы. Вешали, убивали. Вешали за ноги, совершали прочие издевательства.

Вызвали Конева. Он тогда командовал войсками Варшавского пакта. Спросили его: сколько потребуется времени, если ему будет поручено разгромить контрреволюционные силы и навести порядок в Венгрии.

Он подумал и сказал:

— Трое суток, не больше.

Хрущев ему сказал:

— Готовьтесь. Когда начинать, мы вам скажем дополнительно.

И снова свидетельства С. Н. Хрущева, призванные, судя по всему, служить главным первоисточником для потомков.

1 Ноября пришло известие о решении венгерского правительства выйти из Организации Варшавского Договора и направленном в ООН призыве о защите. Эта информация только придала советскому руководству уверенности. Запрошенные маршалом Коневым на подготовку операции три дня истекли 4 ноября. Никита Сергеевич считал необходимым до начала акции заручиться поддержкой остальных союзных СССР социалистических стран.

Времени на консультации практически не оставалось. В запасе он имел полтора, максимум два дня. Решил провести встречи по частям. Он встретился с руководством Польши, Румынии, Югославии.

За эти полтора дня, которые отец провел вне Москвы, в Будапеште произошли немаловажные события. Правительство снова реорганизовалось, в него вошли люди, открыто противостоявшие союзу с Москвой. Оформилось непреклонное требование вывода советских войск с территории Венгрии. Тем временем Конев доложил, что войска направляются на исходные рубежи, он приступил к окружению аэродромов, транспортных узлов и других стратегически важных пунктов.

По сообщениям газет, в Венгрии началось настоящее побоище. С пойманными расправлялись прямо на улице. Из Австрии в Будапешт самолет за самолетом возвращались бежавшие после войны фашисты, хортисты и Бог знает кто еще.

По венгерскому радио объявили: всем бывшим сотрудникам распущенной службы государственной безопасности без промедления сдаться властям, и чуть ниже — информация о насилиях над коммунистами, снова сопровождаемая фотодокументами. Сообщалось о прекращении работы предприятий и реорганизации правительства. В него взамен изгнанных коммунистов включили вернувшихся с Запада правых буржуазных деятелей.

Наконец в дело вступили военные, и события покатились по иным рельсам. Пролилась кровь, много крови. Конев штурмовал Будапешт. Вернее, штурмовал, громко сказано, захватил его. Он и постоянно находившийся рядом с ним председатель КГБ Серов за эту операцию получили ордена. Кажется, Суворова. И не одни они. Всех участников операции, выполнявших «интернациональный долг» (эти слова сын советского вождя осуждающе заключает в кавычки), приравняли к тем, кто воевал с гитлеровскими фашистами.

А почему бы и нет? Что здесь предосудительного? Люди-то действительно участвовали в боевых действиях, гибли, получали ранения и увечья. Всякое сравнение, безусловно, хромает, но ведь американский президент в 1991 году не жалел орденов и медалей для участников операции «Буря в пустыне», хотя, разумеется, цели армии США в Персидском заливе и советских войск в Венгрии были абсолютно разными. Советский Союз оказал военное вмешательство в дела страны, связанной с ним Варшавским пактом. К тому же позволительно задать поборнику общечеловеческих ценностей С. Н. Хрущеву и такой вопрос: а кто, собственно, награждал советских бойцов и командиров, приравняв их к воинам, сражавшимся против фашистких войск? Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждениях обсуждались и утверждались на заседаниях Президиума ЦК КПСС, на которых председательствовал Никита Сергеевич Хрущев.

Между тем, рассказывает далее Хрущев-младший, Серов прислал Никите Сергеевичу очередной альбом с фотографиями пустынных улиц Будапешта: стены домов выщерблены снарядами и пулями, витрины и окна зияли провалами или были забиты досками.

Посольство доносило: в своей массе народ поддерживает проведенную акцию. В восстании, судя по шифровкам Андропова, активно участвовала лишь горстка антикоммунистически настроенной интеллигенции. Ей удалось привлечь на свою сторону учащуюся молодежь. Рабочий класс, особенно за пределами Будапешта, не поддерживал контрреволюционных призывов. В одних местах он держал нейтралитет, в других — изготовлялся к отпору.

По мнению посольства, не удалось вовлечь в вооруженную борьбу и крестьянство, на призывы выхода из колхозов они не отреагировали. Продолжали спокойно работать.

Следовал вывод: восстание не имело поддержки в народе, его разгром получит положительный отклик среди значительной части населения Венгрии.

Как ни странно, но сын советского вождя видит положительную роль кризиса в Польше, и особенно венгерской трагедии в том, что они оказали огромное влияние на демократические процессы не только в этих странах, но и в Советском Союзе. Хрущев-младший считает: он не погрешит против истины, если скажет, что при принятии решений вплоть до 1964 года, дальше он просто не знает, в головах членов Президиума ЦК КПСС постоянно отдавались громыхающие залпы орудий в Будапеште.

К такому неожиданному выводу приходит человек, получивший американское гражданство, постоянно проживающий в США и преподающий там политологию. Вот уж поистине — найти оправдание можно любому поступку. И даже придать ему положительную роль. Мудра, тонка наука увода от главного! Непродуманная, волюнтаристская политика недалекого вождя привела к серьезным осложнениям в международном плане, идеологические основы мировой социалистической системы оказались подорванными, а нам, малопонятливым, вдалбливают: это пошло на пользу стране и всему коммунистическому движению. Жуткий провал выдают за великий подвиг.

Имре Надь между тем бежал в Румынию, где укрылся в югославском посольстве. Этот шаг до крайности натянул отношения Хрущева с Тито. Хрущев считал, что Тито вел двойную игру. «Ведь он поддержал вмешательство, и не просто поддержал, а подталкивал нас», — возмущался Никита Сергеевич.

Новый глава венгерского правительства Янош Кадар обратился с просьбой к Хрущеву посодействовать выдаче Имре Надя. Хрущев после некоторых колебаний согласился, и вскоре Имре Надь оказался в венгерской тюрьме.

Имре Надя судили. Суд вынес жестокий приговор — смертную казнь. После смерти Сталина, если не считать расстрела Берии, это был первый подобный приговор в политическом процессе.

17 Апреля 1958 года Имре Надя расстреляли.

С. Н. Хрущеву настолько дороги идеалы демократии и свободы, а также общечеловеческие ценности, что он восклицает: этот акт по справедливости навлек позор не только на голову Яноша Кадара, но и на голову отца.

Такое случается не часто — во имя любви к Западу не остановиться перед обвинением в позорном поступке родного отца. Впрочем, чего не сделаешь ради благосклонного к себе отношения цивилизованного мира. А может, Сергей Никитич всю свою жизнь руководствовался исключительно высокими побуждениями и никогда не шел на сделку с нравственными нормами? Действительно, если душа чиста и ей чужды несправедливые поступки, то такой человек не хочет делать исключений ни для кого, включая и близких родственников. Но к этой теме я еще вернусь, есть у меня кое-какие сведения, навеянные архивными источниками и рассказами долгожителя Лубянки Бобкова Филиппа Денисовича.

Закончить же этот подраздел хочется словами близкого Н. С. Хрущеву по говорливости и страсти к преобразованиям М. С. Горбачева. По его мнению, история никогда не забудет разоблачения Хрущевым культа личности Сталина. Плохо только то, что в его закрытом докладе на ХХ съезде было слишком мало анализа и слишком много субъективных моментов. Сводить проблему тоталитаризма к внешним причинам и дурному характеру диктатора — дело нехитрое и к тому же эффектное, но не вскрывает его глубоких корней. Достаточно прозрачными были и личные политические расчеты Хрущева: выступив первым с разоблачением «культа», он сразу же блокировал своих ближайших конкурентов и противников — Молотова, Маленкова, Кагановича, Ворошилова, которые вместе с ним как раз и составляли ближайшее окружение Сталина.

Все это верно, но для истории и большой политики огромное значение имеют реальные последствия его политических действий. Критика Сталина, олицетворявшего собою режим, не только выявила тяжелейшее состояние общества в целом, извращенный характер политической борьбы, происходившей в нем, но и полное отсутствие элементарной законности. Она морально дискредитировала тоталитаризм, породила надежды на реформирование системы, дала импульс развитию новых процессов как в сфере политики и экономики, так и в духовной жизни. И это, считает Горбачев, должно быть поставлено в заслугу Хрущеву, тем, кто поддержал его.

Он уже не говорит о том, что позиция Хрущева в данном вопросе привела к массовым реабилитациям, сохранившим доброе имя сотням тысяч безвинно погибших в сталинских застенках и лагерях.

В разоблачении Сталина наиболее ярко проявилась противоречивость исторической роли Хрущева. С одной стороны, смелость и мужество, решительность, готовность пойти против течения, а с другой — ограниченность политического мышления рамками определенных стереотипов, неспособность и нежелание вскрыть глубинные основы явлений, с которыми он вел борьбу.

Видеть причину трагических событий в истории советского общества только лишь в личных качествах «злодея» Сталина, значит, оказаться в плену «культа личности» наоборот. Если дело в этом, то достаточно сменить плохого руководителя на хорошего, и общество гарантировано от повторения ошибок. Хрущев как бы обращался ко всем: вот я честно говорю о прошлом, ничего не скрывая, верьте мне, идите за мной и все будет хорошо. Иными словами, приглашал сменить один культ другим, не посягая на устои системы.

Углубиться в анализ причин тоталитаризма Хрущев не хотел, да, вероятно, и не смог бы, потому что это требовало преодоления стереотипов, ставших для него символом веры. Поэтому критика культа личности, резкая по словам, была половинчатой по существу, ей был поставлен определенный предел, а процесс реальной демократизации остановлен в самом начале.

Ну что тут сказать? Горбачев не остановился на полпути, как Хрущев, а пошел дальше, посягнув на устои. Что из этого вышло, видно каждому.