Мария Федоровна.

Глава третья ЦЕСАРЕВИЧ И ЦЕСАРЕВНА.

Семейное счастье.

После свадьбы новобрачные поселились в Аничковом дворце, который быстро начал менять свой облик. Жизнь вошла в свою колею. Время цесаревича и цесаревны было заполнено регулярными занятиями. «По понедельникам и субботам, — писал К. Победоносцев А. Аксакову, — бываю у цесаревны — она очень добра и проста по натуре. Я читаю и говорю с нею по-русски».

Из дневников великого князя Александра Александровича: «В ½ 10 пришел ко мне Победоносцев и, наконец, снова начал свои занятия. Я уже начинал скучать бездельем, хотя до сих пор, право, немного было у меня свободного времени, такое глупое и бестолковое житье было в эти недели. Почти все время прошло между глупейшими балами, парадами и разводами… У меня и у жены занятия начинаются в 10 и до ½ 1. В 1 час мы завтракали, потом кто-нибудь всегда приезжает. В 2 ч. меня не бывает дома. Мы едем кататься или играть, но надо ловить время, когда Мама́ приезжает домой. Обедаем около ½ 5, иногда бывают гости, остаются до 8 дома…».

Протопресвитер Иван (Иоанн) Леонтьевич Янышев продолжал начатое в Дании знакомство Дагмар с нормами православия. Она уже хорошо писала по-русски, переписывала и выучивала наизусть молитвы. В архивах сохранились учебные тетради по истории, литературе и русскому языку, в которых рукой юной Дагмар были написаны отрывки из поэм и стихотворения любимых поэтов и писателей цесаревича и цесаревны: Пушкина и Лермонтова, Жуковского, Кольцова, Фета, Майкова; Гоголя, Лескова, Тургенева, Никитина и других.

Императрица Мария Александровна помогала Дагмар овладеть основами православной обрядности, учила с ней русские молитвы и вместе молилась перед иконами в маленькой домовой церкви. Дагмар было нелегко в новой, еще мало знакомой обстановке. Граф С. Д. Шереметев писал, что императрица Мария Александровна относилась к Дагмар сдержанно, словно подчеркивая измену своему любимцу, она охлаждала порывы ее любезности. «Держитесь на своем месте. Вы еще не императрица», — часто говорила она.

В ноябре Дагмар отпраздновала в России свой день рождения. Было много подарков, были первые балы, на которых молодая цесаревна блистательно танцевала, в то время как цесаревич, не любивший танцев, мечтал о скорейшем окончании бала. «Минни веселилась очень и все время, не останавливаясь, танцевала, — писал он в своем дневнике. — Ужинать пошли только в ½ 2. Потом снова начали танцевать и даже английский танец. Мне было страшно скучно, я не знал, куда деваться. Минни была как сумасшедшая… Я был очень уставшим и не в духе. Даже не хотел проститься с Минни, так дулся на нее… Я долго еще был не в духе, но, наконец, мне стало жаль ее, и мы окончательно помирились и заснули».

Но Александр Александрович был влюблен в свою Минни. «Часто я думал, — написал он в своем дневнике 27 ноября (9 декабря) 1866 года, — что я не достоин ее, но если это и правда, то постараюсь быть достоин ее. Часто я думал тоже, как все это случилось… Как я наследовал от моего брата и престол и такую жену, как Минни, которую он любил, еще не знавши ее, и о которой я тогда и не думал, и уже в голову не приходило, что она будет когда-нибудь моей женой. Вот это значит Божья Воля! Человек думает одно, и Бог совершенно иначе располагает нами».

Весной 1867 года цесаревич и цесаревна посетили первопрестольную столицу — Москву. Здесь все русские цари венчались на царство, и Марии Федоровне было интересно познакомиться со святыми местами древней русской столицы. Цесаревич любил Москву, ее многочисленные купола, их малиновый звон, весь русский дух, царивший здесь.

Августейшая пара остановилась сначала в Петровском дворце, а 21 апреля состоялся торжественный въезд в Москву. «Москва вслед за Северной столицей возликовала при виде молодой четы, — писал в своих мемуарах граф С. Д. Шереметев. — Все сердца неслись к молодой цесаревне. Она появилась как солнечный луч, а с нею рядом, словно все еще в тени своего брата, добродушно, спокойно, но твердо выступил тот, о котором принято было говорить со слов умирающего брата, что у него „хрустальная душа“».

Известный дипломат, публицист и историк С. С. Татищев писал: «Характерной особенностью нравственного склада Александра Александровича было врожденное чувство справедливости. Сказалось оно уже с младенческих годов необыкновенно ярко при всех случаях и его суждениях и поступках. С тем, что почему-либо представлялось ему несправедливым, он никак не мог примириться. Всякая несправедливость глубоко возмущала его, и он давал выражение этому чувству с энергиею и настойчивостью, удивительными в ребенке его лет».

Честность и благородство натуры великого князя Александра Александровича отмечали также многие его современники, придворные разного ранга и просто приближенные. Граф С. Д. Шереметев писал: «Отличительной стороной цесаревича была правда и истинное благородство, проявленное им не раз в самых щекотливых положениях, и он скорбел о том, когда люди с чистым именем отклонялись от добрых преданий своей семьи, своего рода. Он не выносил хамья в своем окружении, ненавидел лесть, и взгляд его был неотразим».

В Москве августейшие супруги посетили все святые места: молились в Иверской часовне у чудотворной иконы Иверской Божьей Матери, были в Успенском соборе Кремля — усыпальнице московских патриархов и митрополитов, в Архангельском соборе — усыпальнице московских царей и, наконец, в Благовещенском соборе. Всюду были отслужены молебны. С огромным интересом знакомились супруги с сокровищами Оружейной палаты Кремля и другими кремлевскими достопримечательностями; восторгались прекрасной работой древних русских мастеров, высоко оценивая их талант и самобытное мастерство.

Принимая высокие депутации, молодая цесаревна очень волновалась, так как ей впервые приходилось говорить по-русски перед столь придирчивой аудиторией, но ее верным помощником был цесаревич Александр Александрович, который в любой момент готов был прийти на помощь.

За десять дней пребывания в Москве они увидели много. В Большом театре — оперу М. И. Глинки «Жизнь за царя», балет «Конек-Горбунок», в Малом — «Женитьбу» Н. В. Гоголя. Особое впечатление осталось у молодой цесаревны от посещения Московского воспитательного дома, где содержались дети-сироты. До последних дней своего пребывания в России императрица Мария Федоровна будет уделять такого рода заведениям по всей стране большое внимание, оказывая им поддержку часто из своих личных средств.

В эти дни Александр Александрович сделал в своем дневнике следующую запись: «Уже два года прошло, и именно в эти дни мы познакомились с женой, и внутренняя связь оставалась постоянно. Здесь, видимо, был Промысел Божий над нами, и Он благословил наш союз. Именно это тяжелое и грустное время сблизило нас с женой. Еще над телом милого брата, сейчас после его кончины, мы горячо поцеловались с Минни. Милый Никса сам как будто благословил нас вместе: умирая, он держал мою руку, а другую держала Минни».

В начале мая 1867 года в Санкт-Петербурге была сыграна пышная свадьба великой княгини Ольги Константиновны, дочери великого князя Константина Константиновича, с датским принцем Вильгельмом, братом Марии Федоровны, который, взойдя на греческий престол, получил имя Георг I. От этого брака супружеская пара имела пятерых сыновей и двух дочерей. Брак способствовал укреплению государственных отношений между Грецией и Россией. С Ольгой Константиновной у Марии Федоровны на долгие годы установились теплые, доверительные отношения. Став королевой эллинов, Ольга Константиновна не переставала считать себя русской великой княгиней. «Русские матросы, приходившие на судах в Грецию, всегда приглашались на чай во дворец», — свидетельствовал российский посол в Греции Ю. Я. Соловьев. Брата своего принца Вильгельма (Вилли — как его называли в семье) Мария Федоровна очень любила и горько оплакивала его после внезапной кончины в 1913 году.

С конца апреля 1868 года цесаревич и цесаревна жили в Александровском дворце Царского Села, а рядом в Большом дворце жили император Александр II и императрица Мария Александровна. Здесь же устраивались государственные приемы и банкеты.

Александровский дворец, построенный по повелению императрицы Екатерины II для ее внука (Александра I), был одним из любимых мест проживания молодых супругов. Позже в одном из писем жене, вспоминая их первый период совместной жизни в Царском Селе, Александр III писал: «Наш милый Александровский дворец был так весел и светел, прелесть, и так опять напомнил мне то счастливое, хорошее, чудное время, когда мы жили в нем тихо, спокойно, не имея еще больших задач и обязанностей. Мне всякий раз делается так невыразимо грустно переноситься в то время, но вместе с тем какое-то особенное чувство испытываешь, приятное и успокоительное».

Вскоре цесаревна забеременела, но у нее произошел выкидыш из-за неосторожных занятий верховой ездой в Дании. Огромным счастьем для молодой супружеской пары было рождение 6 мая 1868 года долгожданного первенца — сына, которого назвали Николаем. Это событие цесаревич с большим волнением описал в своем дневнике: «Мама́ и Папа́ приехали около 10 часов, и Мама́ осталась, а Папа́ уехал домой. Минни уже начинала страдать порядочно сильно и даже кричала по временам. Около 12 ½ жена перешла в спальню и легла уже на кушетку, где все было приготовлено. Боли были все сильнее и сильнее, и Минни очень страдала. Папа́ вернулся и помогал мне держать мою душку все время. Наконец в ⅓ 3 часа пришла последняя минута, и все страдания прекратились разом. Бог послал нам сына, которого мы нарекли Николаем. Что за радость была — это нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и так легко было на душе и приятно».

В августе 1868 года в Санкт-Петербург приехали родители Марии Федоровны — датские король Кристиан IX и королева Луиза, которым был оказан торжественный прием.

В этом же году состоялась незабываемая поездка по России. Августейшие супруги побывали на Волге, Дону, в Крыму и на Кавказе, с наслаждением любовались широкими русскими просторами. После этого путешествия родная Дания показалась Дагмар совсем крошечным государством. Историк Назаревский свидетельствовал: «Сильное впечатление на народ производило усердие Высоких путешественников к храмам Божьим и их внимание к памятникам родной старины и к самой жизни народа. Оставляя свой пароход, они пешком или в простом тарантасе отправлялись в соседние села, где их совсем не ожидали, чтобы поближе посмотреть, как живет наш народ, и познакомиться с его нуждами. Их Высочества заходили в крестьянские избы, в дома сельского духовенства, в приходские школы…».

Проезжая по российским городам и весям, наблюдательный цесаревич видел все тяжелые стороны жизни народа — бедность и униженность, несправедливость чиновников. Честная натура наследника протестовала против помпезных приемов, которые устраивались повсюду, ему претили парады, рауты и фейерверки.

Цесаревне в силу ее живой и жизнерадостной натуры, наоборот, нравилось всё. Бывали минуты, когда она готова была серьезно поругаться с мужем из-за его, по ее мнению, негативного отношения ко всему.

Из дневника императрицы от 23 июля (3 августа) 1869 года: «Мы опять подошли к небольшому городку (Хвалынск), где снова нас ожидала большая толпа. Саша ни в какую не желал выйти к ним, принял депутацию с хлебом-солью на борту и сразу же ушел к себе, оставив меня одну-одинешеньку среди всех этих людей, которые так упрашивали меня сойти на берег и говорили, что многие прибыли издалека в надежде увидеть нас. Тогда я набралась мужества и, ни о чем больше не спрашивая, стала спускаться на берег, так что Саше пришлось последовать за мной. На пристани, красиво убранной цветами, накрыт огромный стол, ломившийся от фруктов и закусок. Нас сразу же пригласили присесть и выпить чаю, что я и сделала, а Саша отправился приветствовать солдат; такое сильное впечатление произвели на меня эти радостные лица, совсем старые женщины, мужчины с длинными седыми бородами плакали от волнения, так что я едва не последовала их примеру, особенно, когда при прощании услышали громкие слова благодарности в наш адрес…» После поездки она направила матери письмо. «Теперь, когда все счастливо завершилось, — писала она, — хочется рассказать, как часто сердце у меня готово было вырваться из груди во время всех этих раутов, приемов и т. п., на которых он, с одной стороны, не желал появляться, особенно в первой части путешествия по Волге, а с другой — не стеснялся в присутствии всех господ и обеих Куракиных ругаться и охаивать все на свете, вместо того чтобы радоваться и должным образом оценивать ту сердечность, с которой нас повсюду принимали. Несколько раз мы едва не поругались, и я уже подумала, что эта поездка полностью испортит добрые отношения, сложившиеся между нами, но теперь, слава Богу, все это забыто, и жизнь у нас идет по-старому».

26 Мая 1869 года у Марии Федоровны родился второй сын — Александр. Прожил он, однако, недолго и, не достигнув годовалого возраста, 20 апреля 1870 года умер на руках у матери. Для родителей это был тяжелый удар. «Боже, что за день, — записал в дневнике цесаревич, — ты нам послал и что за испытание, которое мы никогда не забудем до конца нашей жизни, но „Да будет Воля Твоя, Господи“, и мы смирились перед Тобой и Твоею Волею. Господи, успокой душу младенца нашего, ангела Александра».

Они долго оплакивали своего малыша и на протяжении всей жизни вспоминали его, так рано покинувшего земной предел. 4 (16) июня 1870 года цесаревич из Красного Села писал своей жене: «Утром в 11 часов мы поехали с Папа́ и Мама́ в Петербург и были на панихиде в крепости по милым An-Папа́ и An-Мама́. Я подходил к могилке нашего ангела маленького Александра, которая совершенно готова и премило была убрана цветами. Я молился и много думал о тебе, моя душка Минни, и мне было так грустно быть одному в эту минуту, одна Мама́ это заметила и подошла ко мне обнять меня, и это очень меня тронуло, потому что она одна понимает и не забывает наше ужасное горе. Прочие забывают и постоянно спрашивают, отчего я не хожу в театр, отчего я не хочу бывать на балах, которые будут в Петергофе, и мне очень тяжело и неприятно отвечать всем. Так грустно мне сделалось, когда я молился у милой могилки маленького ангела; отчего его нет с нами и зачем Господь взял у нас его?

Прости мне, что я опять напоминаю тебе нашу горькую потерю, но я так часто думаю о нашем ангеле Александре, о тебе и старшем Беби, о вас всех, близких моему сердцу и радости моей жизни, и в особенности теперь, когда я один и скучаю о вас. Это решительно меня утешает, и я часто мысленно с вами, мои душки».

В 1870 году молодая августейшая чета отправилась в новую поездку. На этот раз в Новочеркасск. Граф С. Д. Шереметев, сопровождавший их, отмечал, что молодые супруги были очень «довольны поездкой», но цесаревич «тяготится торжествами». Приемы, гулянья, иллюминации ему надоедали. «На гулянье он так и не пошел, как ни уговаривала его цесаревна».

На обратном пути Мария Федоровна, очарованная бескрайними просторами южных степей, попросила даже остановить поезд в поле. «Ей хотелось прогуляться пешком по неведомой ей земле. Поезд остановился, и, когда закончилась прогулка, покатили дальше». Так молодая цесаревна знакомилась с Россией, ее тянула к себе русская земля, необыкновенную силу притяжения которой она почувствовала уже в первые годы своего пребывания в России.

27 Апреля 1871 года в Аничковом дворце родился третий сын Марии Федоровны и Александра Александровича — Георгий. Родители были страшно рады появлению маленького сына, которого стали называть Жоржи.

Династические узы.

В эти годы молодые супруги совершили свою первую совместную поездку на родину Дагмар. Отношения между датской королевской семьей и русским императорским домом были очень близкими. Члены датской королевской семьи всегда были желанными гостями у своих родственников в России.

Весь уклад жизни датского общества был гораздо более демократичным, чем в России. Простота отношений в обществе производила большое впечатление на русских дипломатов. «На всем укладе датской жизни, — отмечал в своих воспоминаниях военный атташе в Дании генерал-лейтенант А. А. Игнатьев, — лежал отпечаток систематической борьбы за свои права низших социальных классов». По воскресным дням с двенадцати часов дня решетки старинных замков, принадлежащих министрам и лицам, занимавшим высокие посты в государстве, были всегда открыты, так что население имело право в течение дня пользоваться парком с его тенистыми уголками, а в театрах перегородки между ложами были снесены. «Хорошим воспитательным приемом для снобов-дипломатов, — по мнению Игнатьева, — являлись посещения знаменитого „Тиволи“ (городской парк в Копенгагене. — Ю. К.). Почтенные посланцы в смокингах и их супруги в парижских туалетах, при свете фонариков катаясь верхом на деревянных карусельных львах, в конце концов, находили совершенно нормальным узнать в соседке, сидящей на спине тигра, свою собственную горничную».

Датская газета «Политикен» сообщала: «Вчера король на своем велосипеде нечаянно налетел на лоток продавщицы пряников, извинился и заплатил десять крон. Неужели наш король так беден, что не смог заплатить больше?».

За время сорокапятилетнего правления Кристиана IX Дания извлекла немало политических выгод, ибо европейские монархи и политики почтительно относились к старому королю. В день пятидесятилетия его вступления на престол, 15 ноября 1903 года, Кристиану IX было присвоено звание генерала английской армии и генерал-полковника германской армии.

В период Русско-турецкой войны в одном из писем Марии Федоровне цесаревич благодарил датских родственников за то, «что в Копенгагене они устроили базар для наших раненых и это делает им честь. Фуфайки, присланные Мама́ Louise, чудные и теплые, и будет весьма приятно и полезно, если ты выпишешь еще подобные для офицеров и солдат».

Русская царственная пара с детьми до последних лет жизни посещала Данию, особенно любимый ими Фреденсборг. Здесь царская семья чувствовала себя в большей безопасности, нежели в России. Датская полиция принимала все необходимые меры для обеспечения безопасности. Когда в 1879 году в Петербурге через российского посла в Дании Моренгейма стало известно о якобы существовавшем в Копенгагене «кружке русских нигилистов», великий князь Александр Александрович писал жене, которая гостила у родных: «Я уверен, что это преувеличено, и если это правда и их знают, неужели полиция не может их удалить из Дании; это было бы весьма грустно, если в Копенгагене разведется эта сволочь и (парша)… Пожалуйста, узнай, в чем дело и правда ли все это. Если это правда, то надеюсь, что Папа Кристиан прикажет принять строгие меры… Надеюсь, что ты все узнаешь подробнее и напишешь мне, пожалуйста».

В июле того же года накануне своего визита в Данию он просит жену: «Пожалуйста, если можно, устрой так, чтобы никто при мне не состоял в Дании. Попроси Папа́ Кристиана и скажи ему, что когда я приезжаю к нему, я считаю себя как дома, и поэтому мне положительно никого не нужно… Я всегда могу устроить все, что мне нужно, или через Левенскольд, или через дежурного адъютанта твоего отца, так что мне было бы гораздо приятнее и спокойнее, если никто не будет назначен ко мне. Пожалуйста, постарайся это устроить. Второе, о чем я очень прошу, это чтобы Папа́ Кристиан и все прочие не встречали меня в мундирах, а просто в статском платье; я полагаю, что я достаточно свой человек, чтобы встречали меня просто. В Англии, где меня знают, встречали же меня всегда просто в статском платье…».

В более поздние годы, когда царь уже с головой был погружен в государственные дела, в одном из своих писем жене из Гатчины, представляя «бурную» датскую жизнь со всеми многочисленными родственниками, Александр III восклицал: «…Читая твои письма и видя эту массу дядюшек и тетушек, двоюродных братьев, сестер, принцев и принцесс, я радуюсь еще больше, что меня там нет! Уж эта мне родня, просто повернуться нельзя, вздохнуть свободно не дадут и возись с ними целый день!».

Архивы сохранили приветственные адреса и даже стихи датских поэтов, посвященные визитам императора и императрицы России в Данию, а датские юмористические журналы тех лет донесли до современников картины восприятия датчанами русского царя, когда тот посещал Данию. Выполненные с соблюдением полного пиетета в отношении государя, они свидетельствовали, с каким уважением и любовью относились датчане к русскому царю. Одна из картинок рассказывает: в магазин вошел царь, на улице, перед витриной, большая толпа зевак, которые пытаются рассмотреть, что покупает русский царь. Некоторые влезли на плечи стоящих впереди. Царь направляется к выходу. Толпа мгновенно бежит в разные стороны. Когда царь на улице — перед магазином никого нет.

Генерал от инфантерии Н. А. Епанчин вспоминает и другое изображение: в Дании на пристани ожидается прибытие из России государя на его яхте. Она задержалась в море, и в точности не известно, когда она придет, потому все ожидающие прибытия его величества не решились покинуть пристань и расположились на ней на ночь. На пристани лежит почетный караул, строем, в две шеренги, на правом фланге музыканты, затем министры тоже лежат шеренгой. Под этой картиной надпись: «Мы царя не прозеваем!».

В 1883 году в столице Дании Копенгагене состоялось освящение храма Святого Благоверного князя Александра Невского. По благословению Высокопреосвященного Исидора, митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского, освящение было проведено архимандритом И. Л. Янишевым, ректором Санкт-Петербургской Духовной академии, позже — духовником царской семьи. В церемонии освящения принимали участие протоиерей Волобуев и иеромонах Митрофанов.

Присутствовали члены царской семьи: император Александр III с императрицей Марией Федоровной, наследник цесаревич Николай Александрович, великий князь Георгий Александрович, великая княгиня Ксения Александровна. С датской стороны: король Дании Кристиан IX, король Греции Георг V, он же датский принц Вильгельм, и королева эллинов Ольга Константиновна и их дети.

Храм был построен в центре города, недалеко от королевского дворца Амалиенборг. На его строительство, начатое в 1881 году, русским правительством было ассигновано 300 тысяч рублей. 70 тысяч рублей было передано из личной казны императорской семьи. Автором проекта был архитектор Д. И. Гримм.

Здание церкви было возведено из красного кирпича с украшениями из белого камня-песчаника с гранитной облицовкой нижнего этажа. Лестница, ведущая на второй этаж, была выполнена из белого гранита в старорусском стиле.

Декоративная часть церкви, в первую очередь ее стены, была оформлена художником Фишером в византийском стиле. Резной иконостас из темного американского ореха работы Шредера.

Иконы и картины в залах церкви кисти известных русских живописцев: Ф. А. Бронникова, А. П. Боголюбова, И. Н. Крамского. Особенно поражали впечатление: картина «Христос усмиряет бурю» Бронникова, «Шествие Христа по волнам» Боголюбова, картины, посвященные житию Александра Невского, кисти Крамского. На одной — Александр Невский со своим войском во время молитвы в Софийском соборе в Новгороде перед битвой на Неве, на второй — сцена завершения Александром Невским своей мирской жизни при снятии им схимы в Федоровском монастыре маленького города Волжска.

С потолка главного зала церкви свисала массивная бронзовая люстра — подарок императора Александра III. Пол в главном церковном зале был выполнен из мозаичного мрамора.

С наружной стороны церковного здания в верхней его части — образ Святого Благоверного князя Александра Невского, выполненный на пластине из лавы Бронниковым.

Брак между датской принцессой Дагмар и великим князем Александром Александровичем дал новый толчок развитию датского предпринимательства в России. 11 апреля 1865 года в Париже русский император Александр II и датский король Кристиан IX заключили так называемую Телеграфную конвенцию. В 1866 году, когда был проложен кабель через Атлантику, Российское телеграфное ведомство построило наземную линию телеграфной связи между европейской частью России и городом Сретенском к востоку от Байкала. Эта линия стала отправной точкой в планах создания транссибирской линии связи между Европой и Восточной Азией. В начале мая 1869 года российский Совет министров принял решение о завершении строительства телеграфной линии через территорию Сибири и продолжении ее до Японии и Китая через Владивосток путем прокладки подводных кабелей.

В апреле 1868 года российское правительство в соответствии с положениями датско-российской конвенции о телеграфных сообщениях от 1865 года предоставило статскому советнику К. Ф. Титгену, президенту Датско-норвежско-английской телеграфной компании и директору Частного банка (Prevatbanken) в Копенгагене, и негоцианту Г. Г. Эриксену, члену правления компании, концессию на устройство и эксплуатацию подводной телеграфной линии, соединяющей телеграф России и Дании. Телеграфное сообщение осуществлялось при помощи подводного кабеля, который был проложен из Дании в Латвию к Либаве (Лиепая), откуда далее к Санкт-Петербургу и другим городам России. 5 июня 1869 года состоялось открытие первой линии прямой телеграфной связи между Данией и Россией.

14 Июля 1869 года датский король Кристиан IX по просьбе Титгена направил цесаревне Марии Федоровне письмо, в котором просил ее поддержать просьбу председателя Большого Северного телеграфного общества, статского советника К. Ф. Титгена на продолжение переговоров с Российским телеграфным ведомством о дальнейшем сотрудничестве. 25 сентября цесаревна Мария Федоровна получила от своего отца новое послание, в котором тот сообщал, что из Копенгагена в Санкт-Петербург по просьбе председателя Российско-датского телеграфного общества статского советника Титгена направлен камергер Сик, чтобы от его имени провести переговоры с директором Российского телеграфного ведомства: «Я направляю тебе письмо Титгена, который является очень способным и уважаемым человеком, чтобы ты могла сообщить содержание письма Саше и попросить его о помощи в продвижении дела ввиду того, что, как явствует из письма, дело внезапно приостановилось. Тем самым ты выскажешь дружественное расположение моему старому, но немного смешному Сигу. Меня это очень порадует, так как он является в высшей степени способным и преданным человеком».

13 Октября Совет министров России принял окончательное решение в пользу компании Титгена. По мнению последнего, решающую роль в этом сыграла Мария Федоровна; по его словам: «Великая княгиня Дагмар также проявила интерес к данному делу, и я убежден, что честью передачи концессии датчанам мы обязаны именно ей».

Акт о передаче концессии в пользу датской стороны был подписан Александром II 23 октября. В течение последующих двух лет (1870–1871) Большое Северное телеграфное общество (БСТО) проложило подводные кабели между Владивостоком, Нагасаки, Шанхаем и Гонконгом, а 1 января 1872 года было произведено подсоединение обеих систем и официально открыто сообщение между Европой и Восточной Азией через Сибирь.

Находясь в России, Мария Федоровна постоянно оказывала помощь различного рода датским фирмам, торговцам, коммерсантам, инженерам и агрономам, о чем свидетельствуют разного рода документы российских и датских архивов.

Среди них докладная записка С. Ю. Витте за 1899 год о ходатайстве датского подданного Нильса Петера Бернгольдта об учреждении пароходного общества в России, письмо руководителя одной из датских фирм Петера Берга с просьбой о финансовой поддержке, меморандум о проекте создания Торговой компании из представителей Англии, России и Дании от 15 февраля 1915 года и многие другие.

Некоторые упрекали Марию Федоровну в излишнем внимании к датским делам. Так, государственный секретарь А. А. Половцов, ссылаясь на мнение князя А. К. Имеретинского, члена Государственного совета, писал, что тот в разговоре с ним высказал весьма справедливое мнение, что мы до сих пор работали для Дании, а «естественным последствием этакой работы было охлаждение в отношении Германии и шаткое, неясное в могущих ежедневно наступить последствиях сближение с буйной, переменчивой, демагогической Францией».

Граф Лансдорф в своих воспоминаниях писал: «Я думаю о пожалованном ей (Марии Федоровне. — Ю. К.) Бисмарком эпитете „датской патриотки“, но надо признать, что это в данном случае затрагивало и русские интересы; большая Скандинавия, господствующая над Зундскими проливами, и союзница Германии, конечно, неудобна для нас».

Как известно, в 90-х годах XIX столетия Россия изменила свою внешнеполитическую ориентацию. В 1891 году был заключен союз с Францией. Не последним в этом вопросе было влияние Марии Федоровны, с юношеских лет настроенной антигермански. Потеря в 1864 году Шлезвига расценивалась в Дании как национальное поражение и не могла не оставить следа в душе молодой датской принцессы. В ноябре 1864 года она писала своему жениху, великому князю Николаю Александровичу в Италию: «Я очень рада, что ты покинул Германию, жители которой, как ты хорошо знаешь, мне так не симпатичны. Это варвары, которые с помощью грубой силы заставили нас отказаться от половины территории нашей страны — все это ужасно!».

В российских архивах сохранилось письмо семнадцатилетней Дагмар, направленное ею своему будущему свекру — русскому царю Александру II накануне Венского конгресса, который должен был подвести итоги датско-германской войны 1864 года. В письме, в частности, говорилось: «Простите, что я обращаюсь к Вам с просьбой. Но я вынуждена написать, потому что мой бедный Папа́, моя страна и мой народ склонились под несправедливым гнетом. Как дочь своего отца я обращаюсь к Вам с просьбой употребить Вашу власть, чтобы смягчить те ужасные условия, которые заставили Папа́ принять жестокие германцы. Я обращаюсь к Вам без ведома Папа́, что свидетельствует о моем глубоком доверии к Вам. Я прошу Вас о помощи и защите, если это возможно, от наших ужасных врагов…».

Возможно, это письмо было написано под влиянием матери — датской королевы Луизы, женщины умной и образованной, которая вела обширную переписку со своими влиятельными детьми и родственниками. Немецкий канцлер Бисмарк намекал, что соглашение против Германии заключается «именно там, при датском королевском дворе». Когда Кристиан IX и королева Луиза отмечали золотую свадьбу, на ней присутствовали 60 представителей королевских семей Европы, принадлежащих к Глюксбургскому дому.

Российско-датские отношения, традиционно дружественные и укрепленные родством царствующих династий, дополнялись оживленным торговым и хозяйственным сотрудничеством. Большую роль в развитии этого сотрудничества сыграл российский министр финансов С. Ю. Витте. При его активном содействии в 1895 году был заключен русско-датский торговый договор, в связи с чем Витте, а также директора Департамента торговли и мануфактур В. И. Ковалевского и других, причастных к подписанию договора лиц Кристиан IX наградил специальными орденами королевства.

Объем российского экспорта в Данию был довольно значительным, обычно он превышал объем датского экспорта в Россию, которая поставляла Дании лен, льняное семя, пеньку, зерно (пшеницу, рожь, ячмень, овес), жмыхи, масло, лес, керосин, нефтепродукты. Дания поставляла России соль, сельдь, вино, строительный камень, черепицу, машины, аптекарские товары. Потребности Дании в зерне, фураже, сельскохозяйственном сырье в значительной степени удовлетворялись за счет русского импорта.

В экономическом сотрудничестве между Данией и Россией большую роль играли частные капиталовложения. Накануне Первой мировой войны датчанам в России принадлежало около тридцати промышленных предприятий; датские инвестиции в российскую промышленность составляли 15 миллионов 437,7 тысячи рублей.

В целом в России функционировали 40 датских компаний, в том числе и такие солидные, как Большое Северное телеграфное общество, Восточно-Азиатская компания, Датско-русское пароходное общество, Всеобщая сибирская торговая компания, имевшая 40 филиалов в Сибири и сыгравшая значительную роль в развитии таможенной маслобойной промышленности. На сибирском рынке действовала Восточно-Азиатская компания совместно с Сибирской компанией Я. Хансена и фирмой «Лунд ог Петерсен», которые занимались вывозом сливочного масла из России и ввозом датских сельскохозяйственных машин и других промышленных товаров.

С 1875 по 1914 год в Россию эмигрировало две тысячи датчан; они селились, как правило, в ее западных губерниях, занимались сельским хозяйством, переработкой сельскохозяйственного сырья, торговлей сельскохозяйственными продуктами. Датские ветеринары и агрономы пользовались здесь хорошей репутацией. Были среди эмигрантов и телеграфисты, инженеры, фабриканты и коммерсанты.

Судя по довольно обширной литературе, вышедшей в России до революции, отечественные агрономы, ветеринары, экономисты и журналисты проявляли в начале века большой интерес к сельскому хозяйству в Дании, которое уже тогда превращалось в индустриализованную отрасль экономики, нацеленную преимущественно на экспорт. Накануне Первой мировой войны в датском сельском хозяйстве было занято 40 процентов населения, в промышленности и ремеслах — около 30 процентов. Об интересе к Дании среди российской общественности свидетельствует и факт издания в 1907 году первой «Истории Дании» А. Геделунда в переводе с датского языка и с предисловием Н. Протасова-Бахметьева.

Датчане, приезжавшие в те годы в Россию, высоко оценивали такие качества простого русского человека, как добродушие и гостеприимство. Так, известный датский балетмейстер А. Бурнонвиль, посетивший в те годы Россию, писал: «Мне нередко случалось находиться одному и в толпе и в уединенных местах, но ни разу я не видел со стороны простого народа проявлений грубости, а наоборот — добродушие, вежливость и отзывчивость, могущие служить примером и другим нациям».

В 1873 году цесаревич и цесаревна посетили Англию, где в те годы жила старшая сестра Марии Федоровны Александра или, как ее еще называли в семье, Аликс. В 1863 году Аликс вышла замуж за наследника английского престола Эдуарда (Берти), впоследствии ставшего английским королем Эдуардом VII.

С сестрой Александрой у Марии Федоровны на протяжении всей жизни были близкие доверительные отношения. Они часто переписывались, и эта переписка двух датских принцесс дошла до наших дней.

Мать Эдуарда, английская королева Виктория, находившаяся на престоле 60 лет, относилась к России и ко всему русскому недружелюбно. Цесаревич Александр Александрович и цесаревна Мария Федоровна почувствовали это во время своего пребывания в Англии. Неприязненные отношения к королеве Виктории сохранились у них на долгие годы.

Несмотря на свои антирусские настроения, королеве Виктории все-таки пришлось породниться с русским престолом. В 1874 году единственная дочь Александра II — великая княжна Мария Александровна вышла замуж за сына королевы Альфреда — будущего герцога Эдинбургского, который влюбился в княжну Марию. Свадьба состоялась в Санкт-Петербурге в январе 1874 года.

Супружеская разлука.

Мария Федоровна сопровождала цесаревича не только на балах и раутах, в поездках по святым местам, но и на военных парадах и даже на охоте. Когда же в силу обстоятельств приходилось все же расставаться, великий князь ежедневно писал жене подробнейшие письма. Особенно долгой была для них разлука в 1877–1878 годах, когда цесаревич находился на фронтах Русско-турецкой войны. В одном из своих писем он писал жене: «Моя милая душка Минни, в первый раз, что приходится писать тебе письмо в самый Новый год, я хочу обнять тебя только мысленно и пожелать от всей души нам обоим наше старое, милое, дорогое счастье, нового не нужно, а сохрани, Господи, нам то счастье, которым уже, благодаря Твоей великой милости, пользуемся более 11-ти лет. Вот что я желаю тебе и себе от души и уверен, что и ты большего счастья не желаешь, потому что его нет и не нужно».

В другом письме он восклицал: «Когда подумаешь, что через 8 дней будет уже полгода (!), что мы не виделись с тобой, просто не верится, чтобы это было возможно! Полгода! Да это полжизни!!!» Он интересовался воспитанием и поведением детей, давал жене советы. «Ты не в состоянии себе представить, какая пустота без тебя и какая тоска и тревога меня обуревает, когда мои мысли обращаются к тебе и к тому времени, какое я должна еще провести вдали от тебя! Временами меня охватывает отчаяние, и я брожу как неприкаянная душа!» — писала цесаревна 3 июня 1877 года великому князю Александру Александровичу.

1877–1878 Годы — годы войны с Турцией за освобождение Болгарии — были тяжелыми для России.

«…Вчера нам пришлось пережить весьма волнующий момент, наблюдая за отъездом уланов, — писала Мария Федоровна мужу 4 августа 1877 года, — а сегодня отбывают гренадеры на лошадях… я не могла без слез смотреть на них, как они уезжали, думая о том, сколько же из них останется там и не вернется больше обратно?.. Мне выпало наблюдать много трогательных сцен: многие женщины подходили к обозу, где находились и отъезжающие, и обнимали их в последний раз. Я не могла видеть всего этого и пребывала в течение всего дня под самым тяжелым впечатлением. Да сохранит их Господь и возвратит их к нам обратно как можно скорее!».

Цесаревич был непосредственным участником Русско-турецкой войны и свидетелем всего того, что пришлось вынести его отцу, императору Александру И, русской армии и народу России, чтобы победить в этой нелегкой битве. Во время войны цесаревичу открылось многое, чего раньше он не мог видеть и знать. В своих письмах жене он резко критиковал Главный штаб армии и его главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (старшего) — «дядю Низи». Он считал, что затяжной характер войны объясняется неумением решать важнейшие и сложнейшие задачи при проведении военных операций. «Начало войны было столь блестяще, а теперь от одного несчастного дела под Плевной все так изменилось, и положительно ничего мы не можем сделать. Но я твердо уверен, что Господь поможет нам и не допустит неправде и лжи восторжествовать над правым и честным делом, за которое взялся Государь и с ним вся Россия. Это был бы слишком тяжелый удар по православному христианству и на долгое время, если не совсем, уничтожил бы весь славянский мир».

Особенно возмущала Александра Александровича плохая организация снабжения армии: «Интендантская часть отвратительная, и ничего не делается, чтобы поправить ее. Воровство и мошенничество страшное, и казну обкрадывают в огромных размерах…».

Скорбь в связи с тяжелыми потерями под Плевной, осознание бесполезной гибели тысяч русских солдат чувствуются во всех письмах цесаревича жене. Так, 5 сентября 1877 года он замечает: «…Невыносимо грустно и тяжело то, что мы опять потеряли такую массу людей, дорогой русской крови пролилось снова на этой ужасной турецкой земле!..» В письме от 6 сентября: «…До сих пор брали все прямо на штурм; от этого и была у нас эта страшная потеря, дошедшая за последнее время до ужасной цифры 16 000 человек убитыми и ранеными, а одних офицеров выбыло под Плевной до 300 человек». «Вернувшись, я нашла твою депешу, которую уже два дня ждала с большим нетерпением, — писала в ответном письме цесаревна 4 сентября. — Какие же огромные цифры понесенных нами жертв под Плевно. И все это опять напрасно! Как тяжело это осознавать, я плачу от отчаяния. Почему же не дождались подкрепления, а пожертвовали нашими мужественными и дорогими солдатами!».

11 Сентября цесаревич просит жену: «Если ты хочешь мне сделать огромное удовольствие и если тебе это не слишком тяжело, не езди в театры, пока эта тяжкая кампания благополучно не кончится. Я уверен, что и Мама́ разделит мой взгляд и все найдут это приличным и более достойным для моей жены. Прости меня, что это пишу тебе, потому что уверен, что ты и без того этого не делала бы и что тебе и самой казалось это неприличным. Так ли это, или я ошибаюсь?..».

Находясь в Санкт-Петербурге, Мария Федоровна активно занималась делами Красного Креста. Она, как и императрица Мария Александровна, на протяжении всей дальнейшей жизни уделяла этому вопросу огромное внимание. «Теперь я вынуждена тебя оставить, — писала она мужу 3 июня 1877 года, — так как я должна принять одиннадцать сестер милосердия Святого Георгия, которые уезжают сегодня с санитарным поездом, носящим мое имя». «Вчера я ходила с Эжени на склад, где м-ль Радден в залах 8-го морского экипажа совершенно блестяще занимается активной благотворительной деятельностью, — писала цесаревна мужу 17 апреля 1877 года. — Приятно видеть, с каким интересом, старанием и усердием все работают. Эта нескончаемая работа людей разных профессий, приносящих различного рода дары на наши склады. Дамы занимаются кройкой и шитьем белья для раненых… Большое количество людей предлагают свои услуги».

24 Апреля 1878 года указом Александра II Мария Федоровна была награждена знаком отличия Красного Креста первой степени за попечительство о раненых и больных воинах. В письме от 4 ноября 1877 года из болгарского села Брестовец цесаревич писал жене: «Вчера в 11 часов утра получил посланные тобой вещи для офицеров и солдат… Если будешь еще присылать, то, пожалуйста, побольше табаку и именно махорки; это главное удовольствие бедных солдат, и даже более удовольствие им делает махорка, чем чай, который они получают иногда от казны, а табак никогда… Одеяла, чулки, колпаки и проч. — все это хорошие вещи и нужны. Папиросы для офицеров тоже нужны, здесь трудно достать и дороги…».

«Вчера утром в 11 часов я ходила с Евгенией в Георгиевское общество смотреть, как дамы готовятся ухаживать за ранеными, в частности обучаются их перевязывать, — писала Мария Федоровна мужу 14 апреля 1877 года. — Между прочим я познакомилась с бедной вдовой офицера Преображенского полка (Ракосовского), который лишил себя жизни в прошлом году. Ей так хотелось привыкнуть к уходу за ранеными, но до сего момента она не могла видеть раны. Теперь же она преодолела это и прекрасно перевязывала всю ногу одному старому крестьянину, я при этом присутствовала. Бедняжка произвела на меня такое грустное впечатление…».

В те дни цесаревич осознал ту колоссальную ответственность, которая лежала на плечах монарха как главы государства. Он глубоко сочувствовал своему отцу, понимая, какой непомерный груз лежал на нем в то время. «Боже, — восклицает он, — как должен страдать бедный Папа́, когда мы все, неответственные люди перед Россиею и Господом, мы все морально страдаем за эти последние дни страшного испытания. Бог знает, последние ли это испытания? Что будет потом, что еще предстоит нам испытать, не будут ли еще сильнейшие испытания нам всем и дорогой Родине? Боже, не оставь нас, грешных и недостойных рабов Твоих! Уж мы ли не усердно молимся Ему и уповаем на Него, да будет, Боже, святая воля Твоя. Аминь!».

«Я только что пришла из церкви, где я горячо молилась Господу Богу за твое спасение, мой Ангел, и за всю нашу дорогую доблестную армию, — писала из Гапсалы Мария Федоровна цесаревичу Александру Александровичу 21 августа 1877 года. — Да соблаговолит Господь Бог тебя охранять и повсюду тебя вести! Да благословит Он наше оружие! В Нем наша вера, в Нем вся моя надежда, я повторяю вместе с тобой, что Его Святая воля претворилась в жизнь! Очень тяжело и трудно переносить переживаемое нами время, и мне необходима помощь доброго Господа Бога, чтобы временами не впадать в отчаяние. Все более и более непереносимым становится для меня жить вдали от тебя, в разлуке».

Духовное родство. Встреча с писателями.

После окончания Русско-турецкой войны и возвращения цесаревича в Санкт-Петербург семья часто проводила летние месяцы в Петергофе, на южном берегу Финского залива. Прекрасный живописный садово-парковый ансамбль в английском стиле славился своими фонтанами, которые по приказу Екатерины II спроектировал архитектор Камерон. Как вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, царские дети очень любили бывать в Петергофе: так как огромный парк был открыт и доступен публике, здесь всегда было много народу.

Дворцово-парковый ансамбль Александрия, созданный в Петергофе во второй четверти XIX века, был расположен восточнее Нижнего парка и занимал площадь 115 гектаров. В 1825 году император Александр I передал этот участок младшему брату — великому князю Николаю Павловичу. Николай I распорядился построить здесь на территории бывшего Охотничьего парка маленький дворец и подарил его своей супруге — императрице Александре Федоровне. В ее честь парк назвали Александрия. Александрия создавалась при участии архитекторов А. А. Менеласа, И. И. Шарлеманя, А. И. Штакеншнейдера, Э. Гана, П. И. Эрлера.

Достопримечательностью Александрии была прекрасная церковь Александра Невского (Готическая капелла), построенная в 1834 году по проекту немецкого зодчего К. Ф. Шинкеля. Восемь башен капеллы были увенчаны вызолоченными православными крестами. Недалеко от Готической капеллы в 1828–1830 годах архитектором А. А. Менеласом была построена так называемая Ферма — одноэтажное здание, которое в 1838–1859 годах было перестроено в двухэтажный Фермерский дворец императора Александра II.

Как вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, жизнь в Александрии была простой, тихой и спокойной. «Папа́ вставал рано и шел в лес по грибы, к обеду он приносил большую корзину грибов. Иногда вместе с ним отправлялся кто-нибудь из нас, детей. Но царский труд не позволял Папа́ отдохнуть в настоящем смысле этого слова. Каждое утро из Петербурга приезжали министры и другие чиновники, и отец был занят как всегда».

В восточной части Александрии находилась главная постройка — дворец Коттедж (с английского «сельский домик»). Он был возведен в 1826–1829 годах архитектором А. А. Менеласом в стиле английской готики. Дворец представлял собой двухэтажное здание с мансардой. Полукруглое гранитное крыльцо, крытые балконы, террасы, окна-эркеры, ажурные чугунные аркады создавали неповторимый чарующий облик.

Великий князь Александр Александрович в детстве часто бывал в Александрии и всегда восхищался произведениями искусства, которые хранились во дворце.

В прекрасных залах Коттеджа — Гостиной, Библиотеке, Большой приемной, Столовой и Малой приемной, Морском кабинете Николая I, а также в Синем кабинете Александра II в Фермерском дворце российскими царями были собраны коллекции картин, фарфора, хрусталя, мебели. Среди них истинный шедевр — канделябры и часы в виде фасада Руанского собора, сделанные русскими мастерами Императорской фарфоровой мануфактуры в 1800 году, украшенные росписью на сюжеты поэмы Вергилия «Георгики». Часы были подарены в 1807 году Александру I во время заключения Тильзитского мира. Другой камин был украшен часами — моделью Реймсского собора.

В Коттедже находилось собрание картин как русских мастеров — И. К. Айвазовского, О. А. Кипренского, С. Д. Щедрина, К. П. Брюллова, так и западноевропейских — Т. Гюдена, Ф. Таннера, а также коллекция фарфоровых статуэток, созданных в XIX веке по моделям знаменитых мастеров XVIII века И. И. Кендлера и М. В. Асье на Мейсенской фарфоровой мануфактуре.

Во дворце была ценнейшая библиотека. Она насчитывала тысячу томов, в том числе сочинения Дж. Г. Байрона, Т. Мора, Ф. Купера, В. Гюго, Ф. Шиллера, И. В. Гёте, В. Скотта, а также А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, И. И. Лажечникова, В. Ф. Одоевского и других. В книжную коллекцию Коттеджа входили также труды по истории, географии, религии, генеалогии, военные и морские уставы, «Свод законов Российской империи», составленный Николаем I.

С первых дней пребывания в России цесаревна Мария Федоровна упорно овладевала русским языком. Вечерами в Аничковом дворце устраивались «литературные чтения», во время которых Александр Александрович читал Марии Федоровне отрывки из наиболее любимых им произведений русских писателей и поэтов. В 1879 году он составил список прочитанных им литературных произведений и познакомил с ним цесаревну. В этом списке значились произведения Л. Н. Толстого, Н. В. Гоголя, Н. С. Лескова. Граф С. Д. Шереметев вспоминал: «Он очень любил вообще русскую литературу. Бывало, о чем ни заговоришь, он все читал. Пушкин, Лермонтов были, конечно, его любимыми поэтами. Очень любил Гоголя и все рассказывал, что не забыть ему мастерского чтения „Мертвых душ“ графом Сологубом. Следил и за современными писателями, прочитывал Достоевского, Льва Толстого, Маркевича, Тургенева. И здесь суждения его были очень метки. Он охотно читал вслух и чуть ли не каждый день императрице Марии Федоровне».

Большое влияние на цесаревну и цесаревича оказывал тогда известный российский правовед, почетный член университетов Московского, Петербургского, Киевского, Казанского и Юрьевского, член Французской академии К. П. Победоносцев, преподававший молодым супругам юридические науки. Он первый обратил внимание молодой четы на опубликованный «Дневник писателя Достоевского», а также на его статьи, труды Мельникова-Печерского, Тургенева, Некрасова, Гончарова, Майкова и других писателей, которые в 1874 году были опубликованы в сборнике «Складчина», изданном в пользу пострадавших от неурожая в Самарской губернии. «Победоносцев, — писал в своих „Мемуарах“ граф С. Д. Шереметев, — своим присутствием оживлял, придавая беседе известное направление. Укладистый, простой и приветливый, он привлекал своим несомненным выдающимся умом, оригинальностью речи, истинным юмором и меткостью суждений. Его критический склад и его особые изложения блистали остроумием. Он был наиприятнейший собеседник».

К. П. Победоносцев находился в дружеских отношениях с Ф. М. Достоевским и часто посещал писателя. Со своей стороны Достоевский высокого ценил Победоносцева и также регулярно бывал у известного российского правоведа на Литейном проспекте.

Александр Александрович прочитал роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в конце 1860-х годов с огромным интересом и познакомил с ним цесаревну. После выхода в свет в 1873 году отдельным изданием романа Достоевского «Бесы» Победоносцев дал понять писателю, что им интересуются цесаревич и цесаревна. По совету Победоносцева Достоевский послал августейшей паре «Дневники писателя», а также только что опубликованное произведение «Братья Карамазовы».

Ф. М. Достоевский высоко оценил деятельность цесаревича Александра Александровича в качестве председателя Комитета по сбору пожертвований в пользу голодающих Самарской губернии. 21/22 марта (2/3 апреля) 1868 года Федор Михайлович писал из Женевы поэту А. Н. Майкову: «Как я рад, что наследник в таком добром и величественном виде появился перед Россией и что Россия так свидетельствует о своих надеждах на него и о своей любви к нему».

В конце 1871-го — начале 1872 года Достоевский написал свое первое письмо наследнику. Эта мысль была подсказана ему князем В. П. Мещерским, с которым Достоевский познакомился осенью 1871 года, а в начале 1872 года стал посещать его «среды». В это время В. П. Мещерский пользовался вниманием наследника и часто бывал в Аничковом дворце.

Вскоре Достоевский, испытывавший большие материальные затруднения, получил от цесаревича первую денежную поддержку, которая была ему крайне необходима. «Получил денег, — писал Достоевский 4 февраля 1872 года своей племяннице С. А. Ивановой, — и удовлетворил самых нетерпеливых кредиторов. Но совсем еще не расплатился, далеко от того, хотя сумму получил немалую…».

28 Января 1872 года Достоевский направил благодарственное письмо цесаревичу, в котором, в частности, говорилось: «Осмеливаюсь еще раз писать к Вашему высочеству, а вместе с тем почти боюсь выразить мои чувства: одолжающему, с сердцем великодушным почти всегда несколько тяжела слишком прямо высказываемая благодарность им одолженного, хотя бы и самая искренняя. Чувства мои смутны: мне и стыдно за большую смелость мою, и в то же время я исполнен теперь восхищения от драгоценного внимания Вашего высочества, оказанного просьбе моей. Оно дороже мне всего, дороже самой помощи, мне оказанной Вами и спасшей меня от большого бедствия…».

Когда в начале 1873 года вышли отдельным изданием «Бесы», Достоевский через Победоносцева послал их цесаревичу. Зная через Победоносцева и Аксакова, что цесаревичу близки идеи русской самобытности, Достоевский вскоре пишет ему новое послание, в котором объясняет, что заставило его написать роман «Братья Карамазовы». «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как Нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснее то, что они совершенно правы; ибо, раз с гордостью назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении никогда мы не сможем быть великой нацией и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так „высокомерны“ в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесла в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными».

16 Ноября 1876 года писатель послал цесаревичу несколько «Дневников писателя», сопроводив их очередным письмом, в котором были такие строки: «Нынешние великие силы в истории русской подняли дух и сердце русских людей с непостижимою силой на высоту понимания многого, чего не понимали прежде, и осветили в сознании нашем святыни русской идеи ярче, чем когда бы то ни было до сих пор. <…> Не мог и я не отозваться всем сердцем моим на все, что началось и явилось в земле нашей, в справедливом и прекрасном народе нашем. В „Дневнике“ моем есть несколько слов, горячо и искренне вырвавшихся из души моей, я помню это…».

Цесаревич стал почитателем Достоевского, почитательницей таланта великого писателя была и 32-летняя цесаревна Мария Федоровна. Ей трижды посчастливилось встретиться с Достоевским. Первая встреча произошла 29 апреля 1880 года в Санкт-Петербурге в доме графини Менгден на Дворцовой набережной, 34, на вечере в пользу Общины сестер милосердия Святого Георгия, покровительницей которого она являлась.

Согласно воспоминаниям жены Достоевского — А. Г. Достоевской, «в антракте Федор Михайлович был приглашен во внутренние комнаты, по желанию императрицы Марии Федоровны, которая благодарила за его участие в чтении и долго с ним беседовала».

Однако дочь писателя Л. Ф. Достоевская излагает эту встречу иначе:

Цесаревна Мария Федоровна не была огорчена столь неудачной попыткой познакомиться с великим писателем. По свидетельству дочери Достоевского, зная о дружбе между ее отцом и великим князем Константином Константиновичем Романовым — знаменитым поэтом, цесаревна обратилась к последнему с просьбой познакомить ее с Достоевским.

4 Мая 1880 года великий князь направил Федору Михайловичу письмо: «…В прошлое воскресенье на концерте в пользу Георгиевской общины Ваше чтение особенно понравилось государыне цесаревне, и ей захотелось поближе с Вами познакомиться. Она будет у меня в четверг 8 мая; если Вы не откажетесь прочесть что-нибудь из Ваших сочинений, разумеется, по собственному Вашему выбору, мы будем Вам крайне благодарны».

Дочь писателя свидетельствует: «Отец был несколько смущен тем, что не узнал цесаревну, фотографии которой висели тогда во всех витринах; он принял приглашение».

8 Мая 1880 года в Мраморном дворце великого князя Константина Константиновича состоялся вечер Федора Михайловича Достоевского. «Ф[едор]М[ихайлович] читал из „Карамазовых“, — писал на следующий день Константин Константинович в своем дневнике. — Цесаревна всем разливала чай, слушала крайне внимательно и осталась в восхищении. Я упросил Ф[едора]Михайловича] прочесть исповедь старца Зосимы, одно из величайших произведений (по-моему). Потом он прочел „Мальчик у Христа на елке“. Елена (Шереметева — внучка императора Николая I. — Ю. К.) плакала, крупные слезы катились по ее щекам. У цесаревны глаза тоже подернулись влагой». На следующий день великий князь записал в своем дневнике: «Был у цесаревны — благодарит за вчерашний вечер».

Мария Федоровна, неузнанная Достоевским на вечере у графини Менгден и представленная писателю великим князем Константином Константиновичем, произвела явное впечатление на Федора Михайловича. В своем письме из Москвы жене А. Г. Достоевской от 27–28 мая 1880 года Достоевский сообщал: «Я рассказал Каткову о знакомстве моем с высокой особой у графини Менгден и потом у Константина] Константиновича]. Был приятно поражен, совсем лицо изменилось».

Жена Достоевского в своих воспоминаниях писала: «Теперь пришел его (Достоевского. — Ю. К.) черед восхищаться цесаревной. Будущая русская императрица была изумительной личностью, простой и доброй, с присущим ей даром нравиться людям».

Мария Федоровна обладала искусством «нравиться людям». Это свойство ее натуры подчеркивали многие ее современники. Художник Александр Бенуа, сопровождавший августейшую чету при осмотре одной художественной выставки, отмечал: «Даже ее маленький рост, ее легкое шепелявленье и не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, как раз тот легкий дефект в произношении вместе с ее совершенно явным смущением придавал ей нечто трогательное, в чем, правда, было мало царственного, но что зато особенно располагало к ней сердца».

Мария Федоровна подробно рассказала мужу о встрече с Достоевским, который произвел на нее глубокое впечатление. Наследник давно имел намерение лично познакомиться с Федором Михайловичем. Обер-прокурор К. П. Победоносцев со своей стороны неоднократно говорил цесаревичу, что и Достоевский хотел быть принятым в Аничковом дворце. Встреча Достоевского с наследником престола и цесаревной в Аничковом дворце состоялась 16 декабря 1880 года.

Накануне К. П. Победоносцев писал Достоевскому: «Почтеннейший Федор Михайлович. Я предупредил письменно Великого князя, что вы завтра в исходе 12-го часа явитесь в Аничков дворец, чтобы представиться ему и цесаревне. Извольте идти наверх и сказать адъютанту, чтоб об вас доложили и что цесаревич предупрежден мною».

Дочь писателя Л. Ф. Достоевская вспоминает об этой встрече: «Будущий Александр III очень интересовался всеми русофилами и славянофилами, ожидавшими от него крупных реформ. Достоевский также хотел с ним познакомиться, чтобы поделиться своими идеями по русскому и славянскому вопросам, и отправился в Аничков дворец, который был обычно резиденцией наших наследных Великих князей. Их высочества приняли его вместе и были восхитительно любезны по отношению к моему отцу.

Очень характерно, что Достоевский, пылкий монархист в тот период жизни, не хотел подчиняться этикету двора и вел себя во дворце, как привык вести себя в салонах своих друзей. Он говорил первым, вставал, когда находил, что разговор длился достаточно долго, и, простившись с цесаревной и ее супругом, покидал комнату так, как он это делал всегда, повернувшись спиной. <…> Наверное, это был единственный раз в жизни Александра III, когда с ним обращались как с простым смертным. Он не обиделся на это и впоследствии говорил о моем отце с уважением и симпатией. Этот император видел в своей жизни так много холопских спин! Возможно, ему не доставило неудовольствия то, что в своем обширном государстве он нашел менее податливый, чем у других, хребет».

Действительно, цесаревич глубоко уважал и почитал Достоевского, «горячего проповедника, — по словам Победоносцева, — основных начал веры, народности, любви к Отечеству». Его глубокая религиозность была очень близка наследнику престола и его жене. Недаром графиня Александра Андреевна Толстая называла Достоевского «человеком евангельским». В одном из писем к своему знаменитому племяннику она передала то впечатление, которое Достоевский производил на своих поклонников и почитателей. «Впечатление, — писала она, — которое он произвел на меня… своею личностью и беседою… было необыкновенное. Мало того, что он казался мне человеком евангельским, не от мира сего, но самая речь его, порывистая и огнеустая, производила потрясающее впечатление».

Достоевский знал о том, что цесаревич и цесаревна были его «почитателями». В своем письме к жене от 20 июля 1873 года он прямо говорил об этом.

В январе 1881 года, когда Ф. М. Достоевский умер, цесаревич и цесаревна выразили глубокое соболезнование семье покойного: «Очень и очень сожалею о смерти бедного Достоевского. Это большая потеря и положительно никто его не заменит. Граф Лорис-Меликов уже докладывал сегодня государю (Александру II. — Ю. К.) об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского». На погребение писателя была выделена большая сумма. Вдове и детям Достоевского назначена пенсия в две тысячи рублей, и, наконец, у церковных властей было получено разрешение похоронить писателя в Александро-Невской лавре. На похоронах русского писателя впервые присутствовал член императорской фамилии — великий князь Дмитрий Константинович. Об этом вспоминала вдова покойного: «На одной из панихид присутствовал юный тогда великий князь Дмитрий Константинович со своим воспитателем, что приятно поразило присутствовавших». Все это свидетельствовало о чрезвычайно уважительном отношении царской власти к великому русскому писателю.

С большой симпатией и любовью относились цесаревич и цесаревна к поэту В. А. Жуковскому, которого императрица Мария Александровна называла членом семьи. В первых тетрадях по русскому языку и литературе принцессы Дагмар имя В. А. Жуковского занимало одно из первых мест. Цесаревич особенно ценил в Жуковском благородные черты его личности — честность, порядочность, правдивость, как он говорил, «ум сердца».

Встреча Тургенева с цесаревичем Александром Александровичем и цесаревной Марией Федоровной состоялась в Париже. Узнав от русского посла во Франции графа Н. А. Орлова, что в Париже находится популярный в России и за границей И. С. Тургенев, супруги пожелали познакомиться с ним. Вскоре граф устроил их встречу в русском посольстве. Хотя встреча была мимолетной, она нашла отражение в публицистике писателя. О знакомстве с цесаревичем и цесаревной Тургенев неоднократно упоминал в переписке с П. А. Лавровым, Я. П. Полонским, П. В. Анненковым. В письме Я. П. Полонскому он называл себя «либералом династическим, который никакой другой возможной реформы не признает, как реформы, исходящей сверху», и отмечал, что «если такой реформы не совершается, то надо ждать и ждать — ибо революция у нас и немыслима и противна всему нашему историческому развитию…». А в письме П. В. Анненкову сообщал: «…Недели три тому назад был представлен наследнику и цесаревне, которые очень ласково со мною обошлись».

10 (22) Ноября 1879 года другой известный русский писатель, Иван Сергеевич Тургенев, в письме Я. П. Полонскому писал: «Я действительно познакомился с цесаревичем у Орлова… и, к великой моей радости, нашел в нем человека открытого, честного и доброго. Цесаревна тоже очень мила». И далее: «…Я гораздо лучшего мнения о наших правителях и об их уме и чувстве справедливости».

После убийства Александра II и восшествия на престол Александра III Тургенев в статье, опубликованной в парижской газете «Revue politique et littéraire» («Обозрение новостей политики и литературы»), дал довольно подробную характеристику новому императору России. Хотя статья была опубликована под псевдонимом, в редакционной заметке говорилось, что «читатель увидит с первого взгляда, что это человек, который глубоко знает нового государя». Проницательный писатель-психолог уже в те годы смог раскрыть характер нового русского императора и даже предугадать, что за Александром III закрепится прозвище «крестьянский император». В своей статье И. С. Тургенев писал, что Александр III «обладает многими из тех существенных качеств, которые создают если не великих, то, по крайней мере, хороших и настоящих государей. Всякий человек родится с особыми способностями к той или другой профессии: этот государь кажется рожденным с несомненными способностями к власти… Он в расцвете сил, здоров телом и духом, у него величественные манеры, царственный вид… Ум его глубок и просвещен. <…>

Все, что о нем можно сказать, это то, что он русский и только русский. Он представляет даже замечательный пример влияния среды согласно теории Дарвина: в его жилах течет едва несколько капель русской крови, и, однако, он до того слился с этим народом, что все в нем — язык, привычки, манеры, даже самая физиономия отмечены отличительными чертами расы. Где б его ни увидели, везде бы назвали его родину. <…>

Что касается нигилистов, которые предполагают, что император из страха может пойти на весьма большие уступки, даже на конституцию, то они жестоко ошибаются, совершенно не учитывая его характер и энергию. Их попытки запугать могут только остановить его на том пути к либерализму, куда ведет его природная склонность; если он сделает несколько шагов в этом направлении, это будет вовсе не потому, что они его запугивают, а несмотря на то, что они угрожают ему…».

И. С. Тургенев во многом оказался прав. Министр финансов Витте в своих воспоминаниях уже после смерти Александра III высказал мысль, что если бы «императору Александру III было суждено продолжать царствование еще столько лет, сколько он процарствовал, то царствование его было бы одно из самых великих царствований Российской империи…». «Я уверен, — писал С. Ю. Витте, — в том, что император Александр III по собственному убеждению двинул бы Россию на путь спокойного либерализма».

Музыкальные встречи.

Во всех делах императора Александра III, направленных на развитие музыкальной культуры России, первым помощником его была супруга — императрица Мария Федоровна. Имевшая хорошее музыкальное образование и любившая музыку, она с огромным вниманием и уважением относилась ко всем событиям русской музыкальной жизни.

В середине 50-х годов XIX века камерная и симфоническая музыка вышла за пределы аристократических салонов и стала достоянием более широкого круга слушателей. В 1859 году в Петербурге, а год спустя в Москве было создано Русское музыкальное общество. В 1862 году по инициативе Балакирева и Ломакина учреждена первая бесплатная музыкальная школа, покровителем которой был сначала цесаревич Николай Александрович, а затем цесаревич Александр Александрович. Задачей школы было обучение хоровому пению, игре на оркестровых инструментах, знакомство с основами музыкально-методических знаний. Цесаревич Александр Александрович и цесаревна Мария Федоровна часто посещали концерты учеников школы. В 1862 году была открыта консерватория в Петербурге, а в 1866 году — в Москве.

В основанном в 1872 году «Обществе любителей духовой музыки» Александр Александрович состоял лично. Мысль основать музыкальный кружок, явившийся прообразом придворного оркестра, по воспоминаниям полковника А. А. Берса, «появилась у Его высочества не вдруг; она созревала в нем постепенно, по мере того, как возрастала в великом князе любовь к музыке». Большое влияние в этом вопросе оказывала на цесаревича цесаревна. Как свидетельствуют дневниковые записи цесаревича Александра Александровича, с первых дней знакомства в Копенгагене молодые люди почувствовали, что музыка — это то общее, что быстро объединит их. В дальнейшие годы, став мужем и женой, они вместе продолжали музыкальные занятия. В дневниковых записях цесаревича мы находим постоянные записи о их совместной игре: Дагмар на фортепьяно, Александра Александровича на корнете. «1867. 21-го февраля/5-го марта. Вторник… играли потом на корнете и на фортепианах…»; «22-го февраля. Пробовал новый рояль Беккера, который мы купили. Играл тоже немного на корнете…».

Находясь в Дании, цесаревич и цесаревна в свободное время продолжали совершенствовать свое мастерство. «1867. 3-го/15-го июня. Суббота… играли с Минни на корнете и фортепьянах…»; «5-го/17-го июня. Среда. — Фреденсборг… Я поиграл немного на корнете и переписал себе ноты „Riberhuus марша…“»; «8-го/20-го июля. Суббота. — Фреденсборг… Мы с Минни пошли вниз, и она играла на фортепьянах, а я на корнете…»; «19-го/31-го июля. Среда. — Бернсторф. ½1 я играл на корнете…»; «23-го июля /4-го августа. Воскресенье. — Бернсторф. — Играл на корнете, а Минни пела…»; «1-го/13-го августа. Вторник. — Бернсторф. В ½ 1 пошли играть на корнете, а Минни аккомпанировала на фортепьянах…»; «5-го/17-го августа. Суббота. — Бернсторф. В ¼ играли с ней на корнете и на фортепьянах…».

В датских королевских дворцах Фреденсборг и Бернсторф во время визитов туда царственных особ часто звучала фортепьянная музыка. Как правило, исполнительницами были три сестры — датские принцессы Александра, Тюра, Дагмар и их мать королева Луиза. Они разыгрывали музыкальные пьесы любимых композиторов.

Находясь в Петербурге, цесаревич и цесаревна регулярно посещали концерты и музыкальные вечера. Из записной книжки цесаревича за 1869 год: «13-го/25-го марта. Четверг. В 9 мы отправились с женой в Зимний Дворец к Мама́ и Папа́, где был маленький вечер музыкальный. Пели: Марио, Лавровская, Мельников и на виолончели Давыдов, на фортепьянах аккомпанировал Направник…»; «1869/1970. 19-го/ 31-го декабря. Пятница. Отправились с Минни к Т. Елене на вечер, где играли Рубинштейн и Венявский…»; «1870. 12-го/24-го февраля. Четверг. В ¾ 1-го отправились с Минни в концерт у Мама́ в золотой гостиной. — Пели: Патти, Требели, Грациани и Кальуолари…».

В Аничковом дворце устраивали домашние спектакли или «живые картины». В организации и оформлении этих «живых картин» и домашних спектаклей принимали участие композитор Направник как организатор музыкального сопровождения и режиссеры, художники и артисты Императорских театров.

Мария Федоровна в те годы брала и уроки пения. «В ¾ 8 вернулись домой и зашли проститься с маленькими, а потом я пошел к себе курить, писать и читать, а Минни начала в первый раз уроки пения с графиней Апраксиной у M-me Ниссен», — записал 14 (26) марта 1870 года в дневнике цесаревич.

В те годы «музыкальный кружок», созданный по инициативе цесаревича, окончательно сформировался, его занятия приобрели регулярный характер. По словам графа Шереметева, цесаревич Александр Александрович был «центром этого кружка». Занятия проходили в Аничковом дворце и в Адмиралтействе.

Из дневниковых записей цесаревича:

Цесаревна Мария Федоровна принимала активное участие в деятельности музыкального кружка. А. А. Берс приводит эпизод, свидетельствующий о глубокой музыкальности цесаревны. Так, на одном из вечеров в Аничковом дворце после окончания игры цесаревна подошла к оркестру и заметила, что конец пьесы Баха «Frühling’s Erwachen» («Пробуждение весны») передан не совсем верно. «Действительно, — пишет А. А. Берс, — тот, кто аранжировал эту пьесу, не обратил должного внимания на характер конца, он вышел в нашем исполнении грубый, темный, тогда как у Баха в оригинале он был мягкий, изящный. Во всяком случае, ее Высочеством была замечена музыкальная тонкость, доступная далеко не всем».

Став императором, Александр Александрович уже не мог принимать участия в музыкальных занятиях и выступлениях оркестра, однако продолжал внимательно следить за деятельностью музыкального кружка и всячески помогал музыкантам в их концертной деятельности.

В 1882 году, сразу после восшествия на престол, Александр III утвердил «Положение о придворном музыкальном хоре», который явился продолжателем дела «музыкального кружка» цесаревича Александра Александровича, созданного им в 1872 году.«…Никогда еще в истории музыкальных казенных театров не было лучшего момента, как 1882 год, — писал публицист И. В. Липаев в газете „Оркестровые музыканты“ за 1904 год. — Волею императора Александра III впервые был положен штат исключительно для одних оркестров. Определено было назначить вознаграждение по каждому пюпитру, по каждому отдельному оркестровому инструменту. По сравнению с прежними оклады 1882 года повышены были более чем вдвое, само же количество оркестровых артистов увеличено до 150 человек…».

Царственная пара часто посещала оперу и была знакома со всеми музыкальными новинками и оперными постановками.

Из дневника цесаревича Александра Александровича: «2/14 января 1869 г. — Четверг. В ¾ 8 отправились с Минни в оперу в Большой театр. Давали в первый раз „Сомнамбула“ и в первый раз пела знаменитая Патти. — Голос был удивительный и поет замечательно хорошо…»; «6/18 января 1869 г. — Понедельник. Давали „Севильского Цирюльника“ и в первый раз Mme Patty, которая была удивительно хороша и пела великолепно…».

«Сегодня 14 января (1891 г.) были в первый раз в опере, — писал Александр III цесаревичу Николаю, находившемуся тогда в поездке по Востоку, — давали „Ромео и Джульетту“, пели оба брата Решке (польские оперные певцы, солисты Гранд-опера в Париже. — Ю. К.) и англичанка Мельба. Отлично, а Решке — тенор, просто наслаждение, и поет и играет превосходно».

Как Александр Александрович, так и Мария Федоровна были знатоками и любителями легкой музыки, им нравились вальсы Штрауса.

Очень любили они также хоровое пение и с большим удовольствием посещали выступления студенческих хоров. Так, 15 мая 1886 года они нанесли визит в Московский университет, где выступал студенческий хор под управлением Эрмансдерфера. По окончании выступления хора государь подошел к сцене, похвалил и поблагодарил Эрмансдерфера и студентов, а также пожелал им быть такими же успешными в науках, как и в музыке. В актовом зале присутствовало свыше шестисот студентов. Государь с императрицей были остановлены филологами: они по собственной инициативе успели собрать деньги и купить корзину ландышей, которые и стали бросать к ногам их величеств. Его величество, подойдя к хору, продирижировал. Затем при наступившей тишине, стоя окруженный студентами, сказал: «Благодарю вас, господа. Это одна из лучших минут моей жизни». Затем расспрашивал о хоре и дирижерах. Когда государь сел в коляску, раздалось «ура!» и толпа бросилась провожать его.

Любили Александр III и Мария Федоровна принимать у себя самые различные музыкальные коллективы — от хоров крестьянских детей, рабочих оркестров разного рода фабрик и заводов до хоровых студенческих коллективов из Финляндии, Швеции и других стран.

14 Сентября 1886 года из Спады (имение под Варшавой, место императорской охоты. — Ю. К.) в письме сыну Николаю Александр III рассказывал о посещении крестьянскими детьми соседних школ и оркестра рабочих Жирардовской фабрики. Он писал: «Все это вместе пело и играло и действительно очень мило. Дети — мальчики и девочки все в национальных костюмах, и общая картина была прелестна; детей было более 200 ч[еловек]. Потом они танцевали национальный танец под звуки того же оркестра, и действительно премило, и веселились сами преисправно… После этого пришли певцы из Томашево, тамошние фабриканты: Лидертафель (мужское хоровое общество) и отлично пропели несколько номеров и между прочим „Коль славен“ (российский военный гимн на слова А. П. Сумарокова. — Ю. К.)».

Большое впечатление производили на Марию Федоровну и Александра Александровича выступления финских хоровых коллективов, студенческих хоров, мужского финского хора «Мунтра музикантер», основанного в 1878 году. Во время своих поездок в Финляндию как по официальной линии, так и на отдых они с большим наслаждением слушали выступление хора «Мунтра музикантер», исполнявшего все пожелания императорской четы. Когда в марте 1888 года во время встречи с исполнителями хора император, одетый для этого случая в форму финской гвардии, прослушал в исполнении хора «Императорский гимн», то поднялся, повернулся к придворным и сказал: «Вот как надо петь». По личному приглашению императрицы финский хор «Мунтра музикантер» пел в Петергофе в августе 1889 года на праздновании именин государыни императрицы.

Однажды в Финляндии, которую Мария Федоровна очень любила, ее спросили: что бы она хотела услышать в исполнении финского оркестра. Она задорно ответила: старый финский марш. Марш был в те времена под запретом из-за всплеска местного национализма. После ее слов на несколько минут воцарилась тишина, а затем в воздух полетели шапки и музыканты с величайшим подъемом исполнили заказанную мелодию.

Император и императрица сделали много для увековечения памяти великих русских композиторов. При одобрении императора и его содействии была организована всенародная подписка на памятник известному русскому композитору М. И. Глинке, который был торжественно освящен в Смоленске 20 мая 1885 года. В 1892 году, когда праздновался пятидесятилетний юбилей оперы М. Глинки «Руслан и Людмила», с согласия императора Александра III одна из улиц Санкт-Петербурга была названа именем Глинки. С большим вниманием относился государь к творческой деятельности гениального пианиста А. Г. Рубинштейна. Его пятидесятилетний юбилей был торжественно отмечен российской музыкальной общественностью. Император пожаловал В. С. Серовой три тысячи рублей на издание полного собрания музыкально-критических статей А. Н. Серова. При одобрении и согласии императора был освящен памятник великому польскому композитору Фридерику Шопену.

Особенно высоко Александр III и Мария Федоровна ценили музыку П. И. Чайковского. На протяжении многих лет между Чайковским и Александром III существовали уважительные и очень доверительные отношения. Император оказал композитору не одну услугу, исполнял его просьбы, связанные с постановкой его опер на сценах императорских театров Санкт-Петербурга и Москвы, оказывал ему значительную материальную поддержку. Недаром великий Чайковский 14 января 1888 года в письме фон Мекк писал: «…Нельзя не быть бесконечно благодарным царю, который придает значение не только военной и чиновничьей деятельности, но и артистической».

Когда в 1881 году материальное положение П. И. Чайковского оказалось критическим, он обратился к обер-прокурору К. П. Победоносцеву в надежде с его помощью получить необходимую поддержку от государя: просьба касалась ссуды в три тысячи рублей, которую он намеревался получить, а затем погасить из своего гонорара, причитавшегося ему за постановку его опер на императорской сцене.

Ответ государя не заставил себя ждать. Он был краток: «Посылаю Вам (К. П. Победоносцеву. — Ю. К.) для передачи Чайковскому — 3000 р. Передайте ему, что деньги эти он может не возвращать. 2 июня 1881 г. А.».

Несмотря на огромную загруженность, Петр Ильич все-таки успел написать к указанному сроку Торжественный коронационный марш и кантату. 23 мая в Сокольниках они были исполнены, руководил оркестром Направник. В июле 1883 года Чайковский получил официальное уведомление, что Александр III пожаловал ему из Кабинета Его Величества за написанную им ко дню коронации кантату драгоценный подарок. Как выяснилось позже, это был перстень с бриллиантом.

В марте 1884 года П. И. Чайковский был принят императорской четой в Гатчине.«…Вчера я ездил в Гатчину, — сообщал композитор о своем визите фон Мекк 8 марта 1884 года, — представлялся государю и государыне. И тот и другая были крайне ласковы, внимательны, я был тронут до глубины души участием, высказанным мне государем… Государь говорил со мной очень долго, несколько раз повторяя, что очень любит мою музыку, и вообще обласкал меня вполне…».

В 1884 году при поддержке императорской четы была поставлена сначала в Санкт-Петербурге, потом в Москве опера «Евгений Онегин». Из письма Чайковского фон Мекк от 13 марта 1884 года: «…Государь велел в будущем сезоне поставить „Онегина“. Роли уже розданы и хоры уже разучиваются…» Из письма от 18 января 1885 года: «…После свадебного обеда я поехал прямо в Б[ольшой] Театр, где происходило пятнадцатое представление „Онегина“ в присутствии государя, императрицы и других членов царской фамилии. Государь пожелал меня видеть, пробеседовал со мной очень долго, был ко мне в высшей степени ласков и благосклонен, с величайшим сочувствием и во всех подробностях расспрашивал о моей жизни и о музыкальных делах моих, после чего повел меня к императрице, которая в свою очередь оказала мне очень трогательное внимание…».

Когда у композитора возник конфликт с дирекцией театра «Московская опера», которая не хотела соглашаться с намерением оркестра Чайковского исполнять впервые в свой бенефис его оперу «Черевички», композитор через великого князя Константина Константиновича Романова пытался привлечь для разрешения конфликта императора Александра III.

9 Сентября 1886 года в письме на имя великого князя Константина Константиновича П. И. Чайковский просил его содействия испросить «милостивого дозволения» у государыни императрицы посвятить ей 12 романсов (в их числе: «Вчерашняя ночь» и «За окном в тени мелькает…» на слова А. С. Хомякова, «Я тебе ничего не скажу…» на слова А. А. Фета, «О, если бы знали Вы…» на слова А. С. Пушкина, «Простые слова» на слова П. И. Чайковского, «Ночи безумные», «Ночь» (Отчего я люблю тебя…) и «Песнь цыганки» на слова Я. П. Полонского, «Прости» на слова Н. А. Некрасова, «Нам звезды кроткие сияли» на слова А. Н. Плещеева), а также, если «государю не покажется слишком смелым мое пламенное желание, посвятить ему же последнюю и, вероятно, лучшую мою оперу „Чародейка“».

Оценивая вклад государя императора в развитие в России духовной музыки, Чайковский в одном из своих писем фон Мекк в 1886 году отмечал: «Вообще в последнее время наша духовная музыка начинает идти по хорошей дороге вперед. Виновником этого движения — сам Государь, очень интересующийся совершенствованием ее и указывающий, по какому пути нужно идти. Со мной он дважды беседовал об этом предмете, и все мои последние вещи написаны по его приглашению и в том духе, которого он желает…».

В 1888 году последовали распоряжения Александра III о назначении великому композитору пожизненной пенсии в три тысячи рублей серебром. 2 (14) января 1888 года Чайковский писал фон Мекк: «Сегодня, милый друг, я получил очень важное и радостное известие. Государь назначил мне пожизненную пенсию в три тысячи рублей серебром, меня это не столько еще обрадовало, сколько глубоко тронуло».

Император Александр III и императрица Мария Федоровна посещали практически все оперные постановки П. И. Чайковского. 4 декабря 1899 года император писал из Гатчины в Абастуман больному туберкулезом сыну Георгию: «…Вечером были во французском театре с Павлом и Alix. Это в первый раз мы были в театре в эту осень, в среду 5 декабря собираемся пойти на генеральную репетицию новой оперы Чайковского „Пиковая дама“. Музыка, говорят, прелестная и напоминает „Евгения Онегина“».

В 1892 году в Санкт-Петербурге с успехом прошли опера Чайковского «Иоланта» и балет «Щелкунчик», и Петр Ильич в письме брату Анатолию Ильичу Чайковскому, сообщая о их успешной постановке, особо подчеркивал, что император Александр III «был очень доволен его произведениями». Он писал: «Милый Толя! Опера и балет имели вчера большой успех. Особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с Государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна, — глаза устают от роскоши…».

Когда в октябре 1893 года великий композитор неожиданно скончался, его похороны были организованы за счет императора. Наглухо запаянный гроб утопал в цветах. От Александра III был прислан роскошный венок. В день похорон были отменены лекции в учебных заведениях Петербурга. Сотни тысяч людей хоронили своего любимого композитора.

Александр III оказал прямую поддержку становлению русской оперы в России. Как радетель всего русского, он приказал расширить состав оркестра, хора, а также увеличить жалованье участникам. «Его высокое покровительство, — писал А. А. Берс в своих воспоминаниях, — помогло Направнику поднять оперу на должную высоту и привело к закрытию в 80-х годах дорогостоящей итальянской оперы».

Александр III оказал большую поддержку и Московской консерватории. Когда министр финансов И. А. Вышнеградский по просьбе своего зятя В. И. Сафонова, дирижера Московской консерватории, обратился в 1893 году к Александру III с просьбой выделить необходимые для перестройки здания консерватории суммы, император тут же распорядился выделить 400 тысяч рублей.

Воспитанная на лучших традициях датского балета, в том числе творчестве всемирно известного балетмейстера Августа Бурнонвиля, Мария Федоровна очень любила балетное искусство. В ее архивах сохранились документы, свидетельствующие о ее поддержке русского балета и том уважении, которые питали к императрице представители искусства, в частности великая балерина Анна Павлова и певица Аделина Патти.

Собиратели Русского музея.

Будучи глубоко одаренной натурой, Дагмар или, как ее стали называть в России, великая княгиня, цесаревна, а потом и государыня императрица Мария Федоровна с первых дней пребывания на русской земле интересовалась русской культурой: музыкой, изобразительным искусством, литературой. Этот интерес поддерживал в ней ее супруг великий князь Александр Александрович, который также был художественно одаренным человеком. Супруги дополняли друг друга, и их любовь к прекрасному укрепила их брачный союз на долгие годы.

Созданное в 1870 году «Общество любителей художеств» находилось под августейшим покровительством цесаревны Марии Федоровны.

Дагмар воспитывалась и развивалась под сильным влиянием матери, королевы Луизы, которая была прекрасной рисовальщицей и музыкантшей. В детские и юношеские годы Дагмар брала уроки у известных художников Дании И. Л. Йенсена и И. Бунтзена, а приехав в Россию, стала ученицей русского художника А. П. Боголюбова. Она прослушала курс истории искусства, который читали ей литератор и знаток искусства Д. В. Григорович и профессор Академии художеств архитектор И. И. Горностаев. Лекции посещал и великий князь Александр Александрович. Как отмечал в своих воспоминаниях А. П. Боголюбов, Мария Федоровна была очень способна к рисованию.

В дневниках цесаревича содержатся записи о регулярных занятиях цесаревны с А. П. Боголюбовым. Запись от 1869 года: «15 (27) мая. — Пятница. Переодевшись, читал, а потом пошел к Минни, которая рисовала с Боголюбовым и Жуковской… В 2 ¼ Минни пошла снова рисовать, а я читал до 4-х ч. Потом играли с женой на корнете и фортепианах…»; «15 (27) января 1871 г. — Пятница. Пошел к Минни, которая рисовала в новой гостиной с Боголюбовым, гр. Апраксиной и Олсуфьевым. В ½ 2 завтракали все у меня в кабинете… В ½ 3 снова Минни пошла рисовать, а я читал».

Мария Федоровна рисовала сепией, акварелью, масляными красками. В Кушелевской галерее в Академии художеств в Санкт-Петербурге долгое время находились две копии, сделанные цесаревной с работ французского художника Ж. Л. Э. Мэйсонье. Первая — с его картины «Мушкетер», написанная маслом, носила название «Воин XVII в.». Вторая — с картины «Курильщик» под названием «Мужчина с трубкой». Картина была также исполнена маслом. Долгое время полотна украшали стены музея Аничкова дворца. По оценке Боголюбова, обе работы были выполнены с удивительным терпением и их «почти нельзя отличить от подлинников».

«Цесаревич, — пишет в своих воспоминаниях А. П. Боголюбов, — часто заходил в рабочую нашу комнату в Аничковом дворце… Наследник цесаревич следил за успехами Ее Высочества. Работы цесаревны были весьма разнообразны: один раз она рисовала сепией, в другой раз акварелью, а также писала и масляными красками. Достойны удивления две капитальные копии Ее Высочества с Мэйсонье… Над первой цесаревна провела с удивительным терпением год и два месяца, а над второю — семь месяцев, причем я должен сказать, что надо быть очень тонким знатоком, чтобы, бросив на них взгляд, не признать за оригиналы, — так они близки, по краскам и по тонкости исполнения, к настоящему Мэйсонье. Вскоре альбом Ее Высочества стал наполняться всевозможными рисунками и чертежами».

Цесаревной был также написан прекрасный пейзаж под названием «Вид Коттеджа в Петергофе», который в течение долгого времени висел в Аничковом дворце в кабинете Александра III.

Большой интерес у современников вызвал исполненный цесаревной в 1870 году портрет Ивана Любушкина. Называлась картина «Этюд мужской головы». Много лет спустя эта картина была включена в состав экспозиции Русского музея. Кисти Марии Федоровны принадлежат и другие живописные полотна, дошедшие до нашего времени. Среди них три картины, находящиеся в настоящее время в Государственном музее изобразительных искусств Республики Карелия. Это два великолепных натюрморта, написанных Марией Федоровной вскоре после приезда ее в Россию. Картины исполнены в стиле старой голландской живописи. Любопытен тот факт, что на одной из них среди предметов, составляющих натюрморт, зритель обнаруживает православную пасху. Третья картина, которая, пожалуй, вызывает наибольший интерес, носит название «Скряга» и была выполнена Марией Федоровной в 1890 году. Хотя картина называется «Скряга», старик, изображенный автором полотна, не производит отталкивающего впечатления. Не алчность, а скорее прозорливость и мудрость отмечены на его лице.

В коллекцию Русского музея попала и картина Марии Федоровны «Портрет кучера Григория», написанная ею в 1870 году, которая свидетельствует о том, что цесаревна хорошо владела техникой масляной живописи. Полотно сделано очень тщательно, в стиле школы старинной европейской портретной живописи. Как свидетельствуют современники, императрица работала над каждым своим произведением долго, добиваясь высокого технического совершенства.

Что касается цесаревича Александра Александровича, то его усердие в области рисования было не столь настойчивым, нежели у цесаревны. Однако он хорошо разбирался в живописи и особенно любил русскую живопись. Любовь к искусству была привита ему в детстве матерью — императрицей Марией Александровной. Император Александр II также был тонким ценителем прекрасного. Как известно, уроки августейшим детям Николая I давали известные баталисты А. И. Зауервейд и Б. П. Виллевальде, а среди наставников Александра II был известный поэт В. А. Жуковский. Все сыновья императора Александра II и императрицы Марии Александровны получили хорошее художественное образование и были талантливы в этом искусстве. Рано ушедший из жизни цесаревич Николай Александрович, первый жених Дагмар, прекрасно рисовал, а великий князь Владимир, будущий президент Академии художеств, также был высоко образован в области искусства.

Из дошедших до нас работ великого князя Александра Александровича, императора Александра III, стоит назвать «Римский пейзаж» (картина осталась, однако, незаконченной), а также рисунки, находившиеся после революции в Саратовском музее. Графические пейзажи, датированные 4 января и 24 февраля 1866 года, носят любительский характер.

Художник А. П. Боголюбов отмечал, что «любовь к искусству» в наследнике цесаревиче и развитие вкуса ко всему изящному он относил к благодатному влиянию цесаревны и ее августейшей семьи, в которой великий князь впервые познал наглядно, что такое старина и искусство вообще, проводя первое время своего супружества в Копенгагене. Здесь их величества постоянно посещали замечательные дворцовые и музейные коллекции всех видов искусства, а также столь знаменитые до сих пор фабрики фаянса, фарфора и стекла.

Посещение мастерских датских художников во время визитов в королевство было традиционным и всегда сопровождалось покупками наиболее понравившихся картин. Цесаревич кратко описывал эти визиты в своих дневниках: «22 августа 1870 г. Из музея (этнографического. — Ю. К.) отправились в мастерскую художника Йоргенсена, который живет на берегу моря в собственной даче. Осмотрели у него пропасть эскизов и начатых картин, но законченных было очень мало. Я купил большую картину, бурный вид у берегов Скагена, прелесть как хорошо сделанная. Минни тоже купила маленькую, и, кроме того, мы заказали еще две картины».

«27 Августа 1870 г. поехали в мастерские двух художников: Блоха и Неймана, где я заказал две картины; в особенности мне понравились картины Неймана, молодого художника с большим талантом. Минни также заказала себе картину у него. Он рисует только морские виды».

В середине 70-х годов цесаревич и цесаревна приобрели коллекцию разорившегося предпринимателя В. А. Кокорева, в которой были полотна К. Брюллова, В. Боровиковского, Ф. Бруни, М. Клодта, П. Басина, Н. Сверчкова и других художников. Позже, уже после восшествия Александра III на престол, для Эрмитажа было куплено парижское собрание древних раритетов — русское и западноевропейское оружие, изделия из серебра и слоновой кости — известного коллекционера А. П. Базилевского.

А. П. Боголюбов стал главным экспертом императора и императрицы в области создания коллекции будущего Русского музея. Вкусу А. П. Боголюбова цесаревич доверял, и с его помощью были сделаны заказы на полотна известных немецких и французских мастеров, куплены картины и на европейских аукционах, в том числе А. Ахенбаха «Вечерний вид моря», О. Ахенбаха «Вид Неаполя», Л. Кнауса «Семейное гнездышко», Ш. Жака «Овчарня», А. Невиля «Эпизод франко-прусской войны 1870 г.», Ф. Зима «Гавань в Константинополе».

Как пишет в воспоминаниях А. П. Боголюбов, императрица Мария Федоровна «в день Тезоименитства Великого князя постоянно приказывала мне за несколько дней принести ей разные художественные предметы, тщательно их осматривала и приобретала, чтобы подарить дорогому новорожденному или имениннику». 26 февраля 1872 года цесаревич сообщал Боголюбову, что в день своего рождения получил от цесаревны две чудные вазы клаузоне, от государыни императрицы тоже два больших блюда клаузоне и две вазы кракле, «так что моя коллекция прибавляется понемногу».

В коллекции Александра III картины самого А. П. Боголюбова, главным образом его морские пейзажи, украшали столовую Александровского дворца, которая позже даже получила название «Боголюбовский зал».

Желая поддержать русских художников морально и материально, цесаревич Александр Александрович выступил в роли мецената и вместе с супругой заказал ряд картин: И. Е. Репину — «Садко»; К. А. Савицкому — «Путешественники в Оверни»; В. Д. Поленову — «Арест гугенотки Жакобин де Монтебель, графини д’Этремон»; В. М. Васнецову — «Балаганы в окрестностях Парижа»; Н. Д. Дмитриеву-Оренбургскому — «Водосвятие в деревне» и виды яхт А. К. Беггрову.

«Нас здесь собралась веселая компания, — писал 23 августа 1874 года И. Е. Репин И. Н. Крамскому, — Савицкий с женой… Поленов, приехал А. П. Боголюбов и привез мне очень хороший заказ от наследника».

Цесаревич позировал И. Н. Крамскому, его большой портрет кисти знаменитого мастера экспонировался на Выставке Товарищества художников-передвижников в 1876 году. В 1875 году Крамскому был заказан портрет цесаревны Марии Федоровны, который тот исполнил с большим мастерством. Были заказаны и два поясных портрета цесаревича, которые после революции были утеряны.

Во время поездок за границу, в частности в Данию, Англию, Францию, Германию, Австрию, августейшие супруги покупали картины знаменитых художников. Так, в 1879 году в Париже молодые супруги приобрели новые картины для своей коллекции.

Русская колония, существовавшая в Париже с 1870 года, состояла из молодых и очень даровитых художников. В 1877 голу в честь взятия Плевны русскими войсками в Париже было основано «Общество взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже». Среди его учредителей были художники и скульпторы: М. М. Антокольский, А. К. Беггров, А. П. Боголюбов, Ю. А. Ленан, А. А. Харламов, писатель И. С. Тургенев, посол России в Париже Н. А. Орлов. В 1879 году будущий император принял звание почетного попечителя этого общества, великая княгиня Мария Федоровна также была выбрана его почетным членом.

В Париже цесаревич и цесаревна дважды посетили мастерскую скульптора М. М. Антокольского и приобрели его работу «Христос перед судом народа». Антокольский тепло отозвался о их визите, который произвел на него очень благоприятное впечатление. Позже он сделал прекрасную скульптуру императрицы Марии Федоровны, которая до сих пор украшает собрание Русского музея, а копия ее стоит в Копенгагене во дворе русской церкви Благоверного князя Александра Невского.

Августейшая пара посетила и мастерские В. Д. Поленова и Е. И. Репина, которые были членами Парижской академии художеств. Репин об этом посещении высказался следующим образом: «Наследник очень любил живопись, был человеком далеко не суровым. Простой в обращении, с удивительно мягким, располагающим тембром голоса. Наследник сам занимался живописью. В Париже, в сопровождении Боголюбова, наследник запросто на простом извозчике приехал ко мне в мастерскую. Расспрашивая о работах, наследник остановил мое внимание на эскизах Садко и заказал мне написать картину».

В письме И. Н. Крамскому из Парижа 15 (27) ноября 1874 года И. Е. Репин писал: «А наследник, вчера посетивший, в числе других, и мою мастерскую, показался мне чудесным, добрым, простым без аффектации, семейным человеком. Настоящий позитивист, подумалось мне, не выражает энергии понапрасну…».

Во время поездок в Париж цесаревич и цесаревна детально изучили многие музеи: Лувр, Люксембургский музей, Клюни, фабрику гобеленов, Академию художеств, Севр.

Так постепенно великий князь Александр Александрович и великая княгиня Мария Федоровна формировали музей Аничкова дворца. В двух залах дворца были размещены различные предметы искусства, картины висели на всех стенах, стояли на мольбертах и даже на стульях. Столы бьши завалены драгоценными мелочами, альбомами, бюстами из бисквита и кости.

Стены рабочего кабинета цесаревича украшали картины и портреты, много было современной живописи — работ русских, французских, датских художников. В Угловой гостиной Аничкова дворца находились так называемые «Морские пейзажи». Значительная часть была размешена в Александровском дворце Царского Села.

Очень часто цесаревич и цесаревна вместе сами проводили и различные реставрационные работы — сами вновь покрывали картины лаком… Супруги вместе также решали вопросы о необходимости приобретения новых рам.

В коллекции Александра III и Марии Федоровны было много прекрасных изделий из стекла и фарфора. С приездом Марии Федоровны в России укрепилась уже получившая признание и в Европе мода на изделия из фарфора Датского Королевского фарфорового завода.

Во время визитов в Данию супруги посещали Датский Королевский фарфоровый завод и очень интересовались его изделиями. Об этом свидетельствуют записи в дневниках великого князя Александра Александровича: «22 августа 1870 г. Понедельник. Бернсторф. Копенгаген. Встали с Минни и отправились с королевой, Минни и Тюрой в four-in hand в Копенгаген во дворец, где мы смотрели старинный фарфор королевы и прочие вещи»; «27 августа. Суббота. Бернсторф. Копенгаген. В 1 час отправились целой компанией с дамами и мужчинами на фарфоровый Королевский завод… видели много интересных вещей».

Вазы и вазочки, сервизы, декоративные тарелки, фигурки животных и людей украшали интерьеры личных покоев Марии Федоровны в Аничковом дворце. Они отличались совершенством формы, тонким исполнением, оригинальностью орнаментов и сюжетов.

Кроме датских произведений искусства в Аничковом дворце можно было увидеть прекрасные произведения английских, французских и русских мастеров. Особым вниманием пользовались изделия из многослойного стекла.

Во второй половине 70-х годов цесаревич и цесаревна стали интересоваться картинами Товарищества передвижников. «Передвижники, — писал в своих воспоминаниях Я. Д. Минченков, — с их интересом к российской природе, истории, жанровым сценкам, обличительным, или, напротив, развлекательным, ироничным, — были симпатичны Александру III и своей национальной проблематикой, и понятной ему реалистичной манерой».

После создания Товарищества передвижных художественных выставок царская чета регулярно посещала выставки передвижников и покупала наиболее понравившиеся картины Члены товарищества А. М. Васнецов, И. Маковский, В И. Суриков, В. Д. Поленов, В. В. Верещагин, В. А. Серов получали регулярные заказы царской семьи, и их картины также вошли в коллекцию Аничкова дворца, а позже стали достойным вкладом в коллекцию Русского музея.

В 60-х годах XIX века Товарищество передвижников бросило вызов академическому искусству. Между Академией художеств и передвижниками сложились сложные взаимоотношения. Академию художеств возглавлял тогда брат цесаревича великий князь Владимир Александрович.

Хотя цесаревич и цесаревна регулярно посещали художественные выставки, устраиваемые членами Академии художеств, и покупали для своей коллекции наиболее понравившиеся картины, это не мешало цесаревичу уже в те годы выступать с критикой ряда произведений академической школы. Так, в 1872 году он писал А. П. Боголюбову: «…выставка в Академии порядочная, и между большой дрянью есть порядочные картины».

Русский историк, искусствовед, археолог и художественный критик А. В. Прахов в своей статье, посвященной императору Александру III, отмечал, «что государь лично стал настаивать на реформе Академии художеств. При многократных представлениях графа И. И. Толстого, — тогда конференц-секретаря Академии, государь возвращался к мысли о реформе (1890–1891 гг.)…».

В Дневниках А. В. Жиркевича содержалась любопытная информация, которую он получил от своего близкого друга И. Е. Репина по вопросу реформирования Академии художеств и участия в нем Александра III. «Репин, — пишет Жиркевич, — рассказал мне подробности представления государю конференц-секретаря Академии художеств графа И. И. Толстого вчера на Академической выставке. Согласно рассказу Репина государь на этой встрече начал разговор так: „Вам предстоит трудная задача поднять Академию. Ваш предшественник был мошенник, в Академии все было основано на мошенничестве, почему я и не любил посещать выставки в Академии, где приходилось сталкиваться с этой личностью, которую я давно бы выгнал из Академии, если бы не великий князь Владимир“. (Речь идет о бывшем конференц-секретаре Академии художеств П. Ф. Исаеве, сосланном в Сибирь за хищения.) По словам И. Е. Репина, государь долго беседовал с Толстым об устройстве Академии и выразил твердое желание уничтожить раздвоение, рознь между академистами и передвижниками. „Я не могу выносить этого раскола и прошу вас уничтожить его. Да и какой раскол может быть в сфере искусства!“».

2 Октября 1878 года И. Н. Крамской в письме И. Е. Репину писал: «…Но если мы не на шутку делаем дело, если мы не лицемерим в том, что идея Товарищества есть симпатичная идея, мы должны неизбежно идти по той тернистой дорожке, куда нас толкают обстоятельства и условия дела. А именно: мы должны иметь собственное помещение… Вы все мало обратили внимание на то, как дело теперь обставлено: во-первых, если Дума даже откажется, то наследник сказал Боголюбову: пусть, когда нужно, Крамской придет и скажет мне, я позову голову и переговорю с ним…».

А. П. Боголюбов в своих «Записках моряка-художника» приводит разговор, который состоялся в 1883 году между ним и Александром III: «Его Величество сам вдруг сказал мне: „А ваши товарищи-передвижники все перекочевывают из одного городского зала в другой с тех пор, как Исаев их выжил из Академии. А потому я часто и серьезно думаю о необходимости создания в Петербурге музея русского искусства. Москва имеет, положим, частную, но прекрасную галерею Третьякова, которую, я слышал, он завещает городу. А у нас ничего нет“».

Так родилась идея создания музея, в стенах которого могли бы демонстрироваться картины талантливых русских художников и вместе с тем соединиться два направления в русском изобразительном искусстве — работы как мастеров Императорской Академии, так и новых, так называемых «оппозиционных» художников. Александр III понимал всю сложность ситуации, сложившейся в изобразительном искусстве: пришедшая в упадок Академия художеств и набиравшее силу новое народное искусство художников-передвижников. Он стал активно проводить политику поддержки художников. По его распоряжению, от его имени и от имени императрицы передвижникам делались крупные заказы общенационального значения, императорская семья покупала полотна наиболее выдающихся художников.

Александр III говорил, однако, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Именно на передвижников царь и возлагал эту задачу общероссийского масштаба.

«Симпатии к новой русской школе, — пишет в своей статье „Император Александр III как деятель русского художественного просвещения“ русский историк искусства, археолог и художественный критик А. В. Прахов, — наконец привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону „передвижников“, в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму.

В 1882 году Государь с императрицей Марией Федоровной приехал впервые на выставку передвижников в доме Бенардаки. У входа их встретило правление „Товарищества“ в полном составе во главе с Крамским. Государь очаровал „товарищей“ своим крайне простым, милостивым отношением и необычайною своею деликатностью. Для „передвижников“, которым в некоторых отношениях не сладко жилось, это было целое событие. Только что устроена была для усмирения „непокорных“ цензура картин (впервые в России), и вдруг такое милостивое монаршее внимание».

И. Н. Крамской вспоминал: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: „Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?“ — „На первой неделе поста, в воскресенье…“ — „Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…“.

Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…».