Княгиня Ольга.

* * *

Хронология константинопольского визита Ольги остается далеко не проясненной, несмотря на две точные даты, названные Константином Багрянородным. Второй и последний ее прием у императора, по данным трактата «О церемониях», состоялся 18 октября, то есть спустя сорок дней после первого. Что и говорить, срок немалый. Как провела эти дни Ольга, греческий источник не сообщает. Но есть основания полагать, что именно в эти дни и произошло главное событие не только ее константинопольского визита, но и всей ее жизни.

Речь идет о принятии ею христианства.

Константин Багрянородный, как мы уже знаем, ничего не сообщает об этом, что и неудивительно: крещение русской княгини проходило, если так можно выразиться, не по дворцовому, а по патриаршему ведомству, вне церемониала приема иноземных послов. Зато подробный рассказ о крещении Ольги — хотя и в легендарной, сказочной форме — содержит летопись. Причем общая канва событий в летописи и в известии о приемах Ольги императором Константином в трактате «О церемониях» — при всей жанровой несхожести и даже противоположности двух источников — во многом совпадает. На этот чрезвычайный важный факт историки не всегда обращают должное внимание[172]. Между тем он имеет прямое отношение к вопросу о времени крещения Ольги.

Попробуем еще раз сопоставить показания обоих источников. Император Константин описывает два приема «архонтиссы России» в Большом императорском дворце. Точно так же и «Повесть временных лет» сообщает о двух встречах княгини с греческим царем. Во время первой встречи Ольга — еще язычница («Аз погана есмь» — такие ее слова, обращенные к императору, приводит летописец), и лишь затем совершается таинство крещения с участием царя и патриарха. На вторую встречу с царем Ольга является уже христианкой («По крещении возва ю царь…»). Но ведь и языческое имя Эльга — неоспоримое свидетельство того, что Ольга оставалась язычницей, — приведено императором Константином лишь при описании ее первого приема, 9 сентября. Когда же он говорит о втором ее приеме, 18 октября, то не называет русскую «архонтиссу» по имени. (Специфика источника — выписки из протокольных записей, касающиеся особенностей ее приема, — этого не требовала.) А это обстоятельство позволяет предположить, что крещение Ольги — коль скоро оно имело место в тот самый приезд, который описан Константином, — произошло после первого, но ранее второго приема во дворце, то есть между 9 сентября и 18 октября 957 года. Такая версия событий — по-видимому, единственная возможность согласовать показания Константина Багрянородного и других источников. Кроме того, она напрямую подтверждается летописью.

Можно попытаться даже еще более точно определить время крещения Ольги. Правда, следует оговориться, что здесь мы вынуждены вступать на очень шаткую почву догадок и предположений. Тем не менее кое-какие основания для суждений на этот счет имеются.

Как известно, при крещении Ольга получила новое, христианское имя — Елена. Несомненно, такое наречение было связано с именем «августы» Елены, жены императора Константина, о чем речь еще впереди. Но столь же несомненно и то, что это имя было дано русской княгине в память другой Елены — святой и равноапостольной царицы, матери святого и равноапостольного императора Константина Великого, жившей в IV веке. Уподобление Ольги святой Елене проходит через все посвященные ей сочинения, начиная с летописного рассказа о ее крещении. Это та самая царица Елена, которая обрела в Иерусалиме Гроб Господень и Животворящий крест и около 326 года перенесла части Крестного древа из Иерусалима в Константинополь. В память об этом событии церковь празднует 14 сентября Воздвижение Честного и Животворящего креста Господня — один из двунадесятых праздников. В Сказании об обретении Креста, читающемся в греческих и славянских рукописях, подробно рассказывается о том, как святая Елена, прибыв в Иерусалим, с великим трудом отыскала место, где был сокрыт крест, разрушила построенный здесь идольский храм, раскопала землю и рассыпала камни и обрела святыню, которая затем была воздвигнута на возвышенном месте для обозрения всеми верующими (отсюда название праздника — Воздвижение){217}.

В Проложных житиях княгини Ольги тема обретения святой Еленой Животворящего креста проходит как прообраз крещения самой Ольги, принесшей свет христианской веры в Русскую землю: «По всему уподобилась святой Елене (княгиня Ольга. — А, К), ибо как и она, пойдя в Иерусалим, обрела честный крест Господень, так же и сия новая Елена сотворила»{218}. Более того, одним из основных эпизодов различных редакций Жития Ольги стало перенесение креста самой княгиней на Русь, что однозначно воспринималось как прямая аналогия перенесению креста царицей Еленой в Константинополь. «Было же имя ей наречено в святом крещении Елена, — читаем в Проложном житии княгини Ольги, — и приняла от патриарха крест… и тот крест и доныне стоит в Святой Софии (киевской. — А.К.), в алтаре, на правой стороне…»{219}О возвращении блаженной княгини в Киев со «знамением честного креста» сообщается также в «Похвале» Ольге из «Памяти и похвалы князю Владимиру» Иакова мниха и «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона Киевского, который прославляет Владимира и Ольгу, принесших крест новой веры «из нового Иерусалима, Константинова града», и утвердивших его «по всей земле своей»{220}. «Животворящее Древо, Крест Христов, в Руси водрузила, им же всем верным рай отворится», — так прославлял святую Ольгу автор посвященной ей древней Церковной службы{221}.

Тема перенесения святой Ольгой креста из Царьграда в Киев и последующего «обновления» Русской земли (или «обновления креста» в Русской земле) напрямую пересекается с центральной идеей празднования Воздвижения креста Господня. Сам крест, перенесенный из Иерусалима в Константинополь, хранился как великая святыня в упомянутой выше Фаросской церкви Пресвятой Богородицы. В день Воздвижения, 14 сентября, его выносили из алтаря для поклонения верующих и ставили посередине храма, где он пребывал до отдания праздника Воздвижения 21 сентября. В чтениях и песнопениях в этот день вспоминалась и прославлялась святая царица Елена, мать великого Константина.

Праздник Воздвижения 14 сентября — самое заметное событие в церковном календаре между 9 сентября и 18 октября. Оно в наибольшей степени подходило для такого торжественного события, как крещение правительницы иностранного государства. Учитывая это обстоятельство, а также принимая во внимание наречение княгини Ольги и то заметное место, которое в ее Житии занимает тема получения ею креста и перенесения его из Константинополя в Киев, можно предположить, что именно день 14 сентября (или канун этого праздника, предпразднество Воздвижения, 13 сентября, приходившееся в 957 году на воскресенье) стал днем ее крещения{222}.[173].

Впрочем, повторюсь еще раз, это не более чем предположение. К тому же принятие христианства русской княгиней вполне могло (и даже должно было) растянуться по меньшей мере на несколько дней или недель. Церковные правила предусматривали определенный срок между оглашением — первой ступенью крещения — и собственно крещением, погружением в купель. Именно при оглашении происходило наречение новообращенного именем святого, память которого праздновалась на этой неделе. Если эти церковные установления были соблюдены в отношении Ольги, то 13 или 14 сентября можно рассматривать и как гипотетический день ее оглашения.

Стоит обратить внимание еще на один аспект ее путешествия в Царьград и крещения там. Мы уже говорили о том, что княгиня провела очень много времени в столице Империи, в том числе и в ожидании второго приема у императора. Причем между первым и вторым приемами прошло ровно 40 дней (согласно «включенному» счету, принятому Церковью). А ведь в церковном обиходе сорокадневный срок несет важную смысловую нагрузку. Так, именно 40 дней составляла обычная длительность оглашения перед собственно крещением{223}.[174] Возможно, это всего лишь совпадение, но нельзя исключать и того, что долгое пребывание русской княгини в Константинополе, и в частности в ожидании второго приема, могло объясняться особенностями литургической практики Византийской церкви, предусматривающей длительное ожидание крещения после совершения обряда оглашения.

Из практики византийского двора известно также, что к правителю «варварского» государства, пожелавшему принять христианство, приставляли архиерея, который должен был научить обращаемого новой вере[175]. Таким архиереем для Ольги, по всей вероятности, стал сам константинопольский патриарх, роль которого как учителя и наставника княгини особо выделена в летописном рассказе. Дважды, по летописи, Ольга беседовала с патриархом, дважды принимала благословение от него, именуя его «честнейшим владыкой» и своим учителем.

В 957 году патриарший престол занимал святитель Полиевкт († 5 февраля 970)[176], годом ранее сменивший на кафедре своего предшественника Феофилакта. Последний, поставленный в патриархи по воле отца, императора Романа I Лакапина, еще юношей, явно тяготился своим саном и сильно запустил дела церкви. В отличие от него, Полиевкт снискал славу великого подвижника. Скопец, «прославившийся аскетической жизнью, монашествующий с младых ногтей и отличавшийся во всяческой добродетели и правоверном учении», он не боялся спорить даже с императорами, коих за годы его патриаршества сменилось четверо. Его называли «новым Иоанном Златоустом», — писал современник, «и казалось, он и на самом деле был им»{224}. «Весь бысть освящен, весь бысть божествен от пелен, добродетелию и благобоязньством украшаяся, Цесарьскаго града престол удобрил еси, убогых чрева наполнил еси, отче преподобьне», — обращался к нему автор посвященного ему церковного песнопения{225}. Святитель Полиевкт оказался как раз таким человеком, который мог преподать русской княгине основы христианского учения, стать для нее непререкаемым авторитетом — и в силу своей благочестивой и добродетельной жизни, и в силу тех глубоких познаний, коими он обладал.

О том, как и чему учил патриарх «архонтиссу Росии», рассказывается в поздней Псковской редакции Жития святой Ольги. И хотя рассказ этот имеет явно литературное происхождение и к тому же испытал на себе очевидное влияние летописного рассказа о проповеди греческого «философа» князю Владимиру, Крестителю Руси, все же приведем его, ибо он отражает общие подходы к обращению «варваров», практиковавшиеся Византийской церковью: «Патриарх же начал учить святую от правил святых апостолов и святых отец семи вселенских соборов о вере и о воздаянии будущих благ от Господа нашего Иисуса Христа, который воздаст каждому по делам его: праведным — Царство небесное и жизнь бесконечную, которую нельзя и устами человеческими описать и которую уготовил Бог любящим Его, а грешным — тьма кромешная, и червь неусыпающий, и иные муки вовеки и на веки, бесконечные, каждому по делам его. Святая же, поникнув и слезами обливаясь и землю смачивая, стояла, словно некая губа морская напояясь от росы небесной, так же и святая Ольга, принимая в сладость от святейшего патриарха учение от Божественного писания»{226}.

Картины Страшного суда и загробного мира, посмертная участь грешников и праведников западали глубоко в душу вчерашних язычников — это мы хорошо знаем на примере князя Владимира, внука Ольги. Известно, что греческий «философ» показывал ему некое полотнище, «запону», с изображением Страшного суда. Княгиня Ольга могла увидеть эти устрашающие сцены на фресках Константинопольской Софии, гораздо более выразительных и живописных. Несомненно, увиденное и услышанное впечатлило ее не меньше, чем ее внука тридцатью годами позже.

Если верить летописи, решающую роль в крещении Ольги сыграл еще один человек, а именно греческий император, хотя в изображении летописца он выгладит совсем не столь благочестиво, как патриарх. Более того, отношение к нему и Ольги, и автора летописного рассказа — откровенно насмешливое, что само по себе весьма показательно.

По летописи, Ольга сама обратилась к царю с просьбой о крещении, причем непременным условием поставила его личное участие в совершении таинства: «Да если хочешь меня крестить, то крести меня сам; если же нет, то не крещусь»[177].

При всей кажущейся сказочности летописного сюжета эти слова могут отражать важнейший церковно-политический аспект происходящего. Принимая крещение от императора, Ольга вступала в духовное родство с ним как со своим крестным отцом, восприемником от купели. Его участие не только придавало блеск и великолепие совершаемому обряду (что конечно же было немаловажно для русской княгини), но и повышало ее статус уже после совершения обряда. Крещенная самим царем, Ольга входила в некую духовную семью, главой которой был василевс ромеев. Историки обращают особое внимание на то, что в летописном рассказе Ольга дважды названа «дщерью» императора («…и нарек ю дъщерью собе»), и склонны понимать это так, что Ольга была удостоена названия «дщери» в совершенно определенном политическом смысле, подобно тому как, например, болгарский царь в официальных посланиях василевсов именовался их «любезным и духовным сыном»{227}. Если так, то княгиня добилась значительного успеха в ходе переговоров с императором. Однако это не более чем предположение историков, ибо контекст летописного рассказа подразумевает прежде всего религиозное, духовное значение слова «дщерь», в смысле крестница, — да и то лишь в том случае, если мы принимаем летописную версию событий. Но вот пожалование крестнику какого-либо придворного титула, по-видимому, являлось обычной практикой византийского двора. Во всяком случае, так обстояло дело в других случаях.

Напомню, что Ольга не единственной среди правителей соседних с Империей «варварских» стран обратилась в христианскую веру в самом Константинополе. Всего за несколько лет до нее — и мы уже говорили об этом — здесь приняли крещение один за другим два венгерских «архонта» — Булчу и Дьюла. Оба по крещении были почтены титулами патрикия, оба сделались хозяевами «огромных богатств», и наконец крестным отцом обоих стал император Константин Багрянородный, что особо отметил византийский хронист{228}. Возможно, что и Ольга получила один из высших женских придворных титулов — «патрикии» или даже «зосты», хотя прямо об этом источники не сообщают. Но, как и в других случаях, в отношении русской княгини пришлось пойти на существенные изменения в подготовке и проведении обряда по сравнению с тем, как это происходило с венгерскими «архонтами».

Ольга была женщиной. А потому мы не можем сказать с уверенностью, действительно ли император Константин лично присутствовал при таинстве ее крещения, как это было в случае с Булчей и Дьюлой. Правда, на миниатюре Радзивиловской летописи он вместе с патриархом изображен рядом с купелью, в которую погружена Ольга, — в полном соответствии с летописным рассказом. Однако в источниках присутствует и другая версия крещения Ольги, в которой сообщается о ее крещении только «от патриарха», без какого-либо упоминания об императоре. Такова версия древнейшего Проложного жития святой — так называемой южнославянской редакции{229},[178] — вероятно, наиболее раннего рассказа об Ольге, — и с показаниями столь авторитетного источника необходимо считаться.

Церковные установления того времени предполагали наличие у женщины, принимающей крещение, восприемницы, то есть женщины же, но отнюдь не восприемника-мужчины{230}. Исходя из этого, можно говорить о том, что восприемницей Ольги от купели — хотя, может быть, и заочно — стала супруга императора, «августа» Елена. Об этом свидетельствует новое христианское имя, полученное Ольгой. В соответствии с обычаем, «варварские» правители, принимая крещение от ромеев, принимали и имя правящего императора. Так, еще в IX веке болгарский князь Борис получил в крещении имя Михаил — в честь императора Михаила III, а в X веке киевский князь Владимир Святославич стал Василием — в честь императора Василия II. Ольга же получила имя «августы», жены правящего императора Константина, и знаменательно, что это имя совпало с именем святой царицы Елены, которой отныне и навсегда уподобилась русская княгиня.

Само таинство было совершено патриархом, который лично, своими руками, трижды погрузил княгиню в купель и, по совершении обряда, причастил ее святыми дарами — Телом и Кровью Христовой. Происходило всё в константинопольском Софийском соборе (по всей вероятности, в крещальне во имя святого Иоанна Предтечи, находившейся близ западного притвора Святой Софии, вне основного здания). Именно в память о совершении здесь крещения Ольга передала в ризницу собора драгоценный дар — золотое богослужебное блюдо. Император или, вероятнее, «августа» вместе с патриархом принимали новокрещенную «рабу Божию Елену» из купели, а затем она была торжественно встречена синклитом, сановниками Империи, или их женами — с каждением и возжиганием лампад, символизирующими воссиявший в ней свет Духа Святого.

Возможно, вместе с Ольгой приняли крещение и некоторые из ее родственниц, сопровождавших ее в этом путешествии. Вспомним, что среди русских послов уже были христиане, и они, конечно, тоже радовались душою, видя свою княгиню преображенной светом христианской веры.

Из купели «пакыбытия» (это славянское слово означает возрождение, обновление к новой жизни) Ольга действительно должна была выйти другой — и новое имя, полученное ею, явственно свидетельствовало об этом. Древнерусские книжники с восторгом и благоговением описывали момент преображения святой княгини, предтечи и прародительницы христианских правителей Руси. «Просвещена же быв [святым крещением], радовалась душою и телом», — писал о ней киевский летописец. Более витиевато, но вместе с тем и более торжественно выразился составитель Церковной службы святой Ольге, и слова древнего тропаря и поныне звучат в православных храмах в день ее памяти: «Ревность греховную банею крещения… омыла еси, и тления скверну отвергши… Крилома Богоразумия вперивше свой ум, возлетела еси превыше види-мыя твари, взыскавши Бога и Творца всяческим, и Того обретши, пакы порожение крещением прияла еси, и от древа животнаго наслажаешися, нетленна вовеки пребываеши, Ольго преславная!»{231}.

Но и летописец, и авторы житий святой и после ее крещения по преимуществу называют ее прежним, княжеским именем. Так, Ольгой, княгиню и будут именовать на Руси; имя же Елена останется для церковного употребления. Это вообще характерная особенность древней Руси: и позднее русские князья, как правило, будут носить по два имени: одно княжеское — для повседневной жизни, а другое крестильное — для церковной службы, духовных записей и посмертного поминания. Обновленная душою, преображенная светом новой веры, княгиня, возвратившись на Русь, предстанет перед своими подданными все той же властной правительницей, не утерявшей права повелевать людьми. Крещение не будет означать полного разрыва с прошлым, во всяком случае, если говорить о традициях управления Русским государством. В известной степени оно станет ее частным делом, хотя, несомненно, Ольга должна была помышлять и о крещении всей Русской земли и всех своих подданных после возвращения из Царьграда.

Патриарх Полиевкт преподал княгине и наставления в новой вере уже после совершения обрада. «И поучил ее патриарх о вере, — продолжает киевский летописец, — и сказал ей: “Благословенна ты в женах русских (в Ипатьевском списке несколько по-другому: «Благословенна ты в русских князьях». — А.К.), ибо возлюбила свет, а тьму оставила[179]. Благословят тебя сыны русские до последних родов внуков твоих”».

В словах патриарха, как они переданы летописцем, — прямая цитата из Евангелия. «Благословенна ты в женах» — так возглашал архангел Гавриил, обращаясь к Деве Марии (Лк. 1: 28). Теперь слова эти прилагались к русской княгине, несшей свет Евангелия своему народу.

А далее в летописи — тот текст, который в несколько видоизмененном, распространенном виде мы уже цитировали в варианте позднего Жития: «…И заповедал ей (патриарх. — А.К.) о церковном уставе, о молитве и о посте, о милостыни и о воздержании чистоты телесной. Она же, преклонив голову, стояла, словно губа напояемая, внимая учению. И, поклонившись патриарху, сказала: “Молитвами твоими, владыко, да сохранена буду от сетей вражеских”… И благословил ее патриарх, и отпустил ее».

А что же император? По летописи, после крещения Ольги он призвал ее к себе, однако завел речь о каком-то мифическом сватовстве — тема, несомненно, вымышленная и не имеющая отношения к действительности, хотя бы потому, что император Константин, как мы знаем, был женат. Однако, как и всякий вымысел, этот сюжет должен иметь свое объяснение и причины, по которым он появился в летописи.

Греческий царь, в отличие от патриарха, выставлен в летописи в весьма неприглядном виде. Он не столько думает о духовном просвещении княгини, сколько желает взять ее в жены, вступить с ней в плотскую связь. Особенно ярко выражено это в поздних вариантах летописного рассказа. Так, в Степенной книге царь (в данной версии, Иоанн Цимисхий), удивляясь «великому разуму» и «светлости благообразия» русской княгини, «възлюби ю зело и возжеле доброте ея», «бе бо и сам… — разъясняет автор, — телесным подобием вельми добророден» и через то надеялся добиться задуманного. Когда княгиня попросила о крещении, «царю же ино ничто же не внимаше, но токмо дабы вскоре браку сбытися»; по совершении же таинства он и вовсе забыл обо всем, но лишь «долу влекущими мудровании дмяся», то есть лишь низменными помышлениями исполнился{232}. Ольге удается «переклюкать» его — ведь она стала его крестной дочерью, и, значит, он уже не может вступить в брак с нею. При этом она проявляет качества, которые ярко отразились в предыдущих летописных рассказах о ней, — изощренный ум, ловкость, а более всего целомудренный нрав — то есть те самые качества, которые во многом определили ее судьбу, с одной стороны, и сформировали ее летописный и фольклорный образ, с другой. Показательно сравнение Ольги в летописном рассказе о крещении с «царицей Южской» (Савской), некогда пришедшей в поисках мудрости к библейскому царю Соломону. Подобно ей, «и сия блаженная Ольга искала доброй мудрости Божией, — пояснял летописец, — но та человеческой, а сия Божией». Однако, в отличие от настоящего царя Соломона, византийский император не сумел разгадать загадок русской княгини, не выдержал испытания мудростью, а потому вынужден был признать ее превосходство{233}. Роли поменялись: Ольга «переклюкала» греческого царя и сама уподобилась мудрейшему из ветхозаветных царей, а император Константин оказался «лже-Соломоном» — характеристика более чем уничижительная для православного государя.

Мы уже говорили о том, что рассказ о крещении Ольги вообще построен во многом по законам сказочного повествования и Ольга выступает в нем в привычном образе «неукротимой невесты». Только неудачливым женихом оказывается на сей раз новый герой — столь же фольклорный греческий «царь», весьма далекий от исторического императора Константина VII. Но не могло ли что-нибудь в реальной истории взаимоотношений Константина и русской княгини способствовать такой именно трактовке летописного образа?

Надо сказать, что в истории Византии середины X века имела место ситуация, отдаленно напоминающая ту, что описана в летописи. Правда, обвинение в нарушении духовного родства при вступлении в брак (так называемой синтекнии) было предъявлено не Константину Багрянородному, а другому императору, и тоже современнику Ольги, узурпатору престола Никифору Фоке, занявшему трон в августе 963 года. Формально Никифор считался соправителем малолетних сыновей умершего императора Романа II, Василия и Константина. Вскоре после вступления на престол он сочетался браком с «августой» Феофано, вдовой Романа, однако тотчас пошли разговоры о том, что брак этот нельзя признавать законным, поскольку Никифор был крестным отцом сыновей Феофано от Романа, а значит, налицо явное нарушение церковных установлений (хотя и гораздо менее серьезное, чем в летописной истории с мифическим сватовством греческого царя к своей собственной крестнице){234}.[180] Эта скандальная история получила известность далеко за пределами Империи{235}. Не исключено, что слух о ней дошел до Руси. Но могла ли она повлиять на рассказ о поездке княгини Ольги в Царьград, сказать трудно.

В то же время очевидно, что летописный рассказ — пускай и в легендарной, сказочной форме — отразил какую-то действительную неудачу в ходе русско-византийских переговоров, и столкновение греческого царя и русской княгини — отнюдь не домысел летописца. Об этом свидетельствуют данные византийского трактата «О церемониях». Оказывается, что не только Ольга осталась недовольна императором, но и тот ею. Рассказ летописи находит вполне определенное, арифметически выверенное подтверждение в цифрах, приведенных в греческом источнике.