Мария Федоровна.

Часть вторая. ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II И ЕГО АВГУСТЕЙШАЯ МАТЬ.

Глава первая. БРАКОСОЧЕТАНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II И НЕМЕЦКОЙ ПРИНЦЕССЫ АЛИСЫ ГЕССЕНСКОЙ.

14 (26) Ноября 1894 года, в день рождения императрицы Марии Федоровны, через 25 дней после кончины императора Александра III в церкви Спаса Нерукотворного образа Зимнего дворца состоялась церемония бракосочетания Николая II и немецкой принцессы Алисы, приходившейся внучкой королеве Виктории.

Согласно традиции в Малахитовом зале Зимнего дворца перед золотым туалетным прибором императрицы Елизаветы Петровны, где причесывали перед свадьбой царских и великокняжеских невест, Алиса была одета в парчовое серебряное платье с декольте и большим шлейфом. Императрица Мария Федоровна самолично возложила на ее голову венец, украшенный бриллиантами. На принцессе были также бриллиантовая диадема и вуаль из старинных кружев, на шее — колье из больших бриллиантов. На плечи поверх платья накинута малиновая мантия, отделанная горностаевым мехом.

Когда все приготовления были закончены, торжественная процессия двинулась через залы дворца в церковь. Впереди шел маршал двора князь Трубецкой. В его руке сверкал золотой жезл, увенчанный бриллиантовой короной. Лорд Каррингтон, направленный английской королевой Викторией в Санкт-Петербург, в письме королеве 14 ноября 1894 года описал всю церемонию бракосочетания в мельчайших деталях: «Дворец был уже переполнен — в большинстве залов было столько людей, что с трудом можно было пройти. Все дамы в русских платьях, у некоторых изумительные бриллианты…

Говорили, что присутствовало 8000 или даже 10 000 персон. Вполне возможно, так как залы огромны, и конца им нет… <…> дам и господ вводили в разные комнаты и они стояли там до конца церемонии. Дорожка или проход, по которому провели царствующих особ, был очень узкий и 2 камергера, приставленных к каждой комнате, вероятно, с большим трудом сдерживали натиск приглашенных: генералов, адмиралов, офицеров армии и флота, всех дам, представленных ко двору, сановников первых четырех классов, мэров Санкт-Петербурга и других больших городов и многих крупных коммерсантов…

В 12.30 распахнулись двери и король Дании открыл императорское шествие, ведя императрицу Марию. Она была в белом, выглядела бледной и печальной, но очень спокойной и собранной и не проявляла никаких признаков волнения. В течение всего этого ужасного времени мужество императрицы было поистине удивительным, и можно надеяться, что у нее хватит сил не сломаться под тяжестью горя, когда все примет обычный ход». За ними шли августейшая невеста с молодым императором, который был одет в лейб-гусарский мундир.

«Невеста была просто великолепна. Она выглядела именно так, как должна, по общему мнению, выглядеть русская императрица, идущая к алтарю, и двигалась просто и с большим достоинством», — сообщал лорд Каррингтон в Лондон.

Зал, где должен был проходить обряд венчания, не мог вместить всех гостей. Большинство присутствующих слушали пение хора, которое началось с началом службы из смежных залов.

Великий князь Константин Константинович Романов в своем дневнике отмечал: «Больно было глядеть на бедную императрицу. В простом, крытом белым крепом вырезном платье с жемчугами на шее, она казалась еще бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на заклание. Ей невыразимо тяжело было явиться перед тысячами глаз в это трудное и неудобное для нее время».

Для Марии Федоровны, как свидетельствует ее письмо к сыну Георгию в Абастуман, это было настоящим испытанием: «Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание… Быть обязанной вот так явиться на публике с разбитым, кровоточащим сердцем — это было больше чем грех, и я до сих пор не понимаю, как я могла на это решиться».

Датский художник Л. Туксен, автор нескольких работ, посвященных особам королевских домов Европы, и написавший, по просьбе королевы Виктории, бабушки Алисы, картину, посвященную бракосочетанию Николая Александровича и Алисы Гессенской, вспоминал: «Горели свечи, и священники — все в золотой парче, в золотистых или темных митрах, вошли в церковь, чтобы встретить идущих им навстречу. Венчающиеся остановились перед светло-лазоревым занавесом, каждый со свечой в руке. С каждой стороны алтаря стояли по трое священников.

Невеста, полная фации и достоинства, со слегка склоненной головой… Бриллиантовая корона, темно-русые, вьющиеся над лбом волосы. Локоны, падающие на шею и грудь, обнаженные плечи, горностаевая мантия. Шлейф несут 5 царских гусар, одетых в красную форму со множеством позументов и темно-синие брюки… Его (императора. — Ю. К.) профиль вырисовывается прямо на фоне темного мундира нашего короля (датский король Кристиан IX. — Ю. К.). Справа от короля: вдовствующая императрица, принцесса Александра, герцогиня Кобургская (великая княгиня Мария Александровна. — Ю. К.), королева Ольга (греческая королева, великая княгиня Ольга Константиновна. — Ю. К.), чей-то брат, остальные родственники — все в белом…

Я был абсолютно восхищен и опьянен. Вряд ли когда-нибудь мною владело такое же чувство восторга от видения столь прекрасного зрелища. Восхитительная невеста, завораживающее пение, буйство красок, золотистые одежды в мерцающем освещении. Золото, отливающее зеленью, оранжевый отсвет пурпура. Пылающая глубина темных военных мундиров, орденов, белый цвет приглушен легкой зеленью. Только взаимное движение земли и неба могло создать столь прекрасное зрелище».

Когда после венчания Николай и Александра въезжали во дворец, их приветствовал почетный караул полка лейб-улан, а на пороге по русскому обычаю стояла Мария Федоровна с хлебом-солью.

«Церемония была неописуемо захватывающей, — телеграфировала своей бабушке, королеве Виктории, сестра Александры (великая княгиня Елизавета Федоровна). — Милая Аликс выглядела совершенно обворожительно, богослужение было прекрасным и впечатляющим; она была исполнена достоинства и определенно производила наилучшее впечатление».

Румынская принцесса Мария писала о венчании: «Все взоры были устремлены на нее. Ее щеки отсвечивали теплым светом свечей, освещавших блестевшую золотом церковь; выражение лица у нее было сосредоточенное и отсутствующее, складывалось впечатление, словно она не чувствовала ни радости, ни гордости, но пребывала в другом мире…».

Сама Аликс 16 ноября так описала свои впечатления от великого дня в письме своей бабушке в Лондон: «Ты можешь представить себе, что мы чувствовали во время венчания — десять лет назад на свадьбе Эллы наши горячо любимые отцы были с нами, а теперь! Бедная тетя Минни совсем одна. Она — ангел доброты, так трогательно и так стойко держится, даже невозможно выразить словами, какое утешение, что приехал ее отец, было кому идти рядом с ней… Хорошо, что мы уже женаты, я могу больше бывать с ним, и я люблю его все сильнее и сильнее с каждым днем…».

Позже Александра скажет Николаю о тех мгновениях: «Я молилась в душе за тебя и нашу любимую страну».

Николай II в своем дневнике так описал переживания этого волнующего в его жизни дня: «День моей свадьбы! После общего кофе пошли одеваться: я надел гусарскую форму и в 11 ½ поехал с Мишей в Зимний. По всему Невскому стояли войска для проезда Мама́ с Аликс. Пока совершался ее туалет в Малахитовой, мы все ждали в Арабской комнате. В 10 минут первого начался выход в большую церковь, откуда я вернулся женатым человеком. Шаферами у меня были Миша (великий князь Михаил Александрович. — Ю. К.), Джорджи (кузен Николая II, позже король Англии Георг V. — Ю. К.), Кирилл (великий князь Кирилл Владимирович, кузен Николая. — Ю. К.) и Георгий (великий князь Георгий Александрович, дядя Николая II. — Ю. К.). В Малахитовой нам поднесли громадного серебряного лебедя от семейства».

Но свадьба была необычная. В связи с трауром по усопшему императору, который продолжался по всей стране, свадебные торжества и приемы были отменены. «Можешь представить себе это чувство, — писала Александра Федоровна своей сестре, — только что в глубочайшем трауре, оплакиваешь дорогого человека, и вот ты уже в нарядном свадебном платье. Большего контраста нельзя себе представить, но это сблизило нас еще больше — если более было возможно».

Конец 1894 года и весь 1895 год прошли под знаком траура. Придворных балов не было, зато многочисленные церковные службы проходили в Зимнем дворце, и молодой император, который был очень религиозным человеком, не пропускал ни одной.

Глава вторая. КОРОНАЦИЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II.

Коронация Николая II состоялась 14 (26) мая 1896 года в Успенском соборе Кремля. Присутствовало много иностранных гостей, среди которых были эмир Бухарский, королева Греции Ольга Константиновна, двенадцать наследных принцев, в том числе князь Фердинанд Болгарский, князь Николай Черногорский, принц Генрих Прусский — брат Вильгельма II, английский герцог Артур Коннаутский, герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сын короля Сиама, брат персидского шаха, японский принц, папский нунций и многие другие. Были также китайская и японская делегации.

В дни коронации стояла прекрасная майская погода. Было тепло и тихо. «Радостно сияло солнце, как бы заодно с москвичами желая встретить Государя, вступившего в свою первопрестольную столицу», — записал в дневнике великий князь Константин Константинович.

Народу было масса, трибуны — полностью заполнены зрителями, воздух был наполнен гулом колоколов. Праздничные украшения по всему городу. Стены домов задрапированы коврами и яркими тканями. На балконах — среди зеленых гирлянд — мириады электрических лампочек, которые должны были загореться с наступлением темноты.

Из дневника Николая II: «В 2.30 ровно тронулось шествие. Я ехал на Норме. Мама́ сидела в первой золотой карете. Аликс — во второй — тоже одна. Про встречу нечего говорить, она была радушна и торжественна, какая только и может быть в Москве!».

Первый выстрел салюта возвестил о том, что царь выехал из Петровского дворца. Кругом было всеобщее ликование. Многие в толпе молились, многие крестили государя вслед. Шествие достигло Спасских ворот. За жандармами — Собственный Его Величества конвой, потом лейб-казаки, за ними царская охота, придворный музыкальный хор и золотые кареты. В первой карете — императрица-мать. Во второй карете — молодая царица. Она была одета в коронационное платье из серебряной парчи, работы мастериц Ивановского монастыря, на плечах — золотая мантия, обшитая шнурами горностая. Вес коронационного одеяния был высок — 23 килограмма. Но царица держалась мужественно и спокойно. Николай II в мундире Преображенского полка.

Шествие тянулось долго. У Иверской царь и царица совершили молебствие. «Снова потянулись придворные ливреи, золотые кареты и коляски, шитые мундиры, лошади в золоченых чепраках, — вспоминал великий князь Константин Константинович. — Держа шапку в руке, из Спасских ворот показался на белом коне Государь. И у нас раздалось „ура“… Царь направился к Успенскому собору. Я видел, как они втроем прикладывались к иконам и мощам Святителя Филиппа. Из Успенского собора прошли в Архангельский, и потом мимо Благовещенского на Красное Крыльцо. С его верхней площадки царь и обе царицы трижды поклонились народу. Чудная минута!».

Успенский собор был готов к церемониалу. В центре — под балдахином малинового бархата с изображениями русского государственного герба в виде двуглавого орла были установлены три древних престола: для императора — царя Иоанна III, для императрицы — царя Михаила Федоровича (так называемый «персидский») и для вдовствующей императрицы — трон царя Алексея Михайловича (так называемые «алмазные кресла»).

Присутствовавший на коронации датский придворный художник Лауритс Туксен, создавший великолепную картину, посвященную коронации, в своих дневниках писал: «Солнце бросало свои лучи в огромное помещение, стены которого покрывали древние византийские росписи по золотому фону. На расположенные амфитеатром кресла было натянуто алое покрывало. Подиум в середине и ведущая к нему лестница с балюстрадой сверкали, как из чистого золота, а две мощные колонны, на которые она опиралась, были обтянуты темно-пурпурным бархатом, как и три балдахина над тремя тронными креслами, которые были украшены золотым шитьем и большими плюмажами из черных, белых и желтых страусиных перьев».

Величие всего происходящего в соборе производило, по словам великого князя Константина Константиновича, «подавляющее и неописуемое впечатление». Богослужение продолжалось около двух с половиной часов от начала коронации до конца литургии.«…Все соединилось тут, возвышая душу и переполняя ее восторгом: и редкое по красоте и роскоши зрелище и дивное пение и трогающее до глубины сердца молитвословие… Глубоко потрясенный, я видел, как после причастия два архиерея взошли на площадку трона пригласить Государя шествовать к царским вратам и как совершался обряд миропомазания».

Граф С. Д. Шереметев — обер-егермейстер императорского двора, историк и археолог, находившийся во время коронации рядом с императрицей Марией Федоровной, поддерживая порфиру, так описывает в своих дневниках волнующие моменты коронации:

Будущий маршал и президент Финляндии К. Г. Маннергейм, присутствовавший на коронации в качестве кавалергардского офицера русской армии, вспоминал: «Все выглядело неописуемо красиво и величественно… Я был одним из четырех кавалергардских офицеров, которые вместе с самыми высокопоставленными лицами государства образовали шпалеры вдоль широкой лестницы, она вела от алтаря к трону на коронационном возвышении. Воздух от ладана был удушающим. С тяжелым палашом в одной руке и „голубем“ (кавалергардская каска. — Ю. К.) — в другой, мы неподвижно стояли с девяти утра до половины второго дня».

Сто один оружейный залп возвестил тысячам людей, собравшихся на площади перед Успенским собором и на улицах Москвы, что церемония коронации совершилась.

«С этой минуты Он (Николай II. — Ю. К.), — по словам С. С. Ольденбурга, — почувствовал себя помазанником Божиим, чин коронования был для него полон глубокого смысла. С детства обрученный России, он в этот день как бы повенчался с нею».

Императрица Мария Федоровна первая выходит из собора, у ворот которого ее ожидает балдахин… С. Д. Шереметев свидетельствует: «Вот она вышла на площадь… Оглушительный трезвон, пуш[ечные] выстрелы и потрясающие крики „Ура!“ встречают и провожают ее. Она кланяется словно каждому отдельно, как только она умеет кланяться, и я чувствовал, что электрическая искра проникла повсюду; и все эти лица вокруг, лица народные, с таким выражением, с такой любовью провожали ее взором, не могли оторваться от нее. Она медленно подвигалась, лицо было серьезно и сосредоточенно, но она старалась улыбнуться. Поднявшись на Красное крыльцо, она остановилась и, окинув взором несметную толпу, троекратно поклонилась народу… Еще мгновение, и она скрылась из глаз и тем же путем чрез залы Кремлевского дворца прошла во внутренние покои, где остановилась, сняла порфиру и каждому из нас молча протянула руку в знак благодарности…».

Коронация завершилась, и процессия направилась в сторону царского дворца. В горностаевой мантии с короной на голове, его величество шествовал под балдахином, который несли генерал-адъютанты государя, а перед ним и следом попарно маршировали четыре кавалергардских офицера с обнаженными палашами…

Огромное количество столов Андреевского зала Кремля было заставлено коронационными подарками. Особое внимание обращало на себя блюдо от московского купечества. Автором рисунка «Георгий Победоносец поражает дракона» был известный художник Виктор Васнецов.

Николай II в день коронации сделал следующую запись в дневнике: «14 мая. Вторник. Великий, торжественный, но тяжкий, в нравственном смысле, для Аликс, Мама́ и меня, день. С 8 ч. утра были на ногах; а наше шествие тронулось только в ½ 10. Погода стояла, к счастью, дивная; Красное Крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном, но не забывается во всю жизнь!!! Вернулись к себе в половину второго. В три часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В 4 часа все окончилось благополучно; душою, преисполненною благодарностью к Богу, я вполне потом отдохнул. <…> В 9 час. пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье».

На коронации присутствовали известные русские художники. На своих полотнах они запечатлели это знаменательное событие русской истории. Картина И. Е. Репина «Венчание Николая II и великой княгини Александры Федоровны» (1894) хранится в Русском музее в Петербурге, а картина В. А. Серова «Коронация Николая II в Успенском соборе» (1896) — в Государственной Третьяковской галерее.

Для императрицы Марии Федоровны день коронации сына был трудным днем. Позже в письме сыну Георгию Мария Федоровна, описывая свои «большие и мучительные переживания» того дня, когда «открылись все раны» и напомнили ей счастливое время коронации Александра III в 1883 году, писала:

Ходынские события омрачили коронационные празднества и легли тяжелым грузом на плечи императора и его близких. «Ужасная катастрофа на народном празднике с этими массовыми жертвами, — по словам Марии Федоровны, — опустила как бы черную вуаль на все то хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти». Погибло, по официальным данным, 1282 человека (по другим данным — 1389 человек).

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «У меня кровь застыла в жилах. Мне стало дурно. Но я все-таки смотрела. Эти фуры везли мертвых — искалеченных до неузнаваемости».

Николай и Александра Федоровна присутствовали на панихиде по погибшим, а 19 мая посетили бараки и палаты Екатерининской больницы и палаты Мариинской больницы, где лежали раненые.

Из дневниковых записей Николая II за 18–20 мая 1896 года:

Умершие, по распоряжению императора, были похоронены за его счет в отдельных гробах, а не в братской могиле, как это обычно делалось прежде. Их семьям и семьям пострадавших было выплачено по тысяче золотых рублей. Мария Федоровна также побывала в больницах, и всем раненым, а увечья получили 1300 человек, по ее распоряжению было послано по бутылке мадеры. «Я была в отчаянии при виде в госпитале всех этих бедных раненых, наполовину раздавленных, почти каждый из них потерял кого-нибудь из родных, — писала она великому князю Георгию Александровичу. — Это было ужасно! Но в то же время они были так велики и возвышенны в своей простоте, что очень хотелось встать перед ними на колени. Они были так трогательны, не обвиняя никого, кроме самих себя. „Мы сами виноваты“, — говорили они и сожалели, что огорчили царя! Да, они были прекрасны, и можно более чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу. Остальным классам следовало бы брать с них пример, а не грызться между собой и, особенно, не возбуждать своим буйством, своей жестокостью умы до такого состояния, которое я еще никогда не видела за 30 лет моего пребывания в России…».

Мария Федоровна поддержала идею создания Комиссии по рассмотрению причин ходынской трагедии. 25 мая Николай II отметил в дневнике: «Брожение в семействе по поводу следствия, над которым назначен Пален», а Мария Федоровна, продолжая эту тему, писала сыну Георгию: «Это было страшно, а семья Михайловичей сеяла всюду раздор с непривычной резкостью и злобой».

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны:

Первые годы после ухода из жизни Александра III были очень тяжелы для Марии Федоровны. Она никак не могла оправиться от горестной утраты и постоянно чувствовала присутствие «дорогого Саши». «Первого января (1896 года. — Ю. К.), — рассказывала она в письме великому князю Георгию Александровичу, — мы с Ольгой пошли в нашу любимую маленькую церковь одни без Миши, который должен был принять участие в выходе в Зимнем дворце. Это было грустно и страшно мучительно, мне казалось, что я чувствовала около себя душу нашего обожаемого Папа́, и, наверное, это его молитвы к Нему помогают мне нести мое ни с чем не сравнимое несчастье и постоянную боль сердца с большим душевным спокойствием».

В другом письме сыну, рассказывая о совместном с Ники, Аликс, Ксенией и Сандро посещении церкви Зимнего дворца, Мария Федоровна пишет: «…Я уверена, что нас сопровождают молитвы нашего обожаемого Папа́, и, причащаясь, я чувствую себя ближе к нему. Вот уже два года прошло с того времени, что он говел здесь вместе с нами, и кто мог тогда подумать, что мы его так скоро потеряем, а мне придется пережить это ни с чем не сравнимое и ужасное несчастье».

Императрица долго носила траур по своему покойному мужу. Нормы христианского поведения — смирение и терпение были главными для нее на протяжении всей жизни. И она всегда пыталась привить их своим детям, а позже и внукам. В ее письмах часто можно встретить пространные рассуждения на эту тему. В одном из них, говоря о потери супруга, Мария Федоровна восклицала: «Господи! Господи! Какое страшное испытание! Как можно выдержать такую боль и такое горе — это непонятно! Но на все воля Божия, и нужно стараться нести этот тяжелый крест безропотно и с христианским смирением. Да придет мне Господь на помощь и даст необходимые силы!» В других письмах она замечала: «Это воля Божия, испытывающая нас так жестоко, Он знает, для чего это делается, и мы должны нести наш крест, не спрашивая о причинах». И далее: «Нужно благодарить Его за все то хорошее, что мы имели в прошлом!».

Глава третья. СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ГЕОРГИЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА.

В 1898 году, через четыре года после смерти Александра III, Мария Федоровна похоронила свою мать — королеву Луизу. В Копенгаген на торжественные похороны съехались многочисленные родственники, представлявшие королевские дома Европы, а также члены российской императорской семьи. Позже, в 1918 году, в день смерти матери Мария Федоровна запишет в дневнике: «Слава Богу, что ей не довелось жить в это жуткое время, когда все вокруг горит и полыхает ярким пламенем, брат идет на брата! Случилось то, о чем она так часто предупреждала. Мы, правда, надеялись, что нас минует чаша сия, но, к сожалению, все это выпало на нашу долю!».

Но на пороге стояла новая беда. Болезнь сына Георгия — туберкулез легких — прогрессировала.

Осенью 1895 года, находясь в Дании, императрица получила телеграмму об очередном кровотечении у великого князя и тут же направила письмо дочери Ксении, которая со своим мужем, великим князем Александром Михайловичем, находилась тогда в Абастумане: «Только что получила телеграмму от Челаева (лейб-медик великого князя. — Ю. К.), который сообщает, что у Георгия снова было кровотечение! Какой ужас, я просто в шоке от отчаяния и страха! Хотя я понимаю, что это ничего не значит, но доставляет бедному Жоржи неприятности, и мне его страшно жалко. Отчего же это все произошло? Оттого, что он слишком много лазил по горам? Ты не сообщила мне в телеграмме, что он ездил верхом на Георгиеву площадку, где вы пили чай. Может, он чересчур много двигается? Как видишь, я все не могу успокоиться. К счастью, ты сейчас рядом с ним, и это меня несколько утешает. Ужасно, что я теперь так далеко, только бы Жоржи вел себя поосторожнее — вот что важнее всего. Поцелуй его от меня и скажи, что все это не имеет никакого значения, постарайся подбодрить его и как можно больше отвлекай от черных мыслей, что могут прийти к нему в одиночестве. Все это меня изрядно угнетает. Бедняжка Жоржи, как бы мне хотелось оказаться сейчас рядом с ним!».

Великий князь Александр Михайлович вспоминал: «Осенью 1894 года мы с Ксенией были у Жоржи в Абастумане. Он очень изменился за последний год: похудел, побледнел и помрачнел. Болезнь явно прогрессировала. Нам было неудобно быть веселыми около него, говорить о своем счастье и строить планы на будущее. Уезжали мы от него с тяжелым сердцем…».

Великий князь Николай Михайлович, посетивший Георгия Александровича в 1896 году, в письме Николаю II сообщал, что в его состоянии произошли изменения к худшему:

В 1899 году, в год смерти великого князя Георгия Александровича, Абастуман посетил художник Михаил Нестеров. Цель его поездки состояла в создании эскизов для храма Александра Невского, инициатором росписи которого был цесаревич.

Во время обеда М. Нестеров обратил также внимание на то, что стол был сервирован очень просто: «Вина не было, также не было и водки. По концам стола стояли два хрустальных кувшина с квасом: один — с хлебным, другой — с фруктовым. Стали по порядку обносить кушаньями. Все просто, вкусно. Беседа велась общая».

В один из дней пребывания Нестерова в Абастумане цесаревичу за завтраком была подана телеграмма. «Он пробежал ее глазами и, сильно изменившись в лице, сдержанно сказал вслух: „Скончался князь Трубецкой“ (Трубецкой Сергей Никитич (1829–1899), князь, обер-гофмаршал. — Ю. К.). Через минуту, извинившись, вышел из-за стола.

Мы все были очень смущены столь неожиданным обстоятельством. Мне тотчас же объявили, что князь Трубецкой долго жил в Абастумане и был очень любим Цесаревичем. Немедленно за Цесаревичем вышел из-за стола и лейтенант Бойсман и доктор Айканов.

Вскоре поднялись и мы все и затем узнали, что у Цесаревича после долгого перерыва снова хлынула кровь горлом. Вечером к обеду он не вышел. Все были озабочены, больше других доктор Айканов. Он видел яснее остальных положение больного. Положение угрожающее».

По мнению врачей — Айканова и военного врача Гопадзе, — болезнь шла гигантскими шагами. Одного легкого уже не было, второе было серьезно задето. Надежды никакой, возможно, была лишь какая-то отсрочка.

Второй раз художник приехал в Абастуман несколько месяцев спустя, летом 1899 года. «Цесаревича я нашел изменившимся, еще более осунувшимся, согбенным. Румянец вспыхивает чаще. Была какая-то обреченность. Айканов в тот же день, идя после обеда со мной через двор в свитский дом, недвусмысленно высказал, что он боится за каждый день…».

28 Июня 1899 года было последним днем в жизни цесаревича. Рано утром, не сказавши никому из своего окружения — ни находившемуся всегда рядом Бойсману (командиру броненосца «Александр III»), ни Айканову, под наблюдением которого он был постоянно, Георгий Александрович попросил подать себе мотоциклет.

На огромной скорости он проехал около трех верст против ветра, затем остановился и повернул обратно. Недалеко от дворца великого князя Александра Михайловича у него хлынула горлом кровь, он стал кашлять и задыхаться.

Потеряв управление, великий князь налетел на повозку молочницы Анны Досаевой, ехавшую из Абастумана, и тут же упал на землю.

Досаева бросилась к нему, пытаясь помочь подняться, но было уже поздно. Цесаревич скончался у нее на руках. Оставив тело великого князя у обочины дороги, женщина бросилась во дворец и сообщила о случившемся.

Мертвого цесаревича доставили во дворец. Траурные телеграммы были направлены государю и императрице-матери. Через несколько дней прах цесаревича был перевезен из Абастумана в Боржоми. Оттуда до Батуми — по железной дороге. В Батуми траурный кортеж приняла особая морская эскадра — Георгий Александрович носил мундир морского офицера. В Новороссийске, куда затем прибыла эскадра с покойным цесаревичем, траурный кортеж ожидали убитая горем мать и близкие цесаревича.

Женщина, свидетельница последних минут жизни великого князя, была доставлена в Петергоф. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Мне запомнилась высокая, в черном платье и черной с белым накидке женщина с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии. Мама́ сидела с ней, запершись, часами». По мнению Ольги Александровны, «из всех братьев Георгий наилучшим образом подходил на роль сильного, пользующегося популярностью царя». Она была убеждена, «что если бы он был жив, то охотно принял бы на свои плечи бремя царского служения вместе с короной… и, возможно, спас бы Россию от коммунистической революции».

Георгий Александрович был захоронен в царской усыпальнице Петропавловской крепости рядом с могилой отца. Великая княгиня Ксения Александровна в одном из своих писем писала, с каким трудом держалась на похоронах сына императрица-мать. Поддерживаемая Николаем, она почти теряла сознание.

В царском манифесте по поводу ухода из жизни великого князя, являвшегося наследником престола (царь не имел еще тогда потомства мужского пола), говорилось: «…покоряясь безропотно Промыслу Божию, Мы призываем всех верных наших подданных разделить с нами душевную скорбь нашу и усердные моления о упокоении души погибшего нашего брата. Отныне, доколе Господу не угодно еще благословить нас рождением сына, ближайшее право наследования Всероссийского Престола, на точном основании основного государственного Закона о престолонаследовании, принадлежит любезнейшему брату нашему, Великому князю Михаилу Александровичу».

Позже, в Абастумане, в память умершего здесь великого князя на его личные средства будет построена первая в России горная обсерватория, названная в его честь Георгиевской.

В 1917 году, находясь в Крыму на положении беженки, Мария Федоровна в день смерти великого князя Георгия Александровича запишет в своем дневнике: «Уже 19 лет с того дня, как Господь призвал к себе моего благословенного Жоржи. Утрата и боль навек, однако сейчас я могу порадоваться за него: за то, что ему не довелось жить в это жестокое время».

Глава четвертая. ИМПЕРАТРИЦА-МАТЬ.

После восшествия на престол Николая II российский императорский дом в течение какого-то времени продолжал жить в соответствии с установленными традициями. По образному выражению известного дипломата А. П. Извольского, «Российская империя продолжала управляться буквально тенью умершего императора». Великие князья, со своей стороны, пытались оказать давление на молодого императора и повлиять на него в решении различных вопросов управления государством.

Великий князь Константин Константинович Романов писал: «Болтают, будто бы дяди Государевы стараются иметь влияние на царя, не оставляют без советов, но я думаю, что в этих слухах говорит зависть и что это пустые сплетни. Но я знаю наверное, что Владимир очень докучает вдовствующей императрице Государыне разными напоминаниями и предложениями, например, он сильно настаивал, хотя и безуспешно, чтобы невесту везти под венец в золоченой карете, чтобы ей как будущей императрице были переданы различные бриллианты. Минни очень тяготится всем этим».

После ухода из жизни мужа и вступления на престол сына для Марии Федоровны начался новый период жизни. Умная, властная женщина, обладавшая глубокой политической интуицией, она многому научилась у Александра III. Отсюда ее постоянное стремление направить сына в его делах, уберечь от чужого вредного влияния, окружить нужными людьми. Императрица-мать понимала, что Николай, вступивший на престол в 27 лет (на 10 лет раньше, чем его отец), безусловно, нуждается в поддержке, и в первую очередь в ее помощи.

В первые годы его царствования мать пыталась помочь ему. «Молодой государь чрезвычайно нежно обходится с матерью. День начинается с того, что он приходит к ней в уборную и, показывая ей все полученные им письма, совещается относительно всего предстоящего ему в тот день», — писал в своем дневнике государственный секретарь А. А. Половцов. Председатель Археологической комиссии, управляющий столом сиротских заведений Ведомства императрицы Марии А. А. Бобринский вспоминал: «Рассказывают, что более чем один раз он (Николай II. — Ю. К.) прерывал доклад министра с просьбой подождать его немного, пока он пойдет советоваться с „матушкой“». Очень часто, когда вставал вопрос о назначении очередного министра, молодой царь отвечал: «Спросите матушку», «Я спрошу у матушки», «Надо спросить Мама́». В начале 1895 года пост председателя Кабинета министров при поддержке Марии Федоровны занял И. Н. Дурново, а министра внутренних дел — И. Л. Горемыкин. В одном из своих писем Николай II писал матери: «Сердечно тебя благодарю, милая Мама́, за совет взять Палена; но, к несчастью, как ты сама того боялась, так и случилось: я уже раньше получения твоего письма говорил и Рихтеру, и Дурново о назначении Сипягина, и он знает об этом. Конечно, Сипягин со временем будет министром внутренних дел, но, по крайней мере, именно такой свежий человек в начале новой комиссии прошений как раз на месте. Рихтер теперь уже радуется, что на Пасху у него свалится эта обуза с плеч! Воронцов каждый раз спрашивает у меня список наград придворных чинов — и я не знаю больше, что ему отвечать, потому что я ожидаю твоего приезда. Боюсь, что придется ему все-таки вернуть список до твоего возвращения!».

Так, 7 декабря 1896 года, обращаясь к своему деду Кристиану IX с просьбой «отпустить» российского посла в Дании графа Муравьева в Петербург в связи с назначением его на должность министра иностранных дел, Николай II обронил: «Но я говорил с Мама́, и она не видит препятствий к этому». О влиянии «женской политики» в Петербурге (подразумевалось влияние Марии Федоровны) писал в феврале 1898 года французский посол в Копенгагене Поль Камбон в связи с выдвижением афинским правительством в 1897 году на пост генерал-губернатора Крита принца Георга (сына греческого короля Георга, брата Марии Федоровны). В первые годы царствования на Николая II оказывала влияние не только его мать, но и великие князья, и царский наставник К. П. Победоносцев. После смерти Александра III на имя Марии Федоровны продолжали регулярно поступать записки и отчеты губернаторов о состоянии дел в губерниях, о студенческих волнениях в высших учебных заведениях России в 1899–1901 годах. Все они хранятся в российских архивах.

В 1895 году в присутствии вдовствующей императрицы Марии Федоровны, императора Николая II и других членов императорской семьи в Петербурге состоялось торжественное открытие Русского музея императора Александра III, делу создания которого император и императрица отдали много лет. В Именном Высочайшем Указе императора Николая II от 13 октября 1895 года говорилось: «Незабвенный Родитель Наш, в мудрой заботливости о развитии и процветании отечественного искусства, предуказал необходимость образования в С.-Петербурге обширного музея, в коем были бы сосредоточены выдающиеся произведения русской живописи и ваяния. Таковому высокополезному намерению почившего Монарха не суждено было, однако, осуществиться при Его жизни. Ныне, отвечая душевной потребности неотложно исполнить означенную волю покойного Государя, признали Мы за благо учредить особое установление под названием „Русский Музей Императора Александра III“ с возложением заведования оным на одного из Членов Императорского Дома по Нашему избранию, с присвоением Ему звания Управляющего упомянутым Музеем…».

В 1896 году известный русский ювелир Карл Фаберже в память почившего императора Александра III создал прекрасное художественное творение — пасхальное яйцо под названием «Роза». Внутри яйца, покрытого синей эмалью и украшенного сапфирами и алмазами, находился «сюрприз» — шесть миниатюрных портретов Александра III. Это творение Фаберже предназначалось императрице Марии Федоровне.

Императрица-мать, находившаяся в пасхальные дни 1896 года на юге Франции у сына Георгия, получила этот подарок от Николая II. Восхищенная увиденным, она писала сыну:

Это великолепное творение Фаберже, а также и многие другие произведения искусства, принадлежавшие царской семье, бесследно исчезли из России в годы революции и Гражданской войны.

В 1898 году в Москве на Волхонке состоялась закладка Музея изящных искусств, который также получил имя императора Александра III. Душою создания музея был профессор Московского университета И. В. Цветаев. По его предложению музей и получил имя императора Александра III. И. В. Цветаев высоко ценил покойного и называл его «державным покровителем искусств и наук в нашем отечестве». «Русский народ, — писал он в одной из своих записок, посвященных памяти Александра III, — высоко и искренно чтит в нашем почившем Государе также и ту сторону Его нравственного характера, которую он вместе с церковью называл „благочестием“».

Мысль об учреждении «эстетического музея» при Московском университете принадлежала З. А. Волконской (1792–1862), урожденной Белосельско-Белозерской. Она много сделала, чтобы свою идею о создании музея провести в жизнь. Первой дарительницей, внесшей значительный денежный вклад в воплощение этой идеи — 150 тысяч рублей, — была московская купчиха Алексеева. Марина Цветаева, дочь профессора И. Цветаева, известная русская поэтесса, в книге «Отец и его музей» вспоминала: «Звонили колокола по скончавшемуся императору Александру III, и в это время отходила одна московская старушка. Слушая колокола, сказала: „Хочу, чтобы оставшееся после меня состояние пошло на богоугодное заведение памяти почившего Государя“…».

В эти годы в России существовало как бы два двора: двор вдовствующей императрицы Марии Федоровны и меньший — Александры Федоровны. Мария Федоровна неохотно уступала свое место молодой императрице. «В сущности, — вспоминала фрейлина императорского двора Анна Вырубова — она (Мария Федоровна. — Ю. К.) так никогда и не сошла со сцены, продолжая занимать первое место во всех торжественных случаях». На официальных приемах Николай II вел под руку свою мать, Александра Федоровна шла сзади с одним из великих князей, чаще всего с Михаилом Александровичем.

Великая княжна Ольга Александровна, которая в эти годы повсюду сопровождала мать, рассказывала, что в свободное от дел время Мария Федоровна любила появляться в общественных местах: в театре, на выставках, на прогулках. Каждое утро ей приносили вычурно украшенный лист с перечислением всех увеселений и приемов, проходивших в Петербурге.

Когда в царской ложе появлялась вдовствующая императрица и великая княжна Ольга Александровна, «все господа, сидевшие в театре, вставали со своих мест и почтительно кланялись августейшим зрительницам».

По воскресеньям, особенно в солнечные дни, когда весь свет Петербурга выезжал на набережную, «чтобы пощеголять великолепными лошадьми и роскошными санями», императрица Мария Федоровна не упускала случая появиться на своих вороных. Она любила лошадей, санные выезды еще со времен Александра III. Как вспоминала Ольга Александровна, «пара вороных из царских конюшен покрывалась синей сеткой, чтобы снег и лед, вылетавшие из-под их копыт, не попадали в лицо».

Известный русский художник Сверчков написал картину, на которой изобразил императрицу, едущей на прекрасной тройке в один из зимних солнечных дней. Картина хранится в московском Минералогическом музее имени А. Е. Ферсмана. Она демонстрировалась на выставке, посвященной императрице Марии Федоровне, в Музее современной истории в Москве в дни перезахоронения ее праха в октябре 2006 года.

Генерал-лейтенант В. И. Гурко в своих воспоминаниях отмечал: «Императрица Мария Федоровна обладала чарующей приветливостью и умением сказать каждому ласковое слово… Во время приемов она знала, о чем говорить с представлявшимися ей; знала, что интересует каждого ее собеседника, положение и родство которого ей были неизменно известны. В результате получалось впечатление, что Императрица сама интересуется лицом, ей представлявшимся, или хотя бы его близкими».

В первые годы после свадьбы Николая и Алисы Мария Федоровна и ее невестка пытались поддерживать теплые дружеские отношения. 28 сентября 1895 года Мария Федоровна писала сыну: «Скоро будет год, что твоя душка приехала к нам в Крым! Но какие ужасно тяжелые воспоминания. Как бедный Папа́ радовался ее видеть и как ты плакал. Я вижу это все так ясно, и слезы текут».

Императрицы обменивались вежливыми письмами, в которых рассказывали друг другу о семейных событиях.

Однако вскоре между обеими императрицами возникло соперничество за то, кто будет играть первую роль, чье влияние на Николая II будет определяющим. По мнению княгини Л. Л. Васильчиковой, быть на троне заместительницей Марии Федоровны или с ней «соцарствовать» было задачей нелегкой и неблагодарной. Мария Федоровна «обладала как раз теми качествами, которых недоставало ее невестке. Светская, приветливая, любезная, чрезвычайно общительная, она знала всё и вся, ее постоянно видели, и она олицетворяла в совершенной степени ту обаятельность, то собирательное понятие „симпатичности“, которое так трудно поддается анализу и которому научить невозможно. Она была любима всеми, начиная с общества и кончая нижними чинами Кавалергардского полка, которого она была шефом…».

Перед коронацией Мария Федоровна подарила Александре Федоровне несколько платьев, предназначенных для торжеств в Москве. К глубокому своему удивлению, она вскоре обнаружила, что ее невестка ни разу не надела ни одно из них. Вдовствующая императрица была не только огорчена, она была глубоко уязвлена этим. В письме сестре Александре она подробно рассказала об этом: «Аликс выдержала все торжества необычайно хорошо. Но представь, ни одного из моих красных платьев ни разу не надела. Приходится сожалеть, что я столь глупа и выбросила на ветер не лишние для меня деньги. Для меня непостижимо, что она вообще смогла так поступить, в особенности если учесть, что я вначале говорила об этом с Ники. В сущности, это такое проявление нахальства, грубости, бессердечия и бесцеремонности, примеров которому я не припомню. Да я бы никогда не осмелилась поступить так с моей свекровью. Ну да ладно, всё это уже в прошлом, и ничего не изменить, да, может быть, она и не со злого умысла так сделала, может, просто сказывается отсутствие тонкого чувства такта, ведь если с ним не родиться, так и потом и не приобрести».

Марии Федоровне не нравилось многое в поведении ее невестки, особенно когда дело касалось исполнения ею ее монарших обязанностей.

Еще будучи невестой цесаревича Александра Александровича, Мария Федоровна в тетради по русскому языку сделала запись: «Любовь народа есть истинная слава Государя». Этой формуле она старалась следовать всю свою жизнь. Ее глубоко взволновала история, которую ей однажды рассказал министр двора Фредерикс.

Когда Николай и Александра Федоровна однажды ехали в Крым и молодая императрица ждала ребенка, она попросила Фредерикса, чтобы по дороге не было никаких встреч. Но на одной из станций собралась огромная толпа народа. Фредерикс вынужден был сообщить императору и императрице, что народ желает видеть их. Николай, естественно, появился в дверях вагона, а Александра Федоровна молча из-за занавески наблюдала происходящее.

Когда Мария Федоровна узнала об этой истории, она поблагодарила министра двора за его настойчивость.

Со временем Мария Федоровна стала чувствовать нерасположение к себе Аликс, ее нежелание лишний раз встречаться с ней. Это обижало императрицу-мать. В письмах близким Мария Федоровна позволяла себе критиковать невестку и ее вкусы. Так, в письме от 2 января 1896 года сыну Георгию она писала: «В первые дни моего приезда сюда я ездила к Ники и Аликс, которых я нашла устраивающими свои новые комнаты в Зимнем дворце. Но увы, почти вся мебель еще отсутствует, и потому пока нельзя судить, какой вид все это будет иметь… И, помимо этого, они возымели неудачную мысль выбрать стиль ампир, который я ненавижу до такой степени, что для меня это просто а-а (в оригинале написано по-русски. — Ю. К.), и я не хотела бы жить там ни за что на свете. Будем надеяться, что все это со временем будет выглядеть лучше, когда все здесь заполнится и устроится. Главное, что это им нравится: Аликс любит этот ужасный ампир, а так как она здесь будет жить, то все делается по ее вкусу, и она очень довольна».

По мнению Марии Федоровны, замкнутость семейного круга Николая и Александры Федоровны, нежелание ее принимать у себя гостей были вредны императорской семье и в первую очередь Николаю II. Вдовствующая императрица, прожившая со своим мужем 28 лет, хорошо понимала, как важно общение со светом, с самым широким кругом людей из различных общественных и деловых кругов. «Я здесь уже три недели, — писала Мария Федоровна сестре в Лондон, — и, по-моему, хорошо, что я приехала, по многим причинам. Ведь, когда мы вместе, можно по-настоящему поговорить и сказать Ники то, что думают другие разумные люди и т. п. К сожалению, по-моему, я слишком глупа, чтобы давать советы и всё такое прочее, зачастую у меня появляется желание обладать хоть толикой мудрости Соломона, чтобы быть в состоянии оказать хоть какую-нибудь помощь или принести хоть какую-нибудь пользу.

И кое-что я за это время добилась, а именно: мы стали приглашать гостей к завтраку и к обеду. Сначала-то мы всегда только своим кругом за столом собирались и не встречали дома ни одной чужой души. И тогда я сказала Аликс, что так жить невозможно и что Ники обязательно нужно встречаться с людьми не только на аудиенциях. Сперва она воспротивилась, поскольку сама мысль о том, чтобы принимать, была ей не по нраву. И она ответила: where shall we find people? (Откуда же мы возьмем гостей?), что, конечно, прозвучало достаточно наивно. Однако представь, дело сдвинулось с мертвой точки, и мы уже успели устроить три небольших обеда, которые весьма удались, настолько, что и они сами нашли в этом много приятного. А я теперь раздаю им за это самые громкие комплименты, особенно ей, ведь Ники всегда был очень общительным, и, надеюсь, так будет продолжаться и впредь».

Как-то в беседе с министром императорского двора и уделов бароном В. Б. Фредериксом Мария Федоровна сказала:

Многие современники отмечали исключительное личное обаяние Николая II. С. С. Ольденбург писал:

Мария Федоровна была прекрасной матерью и бабушкой. Она горячо любила своих детей и внуков, а те отвечали ей взаимностью. Очевидно, примером ей служила ее мать, королева Луиза, которая всегда отличалась необыкновенным вниманием и чуткостью к своим детям.

Будучи объективной, Мария Федоровна высоко оценивала то воспитание, которое давала Александра Федоровна своим дочерям. Ей нравилось, что в семье Николая все дети были очень дружными и любили друг друга. Особые нежные чувства они питали к отцу. Наставник царских детей П. Жильяр писал: «Отношения дочерей к Государю были прелестны. Он был для них одновременно Царем, отцом и товарищем. Чувства, испытываемые ими к нему, видоизменялись в зависимости от обстоятельств. Они никогда не ошибались, как в каждом отдельном случае относиться к отцу; их чувство переходило от религиозного поклонения до полной доверчивости и самой сердечной дружбы. Он был для них то тем, перед которым почтительно преклонялись министры, великие князья и сама их мать, то отцом, сердце которого с такой добротой раскрывалось навстречу их заботам или огорчениям, то, наконец, тем, кто вдали от нескромных глаз умел при случае так весело присоединиться к их молодым забавам».

В российских и датских архивах сохранились письма и открытки, которые внучки направляли своей бабушке. Они свидетельствовали о их большой привязанности и нежных чувствах к ней.

Не всё в жизни царских детей шло ровно и гладко. Было много проблем, и дети, в том числе и сын Николай, доверяли Марии Федоровне как свои радости, так и горести и печали. По воспоминаниям Анны Вырубовой, «Государь сиял от радости, когда приезжала его мать. Как-то мы играли в теннис… когда он увидел приближающуюся из леса стройную фигуру в белом. „Теперь играйте вы, моя мать идет!“ — крикнул мне Государь…».

Мария Федоровна относилась ко всем своим детям и внукам с равной любовью, но каждый ребенок занимал в ее сердце свое особое место. Это видно из ее переписки с ними.

При любом удобном случае императрица-мать старалась высказать сыну свое одобрение и искренне гордилась им, когда находила его действия удачными, даже если речь шла просто о его хорошем выступлении. 15 (27) января 1899 года она писала своему отцу королю Кристиану IX: «Ники произнес прекрасную речь (на столетнем юбилее Кавалергардской гвардии. — Ю. К.) вначале на Манеже, а потом во время завтрака он поднял тост за меня и очень красиво говорил, легко и спокойно, совсем не подбирая слов, так что я не чувствовала никакого страха».

Государственный секретарь А. А. Половцов в своих дневниках отмечал, что во время встречи и беседы с членом Совета министров земледелия и государственных имуществ князем Куракиным Мария Федоровна расспрашивала его о том, что творится в деревне, и, «выслушав его, советовала обо всем составить записку и послать Государю, обещая, что со своей стороны поддержит его».

Князь Гавриил Константинович, описывая высочайший выход в Тронном Георгиевском зале Зимнего дворца 1 января 1912 года, на котором присутствовал весь дипломатический корпус, отмечал: «Государь и Императрица Мария Федоровна очень скоро обошли всех дипломатов, причем разговаривали почти с каждым из них. Императрица даже обогнала Императора и раньше его окончила обход. Императрица Мария Федоровна, как и ее датские родственники, обладала уменьем свободно разговаривать с посторонними людьми. Она говорила каждому несколько слов и очаровывала своей любезностью и ласковостью. Кроме того, у ней был в этом отношении огромный опыт, как и у Государя, который унаследовал от нее эту способность».

На вмешательство Марии Федоровны в государственные дела не все реагировали положительно. Некоторые критиковали ее. В дневнике А. А. Бобринского — почетного опекуна Петербургского присутствия Опекунского совета (запись от 24 марта 1895 года) мы читаем: «Мария Федоровна, которая была любима и симпатична всем, становится антипатичной благодаря своему явному намерению вмешиваться в правление, и она будет ненавистной…» Позже, когда начались разногласия между Марией Федоровной и Александрой Федоровной, Бобринский принял сторону молодой императрицы. 27 марта 1904 года он писал в своем дневнике: «Старая Мария Федоровна с обычной утиной улыбкой, молодящаяся, несмотря на годы. Ах, кабы она, вместо того, чтобы вмешиваться в государственные дела, занялась своими ведомствами — императрицы Марии и Красного Креста!».

Государственный секретарь А. А. Половцов в своих дневниках не раз подчеркивал, что вмешательство Марии Федоровны в решение тех или иных государственных дел было не всегда корректным и отвечающим нормам принятого российского законодательства. Так, во время крестин великого князя Дмитрия Александровича, сына великой княгини Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича, на него была «возложена Андреевская лента», хотя согласно закону — Новому учреждению об Императорской фамилии от 1886 года, принятому в правление Александра III, — Андреевская лента могла быть возложена только в день достижения совершеннолетия.

«Ни для кого из потомков великокняжеских внуков императорских, — пишет Половцов, — сделано сего не было. Очевидно, все это происходило по настоянию Марии Федоровны, охраняющей свою собственную важность в лице своего по дочери внука. Тут является совсем новое начало личного тщеславия и фаворитизма, не оставляющее места идеям Александра III, желавшего установить твердые для положения членов царского семейства правила, исключающие пищу для зависти, ненависти и всякой розни, и без того слишком в среде семейства сего обычной».

А. А. Половцов указывает и на другой факт, связанный с назначением пенсий сестрам милосердия Общества Красного Креста, возглавляемого императрицей Марией Федоровной. По ее требованию на заседании департамента законов пенсии были назначены из средств государственного казначейства. «Я, — пишет Половцов, — тщетно пытаюсь настаивать на мысли, что установленное сводом законов служение государству и служение своим душевным идеалам ничего общего не имеют, и что, вознаграждая последнее податными рублями, мы можем зайти очень далеко. Мне отвечают мои коллеги молчанием, и остается лишь просить, чтобы в журнале было оговорено, что настоящее мероприятие имеет характер исключительности и прецедентом в другом отношении не может быть принято».

Глава пятая. ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ.

Вскоре после вступления Николая II на престол Мария Федоровна в своих письмах родственникам в Данию к имени Ники все чаще стала прибавлять слово «stakkels» (в переводе с датского — «бедный», «бедняга»). Что вкладывала мать в это определение, было понятно лишь ей одной, но создается впечатление, будто она уже тогда хорошо понимала: груз управления государством слишком тяжел для ее сына. Он же, император России, хозяин шестой части Земли, свои письма к матери часто заканчивал словами: «Ты молишься о твоем бедном Ники, Христос с тобой».

Позже Мария Федоровна постоянно сетовала на то, что его окружали люди, которые не были преданны ни ему, ни государству. В дневнике А. А. Половцова, знатока дворцовых интриг, мы читаем следующее: «Чей же голос раздается около Государя? Исключительно министерский; а между тем весьма понятно, что Государю хочется слышать голос, проверить то, что жужжат министры в постоянном концерте самохваления. Он и обращается к втирающимся к нему ничтожествам, думая услышать независимый голос. Все это очень грустно и, скажем более: опасно».

«Бедный мой сын, как мало у него удачи в людях… У моего бедного сына так мало людей, которым он верит, а Вы всегда говорили ему то, что думаете», — неоднократно говорила она министру финансов В. Н. Коковцову. «Все остальные (кроме П. Святополк-Мирского. — Ю. К.) не говорят Государю правду…» — заявляла она Е. Святополк-Мирской. Во время приема у себя А. Оболенского, как свидетельствует Половцов, императрица упрекала его за то, что «он мог бы представлять Государю дела в настоящем их виде, тогда как Д. Сипягин по чрезвычайной ограниченности ума своего не в состоянии того сделать… Оболенский тщетно доказывал ей, что по положению своему „товарища“ он доступа к государю не имел…». Императрица в заключение сказала: «Идите, идите к моему сыну, скажите ему правду» («Allez, allez chez mon fils el dites lui toute la vérité»).

Многие современники высоко оценивали способности молодого императора. С. Ю. Витте писал: «Я должен сказать, что когда наследник стал председателем комитета, то уже через несколько заседаний было заметно, что он овладел положением председателя, что, впрочем, нисколько не удивительно, так как император Николай II — человек, несомненно, очень быстрого ума и быстрых способностей; он вообще все быстро схватывает и все быстро понимает». Такие качества царя, как доброта и отзывчивость, отмечали многие его современники. Передавая мнение о царе Л. Н. Толстого, великий князь Николай Михайлович, историк, дядя царя, писал: «Толстой начал говорить о нынешнем государе Николае II. Очень его жалеет, так бы хотелось ему помочь, он, видимо, добрый, отзывчивый и благонамеренный человек, но окружавшие его люди — вот где беда!».

Когда в конце 1902 года Николай внезапно заболел брюшным тифом и встал вопрос о возможной передаче власти великому князю Михаилу Александровичу, состоялась беседа вдовствующей императрицы и С. Ю. Витте. В своих воспоминаниях последний приводит ее содержание: «Вы хотите сказать, что Государь не имеет характера императора? — Это верно, — отвечает Мария Федоровна, — но ведь в случае чего его должен заменить Миша, а он имеет еще меньше воли и характера». Во время болезни Николая II Александра Федоровна отказала Марии Федоровне в возможности ухаживать за больным, заявив, что она со всем справится сама. Мария Федоровна так и не приехала к ним.

Обладая, как отмечали современники, политическим чутьем и интуицией, Мария Федоровна пыталась воздействовать на Николая в вопросах назначения на ответственные государственные посты того или иного политического деятеля. Когда в 1903 году усилиями министра внутренних дел В. К. Плеве и его единомышленников была подготовлена отставка с поста министра финансов С. Ю. Витте (составлен указ и назначена дата — 1 января 1903 года), только из-за вмешательства Марии Федоровны и великого князя Михаила Александровича Николай II отменил свое решение. Мария Федоровна поддерживала Витте и его политику и накануне конфликта с Японией пыталась повлиять на сына в нужном направлении. С. Ю. Витте по этому поводу писал: «Его величество вполне ее (Марию Федоровну. — Ю. К.) успокоил, заявив, что он войны не хочет».

Царские министры в своих мемуарах и дневниках отмечали хорошую ориентированность и осведомленность императрицы Марии Федоровны в вопросах внешней политики. Так, в дневниках военного министра А. Н. Куропаткина мы встречаем следующую запись: «Ранее, после обеда на „Штандарте“ 22 августа, я долго разговаривал на ту же тему с государыней Марией Федоровной. Тут я встретил полное сочувствие и полное представление об опасности, которая угрожает России, если политика ее станет чрезмерно одностороннею и все интересы внутренние и внешние будут принесены в жертву новому молоху — Дальнему Востоку и предприятиям на Ялу».

«В Петербурге грустно, тускло, грязно, — читаем мы в дневниках Половцова. — Разумеется, только и разговоров, что государь и его семейство. О государе вечные сетования о том, что он плохо окружен, о царском семействе, что в нем ежедневно умножаются скандалы». В качестве примера Половцов указывает на историю с великим князем Алексеем Александровичем, у которого во время домашнего приема после спектакля, на котором присутствовали государь и другие члены царской семьи, роль хозяйки дома выполняла французская актриса, находившаяся у князя на содержании.

Многим царским сановникам, представителям двора, которые пытались в свою очередь оказывать влияние на царя, естественно, не нравилось, что императрица-мать находилась рядом с сыном. Любопытные записи находим мы в дневниках А. В. Богданович от 11 января 1902 года и 25 апреля 1905 года.

Запись от 11 января 1902 года: «Сегодня Плеве зашел прямо от царицы-матери. Рассказывал, что сначала она приняла его очень холодно. Пришлось ему развернуть целый словарь льстивых выражений, возгласов, чтобы ее смягчить, положить ее гнев на милость, пришлось вспомнить Данию и т. д., пока она не стала ручной. Она сказала, что при его назначении на пост министра Финляндии она успокоилась и думала, что он поведет дело иначе, но в этом вполне ошиблась и т. д. Плеве, не отвечая на ее слова, старался ласковыми словами ее успокоить. По рассказу Плеве видно было, что царицу-мать он не любит, что она часто имеет дурное влияние на царя, который поддается этому влиянию». Запись от 25 апреля 1905 года: «Сегодня прочитала в „Figaro“ статью, в которой идеализируют царицу Марию Федоровну, что у нее либеральные гуманные стремления и проч. На самом же деле она много портит царю, вмешиваясь в назначения министров и проч. Про молодую царицу недавно кто-то сказал, Палтов (адмирал) или Путятин Н. С., что только ее одну царь слушает. Это печально, так как она Россию и русских не любит и им не симпатизирует».

После убийства В. К. Плеве в 1904 году Мария Федоровна активно поддержала кандидата на этот пост либерального политика П. Д. Святополк-Мирского.

Россия была накануне революции, и Мария Федоровна, через которую, по словам П. Н. Милюкова, «просачивались кое-какие либеральные воздействия Фреденсборга» (королевский дворец в Дании), хорошо понимала необходимость государственных преобразований. Часто посещая Данию, Мария Федоровна видела результаты тех демократических преобразований, которые уже тогда проводились в этой стране. На рубеже веков Дания представляла собой конституционную ограниченную монархию. Законодательная власть согласно Конституции 1866 года принадлежала парламенту (риксдагу), который имел две палаты — нижнюю (фолькетинг) и верхнюю (ландстинг). Король имел право назначать и увольнять министров, а также всех чиновников, мог распускать и созывать парламент, издавать в промежутках между сессиями парламента временные законы. Он по-прежнему оставался Верховным главнокомандующим армией и флотом. Без его согласия не мог вступить в силу ни один закон. Однако теперь подпись короля на любом правительственном документе действовала лишь при наличии на нем подписи премьер-министра.

В начале XX века в Дании сформировалась та социальная модель, которую позже назвали «гражданским обществом». Процесс этот шел как сверху, так и снизу, в него были включены все граждане, где бы они ни жили — в столице или маленькой деревне, он затронул все стороны общественной и частной жизни — производство, семью, досуг.

Совсем не то было в России…

Генерал-губернатор Н. И. Бобриков и финский вопрос.

Задолго до событий 1905 года Мария Федоровна, выросшая в эпоху скандинавского патриотизма, неоднократно обращала внимание Николая II на характер развития политической ситуации в Финляндии. По свидетельству посла Австро-Венгрии в Петербурге Эренталя, «благодаря часто повторяющимся визитам в Копенгаген, императрица, как известно, в определенной мере подвержена влиянию скандинавского мнения. Она считает политику русификации (Финляндии. — Ю. К.) ошибкой и даже, может быть, несчастьем для всего государства».

Датский король Кристиан IX в 1900 году в беседе с французским консулом в Копенгагене Фернаном Прадера-Нике заявлял, что «его дочь от всей души защищает финляндцев и считает Бобрикова „солдафоном“, не обладающим необходимой для исполняемых им обязанностей дипломатической гибкостью».

Финские политики-конституционалисты — Лео Мехелин, Карл Маннергейм, Отто Доннер и Йонас Кастрем на протяжении довольно продолжительного времени использовали так называемый «копенгагенский канал», чтобы при посредстве датского королевского двора информировать вдовствующую императрицу о событиях, происходящих в Финляндии. Им в этом помогал посол России в Копенгагене граф А. К. Бенкендорф. Так, осенью 1899 года, в период пребывания Марии Федоровны в Дании, Л. Мехелин во время встречи с императрицей изложил ей подробности развития ситуации в Финляндии и передал записку по этому вопросу. Мария Федоровна вспоминала о прекрасных поездках с семьей в Финляндию в годы царствования своего мужа и пообещала, что передаст полученную информацию сыну. В заключение беседы она подчеркнула: «Мне сказали, что все будет опять по-прежнему, если только Финляндия пойдет на необходимые уступки в военных делах. Меня уверяли, что внутренние порядки страны не будут задеты».

Мария Федоровна получала много писем, в которых рассказывалось о положении дел в Финляндии. В ее архивах хранятся, например, письма неизвестного автора о провокационных действиях финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова с целью введения военного положения и записки неизвестных лиц о необходимости удовлетворения требований финского сейма за 1901 год.

19 Октября 1902 года она направила Николаю II страстное письмо, в котором выступала с резкой критикой политики генерал-губернатора Бобрикова и просила сына о его незамедлительной отставке. В письме, в частности, говорилось:

Однако Николай II в этом случае не счел нужным прислушаться к советам матери. Он видел события в Финляндии в совершенно ином свете. В письме из Ливадии 20 октября 1902 года царь писал:

Как видно из ответа царя, влияние Марии Федоровны на него в это время имело уже свои пределы.

Как явствует из документов архива Марии Федоровны, в 1903 году она обращалась к министру внутренних дел Плеве с просьбой взять под свой контроль дело арестованных по распоряжению Бобрикова финских граждан — председателя Перносской общинной управы Мейнандера и коллежского асессора Сегерстроля, обвиненных «в противоправительственной деятельности» и доставленных в Петербург для водворения затем «под полицейский надзор в Новгородскую губернию».

Позже Мария Федоровна жаловалась князю Святополк-Мирскому, что ее сын не может критически подойти к выбору своих советников: «Эти свиньи вынуждают сына делать Бог знает что и говорят, что муж мой желал этого».

Видя тщетность своих попыток повлиять на Николая II в так называемом финляндском вопросе, Мария Федоровна выражала свое недовольство царским министрам. Так, в дневнике А. Н. Куропаткина от 26 декабря 1902 года читаем: «Сегодня был в Гатчине. Государыня императрица Мария Федоровна более 40 минут вела со мною разговор о финляндских делах. Горячилась и волновалась. Раза два выступали на глазах ее слезы… Оправдывался, сколько мог, но, кажется, прежнего расположения все еще возвратить не мог».

По свидетельству того же Куропаткина, Николай II жаловался ему на постоянное вмешательство Марии Федоровны, защищавшей финляндцев. Ежегодные визиты Николая II в Копенгаген, к деду Кристиану IX, становились реже. Одной из причин были разногласия, касающиеся финляндского вопроса.

30 Июля 1904 года родился цесаревич Алексей, которого так долго ждали. Радостный отец записал в дневнике: «Незабвенный великий день для нас, в который так явно посетила нас милость Божья. У Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем… Утром побывал как всегда у Мама́, затем принял доклад Коковцова и раненного при Вафангоу арт[иллерийского] офицера Клепикова… Дорогая Аликс чувствовала себя очень хорошо. Мама́ приехала в 2 часа и долго просидела со мною до первого свидания с новым внуком…».

Цесаревича крестили в Петергофском соборе Петра и Павла в присутствии многочисленной родни. «Кристиан (племянник Марии Федоровны, позже король Кристиан X. — Ю. К.) рассказал тебе о крещении и обо всем, свидетелем чего он был в эти дни, — писала Мария Федоровна своему отцу королю Кристиану IX, — о том, как счастливы мой дорогой Ники и Аликс рождению долгожданного сына. Это неслыханная радость и восторг, первое светлое пятно в долгом печальном времени, и мы все от всего сердца благодарим нашего Господа за это. Маленький такой прекрасный сильный ребенок, громадный и никогда не плачет».

Однако уже в конце сентября произошло неприятное событие, взволновавшее царя и царицу. У маленького Алексея неожиданно началось кровотечение. Николай II в письме матери с тревогой сообщал: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера, из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова: около 7 часов наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства».

Шли месяцы, синяки и шишки, возникавшие у малыша в местах ушибов и быстро превращавшиеся в синеватые опухоли, подтвердили догадку врачей. Цесаревич был болен неизлечимой болезнью — гемофилией.

В один из дней маленький Алексей слег. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Бедный малыш лежал в страшных мучениях, с темными кругами под глазами, весь скрюченный, со страшно распухшей ножкой. Доктора просто ничем не могли помочь. Они выглядели более напуганными, чем любой из нас, и все время перешептывались. Врачи не знали, что делать, проходил час за часом, и они потеряли всякую надежду. Время было позднее, и меня уговорили пойти к себе. Затем Аликс послала в Петербург за Распутиным. Он прибыл во дворец около полуночи или даже позднее… Рано утром Аликс позвала меня в комнату Алексея. Я просто не поверила своим глазам. Малыш был не просто жив, он был здоров. Он сидел в кроватке, лихорадка прошла, опухоли на ноге не было и в помине… Позднее я узнала от Аликс, что Распутин даже не дотронулся до ребенка, он просто стоял в ногах постели и просто молился».

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала и другие сцены, когда влияние «старца» на царских детей было беспредельным. Однажды вечером княгиню позвали в детскую. Там она увидела, как Распутин ведет задушевную беседу с детьми. «Я почувствовала, — вспоминала великая княгиня, — что от него исходит теплота и мягкость. Видно было, что детям он нравится, и сейчас помню, как они смеялись, когда маленький Алексей решил, что он зайчик, и запрыгал по комнате. И вдруг, совсем неожиданно, Распутин схватил малыша за руку и повел его в спальню. Мы втроем последовали за ними. Там была такая тишина, словно мы очутились в церкви. В спальне Алексея не была зажжена ни одна лампа, свет шел лишь от свечей, горевших перед прекрасными иконами. Ребенок стоял очень тихо рядом с этим гигантом, голова которого была склонена. Я поняла, что он молится. Это производило очень сильное впечатление. Я также поняла, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я просто не могу этого описать, но тогда я почувствовала, что верю в искренность этого человека».

Царская чета пыталась скрыть страшную новость о неизлечимой болезни наследника, и первое время даже Мария Федоровна была в полном неведении. Все хранилось в секрете, как государственная тайна.

Глава шестая. «ЗЛОЙ ДУХ ВИТАЕТ НАД РОССИЕЙ…». 1905–1906 ГОДЫ.

Рост террористических выступлений.

Необратимые процессы в экономике и политике шли в эти годы и в России. При Николае II происходило бурное экономическое развитие страны, ее индустриальная модернизация. Возглавлял реформы, как и во времена Александра III, С. Ю. Витте, бывший в 1892 году главой Министерства путей сообщения, в 1892–1902 годах — министром финансов, в 1903–1905 годах — главой Кабинета министров и в 1905–1906-м — первым председателем Совета министров. «Я имел за собой доверие его величества, — писал в своих воспоминаниях С. Ю. Витге, — и, благодаря его твердости и поддержке, мне удалось совершить эту величайшую реформу (введение золотого рубля. — Ю. К.). Это одна из реформ, которые, несомненно, будут служить украшением царствования императора Николая II».

В годы царствования Николая II были укреплены государственные финансы, в 1894 году введена казенная винная монополия, осуществлено строительство Транссибирской железнодорожной магистрали. В 1894 и 1904 годах — заключены договоры с Германией, открыто множество технических и профессиональных училищ. Страна бурно развивалась, о чем свидетельствуют следующие цифры: из 1292 русских акционерных компаний, действовавших в России в 1903 году, 794 были основаны в 1892–1902 годах. В это же время в России была учреждена 241 иностранная компания. В экономику России было инвестировано из-за границы более миллиарда рублей. На повестке дня стояло решение главного вопроса землевладения и землепользования. В 1902–1905 годах было создано и работало Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. В 1903 году был принят закон об отмене круговой поруки и облегчен паспортный режим для крестьян.

В 1903 году состоялось знаменательное событие в жизни православной России — торжественная канонизация святого Серафима Саровского. Вся царская семья: императрица Мария Федоровна, императрица Александра Федоровна, император Николай II, его сестра великая княжна Ольга Александровна, великая княгиня Елизавета Федоровна с мужем — великим князем Сергеем Александровичем и другие члены царской семьи отправились в Саров, расположенный на границе Нижегородской области и Мордовии, где был возведен Свято-Серафимовский храм.

Белые каменные здания обители возвышались на берегу реки Саровки. За много верст видны золоченые купола и колокольни. Великая княжна Ольга Александровна в своих воспоминаниях рассказывала: «…Поездка в Саров была утомительной, главным образом из-за жары. Выйдя из поезда, мы должны были ехать целый день в карете по пыльным извилистым дорогам, которые вели к берегам Саровки… Все мы изнемогали к концу дня, но никому и в голову не приходило, чтобы сетовать на усталость. Да мы ее, пожалуй, и не чувствовали… мы были полны религиозного рвения и надежд. Ехали мы на тройках: Ники и Аликс впереди, Мама́ и я за ними, а дядя Сергей, которого убили два года спустя, и тетя Элла — за нами следом. В самом конце ехали кузены со своими женами. И все время, пока мы ехали, мы обгоняли тысячи паломников, направляющихся к обители».

В маленький Саров, расположенный в стороне от железных дорог, собралось до 250 тысяч паломников. В каждой деревне по пути следования поездка прерывалась, так как царя торжественно встречал священник, благословлявший его.

Каждый раз царь выходил из кареты и общался с народом. По словам великой княгини Ольги Александровны, «он стоял, окруженный толпой паломников и другого люда, и каждый старался приблизиться к нему, чтобы поцеловать ему руку, рукава одежды, плечи. Это было так трогательно, что у меня нет силы описать эту картину. Как всегда мы ехали под охраной лейб-казаков, но им не от кого было нас охранять. Для всего этого люда Ники был Царь-батюшка».

В Сарове августейших богомольцев отвели в покои настоятеля. А наутро государь, великий князь Сергей Александрович и его двоюродные братья понесли мощи преподобного Серафима, извлеченные из скромной могилы на кладбище обители, в собор с Золотым куполом, специально построенный как «вместилище мощей святого». Утром 17 июля в Сэров прибыл величественный крестный ход инокинь из Дивеева и других монастырей Нижегородской губернии. Николай II и вся царская семья были торжественно приняты паломниками.

Царская семья глубоко проникла в существо русской святости. После кончины в 1909 году отца Иоанна Кронштадтского Николай II, понимая значение этого праведника для потомков, установил день его ежегодного молитвенного поминовения. Царь одним из первых пророчески предсказал канонизацию в 1913 году патриарха-мученика Гермогена, «пример коего, — по словам Николая II, — засветит в настоящие и будущие времена». Императрица Мария Федоровна, глубоко православная по своей натуре, также свято чтила великих русских святых и великих представителей Русской церкви.

Рост материального благосостояния способствовал невиданному расцвету и многообразию культурной жизни России. В результате частичной отмены цензуры появились сотни новых газет и журналов. Недаром период от начала века до Первой мировой войны называют в России Серебряным веком (после золотого века, охватывавшего большую часть XIX столетия от Пушкина до Толстого и Чехова). Развиваются новые направления в театре, литературе и музыке. Россия открывается западным новаторским влияниям, появляется собственный авангард.

Русско-японская война.

Серьезный удар по царизму нанесла Русско-японская война 1904–1905 годов. В январе 1904 года Япония без объявления войны внезапно напала на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура.

Императрица Мария Федоровна тяжело переживала потери русской армии в начавшейся войне, гибель и страдания тысяч солдат и офицеров. В своем письме сестре Александре в Англию 28 февраля (13 марта) 1904 года она писала:

«…Ты лучше других можешь понять, в какой степени отчаяние, страх и беспокойство за наших дорогих моряков и солдат охватили меня, когда началась жестокая война с этими омерзительными желтыми, которые самым гнусным образом атаковали наши корабли без всякого объявления войны, словно они не люди, а мерзкие исчадия ада, лукавые и коварные. А ведь они вообразили, будто представляют цивилизованную нацию, но теперь своим поведением показали, что никакого представления о цивилизованных методах не имеют, гнусные канальи. Я нахожу, что вся Европа должна выступить заодно против этих язычников и уничтожить всю желтую расу! У нас до последнего надеялись, что войны удастся избежать, мы настолько добродушны и глупы, что верили словам этих варваров-азиатов, да разве они могут понять, что мы хотели мира и действительно делали все для его сохранения, не подозревая, что это дьявольское отродье тайно, исподтишка работало на войну и полностью подготовилось к ней, а мы, разумеется, нет. Но раз уж Господь дозволил такое, нам придется смириться с этой ужасной бойней и молить Его о том, чтобы он направил нас, благословил наше оружие и помог нам раздавить этих маленьких, но умных бесов, ибо бесы они и есть и ничто иное. Слава Богу, все другие державы заявили о своем нейтралитете, только вот американцам доверять нельзя».

С начала войны императрица активно занимается делами Российского Красного Креста. На Дальний Восток были отправлены 143 учреждения РОКК, около шести миллионов человек получили помощь, около 87 тысяч раненых и больных были перевезены двадцатью двумя санитарными поездами.

В период войны впервые в истории были созданы бактериологические и специализированные дезинфекционные лечебные учреждения, а также учреждения, оказывающие больным психологическую помощь.

В результате сотрудничества с Японским Красным Крестом было открыто Центральное справочное бюро по вопросу военнопленных. Оно снабжало информацией родственников попавших в плен.

Благодаря авторитету Марии Федоровны Красный Крест постоянно получал поддержку благотворителей и филантропов. Так, граф А. В. Орлов-Давыдов передал императрице 100 тысяч рублей. На проценты с этих денег позже выплачивались пособия «на воспитание сирот павших на войне воинов».

Первый год войны закончился неудачно: падение Порт-Артура, поражение на полях Маньчжурии.

К лету 1905 года ситуация начала меняться. Армия на театре военных действий насчитывала уже около трехсот тысяч человек.

Урожай 1904 года был обильным, продолжался рост промышленного производства, золотой запас Госбанка увеличился за год на 150 миллионов рублей.

Однако русские либералы рассматривали данную ситуацию с другой, «своей» стороны. Журнал «Освобождение», выходивший нелегально за границей под редакцией Петра Струве, писал: «Если русские войска одержат победу над японцами, что в конце концов совсем уж не так невозможно, как кажется на первый взгляд, то свобода будет преспокойно задушена под крики „ура“ и колокольный звон торжествующей империи».

Революционные партии, поддержанные левой интеллигенцией, проводили усиленную агитацию в армии и по всей стране. «Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка, всякое поражение приближает час избавления», — говорилось в воззвании партии эсеров (социал-революционеров).

9 Января 1905 года.

Социальные противоречия в стране нарастали. Требования политических перемен и реформирования системы звучали со страниц газет, трибун и на манифестациях. Традиционные монархисты вели жесткую дискуссию с представителями консервативных и либеральных партий. Как заявлял позже в эмиграции В. А. Маклаков, «со стороны либерализма соглашение в Париже (на состоявшемся в 1904 году съезде оппозиционных партий) было союзом с грозящей ему самому революцией. Спасти Россию от революции могло только примирение исторической власти с либерализмом, то есть искреннее превращение самодержавия в конституционную монархию».

Как соединить представительство и самодержавие? Этот вопрос задавала себе и вдовствующая императрица. «Мария Федоровна, — писала Е. А. Святополк-Мирская, — час беседовала с П. (П. Святополк-Мирский. — Ю. К.), очень встревожена указом, т. е. пунктом о выборных, все остальное ей нравится. П. говорит, что она не особенно понимает, в чем дело, видит, что плохо, и боится новшеств, говорит, что нужно заставить молчать ces messieur (этих господ)».

7–9 Ноября 1904 года в Петербурге прошел съезд земских деятелей, на котором обсуждались вопросы: созыв народного представительства, проведение политической амнистии, прекращение административного произвола и отмена положения об усиленной охране, гарантирование неприкосновенности личности, утверждение веротерпимости. Съезд был проведен в качестве частного совещания, так как добиться у Николая II легализации съезда Мирскому не удалось, и требования к царю носили довольно резкий характер. Мария Федоровна, которая поддерживала Мирского, заявляла ему в дни работы съезда: «Это ужасно, они дают советы, когда никто их об этом не просит».

В 1904 году в Царском Селе были проведены совещания высших должностных лиц империи. В указе Сенату, опубликованном после совещания, говорилось о расширении местного самоуправления, о необходимости установления веротерпимости, о пересмотре положений о печати. Отсутствовал пункт о выборных представителях. «Не для меня, конечно, не для меня — для России, — сказал Николай II в эти дни князю П. Н. Трубецкому — московскому предводителю дворянства, — я признал, что конституция привела бы сейчас страну в такое положение, как Австрию. При малой культурности народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т. д. одно самодержавие может спасти Россию. Причем мужик конституцию не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда — я вас поздравляю, господа!».

Январь 1905 года был трудным и неспокойным. По Петербургу ползли слухи о готовящихся покушениях на царя, царицу-мать и царицу. В беседе с Е. А. Святополк-Мирской Мария Федоровна жаловалась, «что ее не пускают в Петербург, потому что как будто бы ее хотят убить…». «Она сказала, — писала Святополк-Мирская, — что она вообще не боится, а что даже если бы и случилось, „maintenant je naurai même pas regrette“ (теперь я даже не пожалела бы)».

Слухами наполнялись петербургские салоны, где постоянно обсуждали положение дел в царской семье, отношения царя и матери и отношения двух цариц. Из дневника А. В. Богданович от 6 января 1905 года:

В январе 1905 года благодаря активной пропагандистской деятельности революционных партий в Петербурге началась подготовка к всеобщей забастовке. Петиция к царю наряду с экономическими требованиями содержала и политические, затрагивающие основы государственного устройства, — созыв «народного представительства», полная политическая свобода, «передача земли народу».

Когда 9 января 1905 года толпа под руководством провокатора Гапона двигалась к Зимнему дворцу, из нее стали раздаваться выстрелы по солдатам. Войска открыли ответный огонь. Царь в это время находился в Царском Селе. Погибли 96 и были ранены 334 человека.

9 Января 1905 года Николай II записал в дневнике: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!.. Мама́ приехала к нам из города прямо к обедне… Мама́ осталась у нас на ночь…».

Убийство великого князя Сергея Александровича.

4 Февраля 1905 года жертвой террористического покушения стал великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор, муж великой княгини Елизаветы Федоровны. Убийцей был эсер С. П. Калягин.

Сергей Александрович был первым членом Дома Романовых, погибшим в XX веке. Вся жизнь великого князя была посвящена служению Отечеству. Он был участником Русско-турецкой освободительной войны 1877–1878 годов и был награжден за проявленное мужество орденом Святого Георгия IV степени. Будучи глубоко религиозным человеком, Сергей Александрович уделял большое внимание развитию духовного просвещения и сохранению русских православных святынь. При нем были реставрированы московские храмы: Архангельский собор в Кремле, храм Василия Блаженного, церковь Рождества в Путинках и многие другие. На посту генерал-губернатора Сергей Александрович внес большой вклад в экономическое и культурное развитие Москвы.

Всесторонними были познания и интересы великого князя. Он состоял почетным членом Императорской академии наук, ведущих высших духовных и светских учебных заведений Российской империи, председателем и покровителем многих культурных и благотворительных заведений. Сергей Александрович был также председателем управления Исторического музея, почетным членом Московского археологического общества, возглавлял Комитет по устройству Музея изящных искусств имени императора Александра III, принимал активное участие в восстановлении древних археологических памятников. Благодаря его усилиям было создано Православное Палестинское общество. Значительные суммы, пожертвованные князем на раскопки в Святой земле, позволили уточнить расположение многих мест, связанных с земной жизнью Спасителя.

Великого князя Сергея Александровича высоко ценили русская элита, художники, музыканты, историки, писатели, ученые, церковные деятели. Сергей Александрович, как и его брат Павел Александрович, был хорошо знаком с Ф. М. Достоевским.

Моральные качества царских сыновей высоко оценивали современники. Архимандрит Антонин после знакомства с великими князьями писал В. Н. Хитрово: «Независимо от своего царского рода и положения, это наилучшие люди, каких я только видел на свете. Да пребудет с ними и в них вовек неотступно благодать Божья! Меня они очаровали своей чистотой, искренностью, приветливостью и глубоким благочестием в духе Православной церкви…».

Великий князь Сергей Александрович был убежденным сторонником незыблемости тысячелетнего государственного строя России, что не мешало ему оставаться человеком широких и современных взглядов. Он был противником Русско-японской войны 1904–1905 годов, в области социальной политики защищал истинные интересы нуждающихся и покровительствовал рабочим организациям. Вместе с тем Сергей Александрович был непримирим к бунтовщикам и революционерам, ко всем тем, кто хотел разрушить Россию, и был активным сторонником применения жестких мер в борьбе с террористами.

4 Февраля 1905 года в 2 часа 50 минут пополудни, когда Сергей Александрович в карете без охраны выехал из Малого Николаевского дворца в Кремле, неожиданно прогремел взрыв. Он был такой силы, что в здании Судебных установлений и в здании Арсенала вылетели окна. Князь был буквально разорван на куски. Елизавета Федоровна, приехавшая на место покушения, собирала останки мужа по частям.

Официальный источник того времени так описывает момент убийства князя:

Гроб с останками князя был выставлен для прощания в Алексеевской церкви Кафедрального Чудова монастыря. Длинной вереницей шли москвичи в Кремль, чтобы проститься с великим князем. Многие простаивали по пять-шесть часов. Вне очереди допускались гимназисты, солдаты и офицеры. Было огромное число депутаций от различных учреждений и обществ. Все это свидетельствовало о большом уважении и любви, которыми пользовался великий князь в широких кругах общественности России.

Злодеяние на Сенатской площади Кремля вызвало возмущение по всей России. Друг Л. Н. Толстого врач Д. Маковицкий вспоминал, что Лев Николаевич, знавший и ценивший великого князя, был потрясен происшедшим.«…Видно было, что он прямо физически страдал. Был ужасно расстроенным, глаза у него блестели в лихорадке и глубоко ввалились».

По проекту известного художника Виктора Михайловича Васнецова на месте взрыва был установлен большой крест в древнерусском стиле с евангельской надписью: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».

Протоиерей Иоанн Восторгов сказал: «Выстрел за выстрелом, взрыв за взрывом, кровь за кровью и убийство за убийством на Русской Земле… Не в честном бою, не пред лицом открытого ополчившегося врага, а от злодея, из-за угла поджидавшего жертву, от фанатика, исповедующего убийство во имя жизни и насилия во имя свободы, пал царский Сродник и Слуга. Люди русские! Одумаемся! Знамения Господни зовут нас к этому. Государство в опасности, люди гибнут на войне и внутри страны, презренное и гнусное убийство вышло из темных углов и нагло показывается на улицах, а сыны народа, почитаемые его мыслящею частью, как будто ничего не случилось, твердят и твердят о своих мечтательных и заморских идеалах, своими писаниями плодят и плодят недовольство в стране вместо успокоения, несут разделения, раздоры вместо мира и согласия…».

Погребение великого князя состоялось 10 февраля в храме Святого апостола Андрея Первозванного в Чудовом монастыре, а 4 июля 1906 года он был погребен в склепе храма усыпальницы в честь преподобного Сергия Радонежского. Великая княгиня Елизавета Федоровна писала: «Великим утешением в моем тяжелом горе служит сознание, что почивший великий князь находится в обители святителя Алексия, память которого он так чтил, и в стенах Москвы, которую он глубоко любил, и в святом Кремле, в котором он мученически погиб».

И. П. Каляева судили в особом присутствии Сената 5 апреля 1905 года. 10 мая он был повешен в Шлиссельбургской крепости.

Революция, пришедшая в Россию, не пощадила и могилы ее верных сыновей. В 1918 году во время первомайских праздников, на которых присутствовал и В. И. Ленин, крест на могиле Сергея Александровича был сломан, а в 1929 году был взорван и Чудов монастырь, великолепный памятник русского зодчества.

В 1986 году в Кремле при проведении ремонтных работ был обнаружен сохранившийся склеп с останками великого князя. На государственном уровне было принято решение перенести останки в возрожденный в Москве Новоспасский монастырь — родовую усыпальницу бояр Романовых.

В 1998 году в Новоспасском монастыре был воссоздан и установлен крест-памятник на могиле великого князя Сергея Александровича.

«Мы находимся в полной революции и при полной дезорганизации всего управления…».

18 Февраля 1905 года был опубликован царский манифест, в котором говорилось о намерениях царя создать законосовещательную Государственную думу.

О необходимости созыва народных представителей писали царю и Марии Федоровне многие граждане Российской империи. Архивы императрицы сохранили эти письма-обращения. В качестве примера можно привести следующие: «Записка неизвестного автора о необходимости реформ как мере успокоения общественного движения» от 1905 года, «Политическое обозрение неизвестного автора» от 2 апреля 1904 года — 22 декабря 1905 года и, наконец, письма от мая 1905 года на имя императрицы некоего Анатолия Клопова — чиновника Министерства финансов, агронома, экономиста и общественного деятеля, которому еще в бытность Александра III было дано право обращаться к царю с откровенными докладами о настроениях в стране. «Как жалко, — писал Клопов императрице Марии Федоровне, — что наша Царская фамилия так отдалена от народа и его жизни такой крепкой, непроницаемой стеной! Я глубоко уверен, что Вы, Ваше Величество, как добрая, любящая Россию и русский народ, присутствуя среди нас, пережили бы глубокое чувство симпатии и расположения к нашему многострадальному народу, который своим терпением, трудом и доброкачественностью натуры создал Великую Россию! Между тем, не сердитесь на меня, Государыня, если скажу прямо и откровенно свое мнение, все мы, просвещенные люди, начиная с Государя, Императорской фамилии, грешники перед той темной, бедной, забитой массой, которую мы называем русским крестьянством. Вот почему сделанное Вами добро и оказание внимания деревенскому люду как Царицею представляет собой почин к тому общению, о котором мечтают многие и многие, вся благомыслящая и честная часть русского общества и народа. К счастью России, и с высоты престола раздался, наконец, голос об этом общении, что выразилось, между прочим, в будущем созыве народных представителей».

В мае 1905 года съезд земских и городских деятелей в резолюции, принятой подавляющим большинством голосов, призвал к конституционным преобразованиям в стране. 6 июня 1905 года представители съезда прибыли к императору в Петергоф. После выступления князя С. Н. Трубецкого — главы делегации — Николай II сказал: «Я скорбел и скорблю о тех бедствиях, которые принесла России война (Русско-японская война 1904–1905 годов. — Ю. К.) и которые необходимо еще предвидеть, о всех наших внутренних неурядицах. Отбросьте сомнения: моя воля — воля царская — созыв выборных от народа — непреклонна. Пусть установится, как было встарь, единение между царем и всею Русью, общение между мною и земскими людьми, которое ляжет в основу порядка, отвечающего самобытным русским началам. Я надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе». 26 августа был издан царский манифест о создании законосовещательного органа на выборной основе. Одним из главных пунктов были четырехстепенные выборы для крестьян, двустепенные — для землевладельцев и горожан, имевших имущественный ценз. Женщины, учащиеся, рабочие и военнослужащие в выборах не участвовали.

Осенью 1905 года Мария Федоровна уезжает в Данию навестить своего отца, который в это время часто болел (ему шел восемьдесят восьмой год), и повидаться со своей сестрой английской королевой Александрой. 2 сентября она писала сыну из Дании: «Хотя мне было очень грустно с вами расставаться, ты понимаешь, как я счастлива снова быть здесь у доброго Papa, в этом старом доме с тетей Аликс и со всеми, особенно после всего того тяжелого и ужасного времени, кот[орое] мы пережили! И которое давило нас, как ужасный кошмар. Слава Богу, теперь можно немножко отдохнуть, и я чувствую себя хорошо и свободно…».

Мария Федоровна постоянно получала в Дании сообщения, что ситуация в России накаляется. Шумела консервативная и либеральная печать, активно выступали сторонники сохранения самодержавного строя. Начальник Канцелярии министра императорского двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов писал в те дни: «Все признавали необходимость реформ, но почти никто не отдавал себе отчета в том, в чем они должны выразиться. Одни высказывались за введение либеральной конституции, другие — за создание совещательного органа, третьи — за диктатуру по назначению, а четвертые считали, что порядок и умиротворение должны быть водворены Государем диктаторскими приемами». 6 августа 1905 года царь издал манифест о создании законосовещательного органа на выборной основе. Этот проект получил название «Булыгинской думы» по имени министра внутренних дел А. Г. Булыгина. Дума должна была собраться не позднее середины января 1906 года.

События в стране нарастали как снежный ком. В сентябре-октябре 1905 года всеобщая политическая стачка охватила почти всю Россию. Требования носили политический характер. Быстро росло число преступлений, грабежей и насилия.

Российские архивы сохранили письма, которыми в эти тревожные дни обменивались Николай II и Мария Федоровна. В письмах царя и его матери их мысли и чувства, глубокие душевные переживания, раздумья над судьбами России, ее народа, династии. Николай II доверял матери то, чего не мог доверить никому из своего окружения.

16 Октября императрица-мать, обеспокоенная тем, что происходило в России, писала сыну из Дании: «Какие ужасные вещи случились у нас! Просто не верится. Мне так тяжело не быть с вами. Я страшно мучаюсь и беспокоюсь сидеть здесь, читать газеты и ничего не знать, что делается. Мой бедный Ники, дай Бог тебе силы и мудрость в это страшно трудное время, чтобы найти необходимые меры, чтобы побороть это зло. Сердце все время ноет, думая о тебе и о бедной России, которая находится в руках злого духа. Теперь, наверно, единственный человек, который может тебе помочь и принести пользу, это Витте, так как теперь он, наверное, благожелательно настроен — это гениальный человек с ясной головой».

13 Октября Николай II назначил Витте председателем Совета министров. Последний убеждал царя в необходимости применения тактических средств в борьбе с оппозицией — дать политический манифест о намерениях, а затем урегулировать все вопросы. 17 октября 1905 года Николай подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», в котором содержались обещания дать народу гражданские свободы.

В письме к матери, датированном 19 октября, царь подробно описывает события и дает им соответствующую оценку:

Ответ матери не заставил себя ждать. В письме от 1 ноября она писала сыну:

«Стыдно и больно за бедную Русь переживать на глазах всего мира подобный кризис…».

Николай II надеялся, что с назначением С. Ю. Витте на пост премьер-министра и изданием манифеста он решит задачи, направленные на успокоение и умиротворение умов. Однако ситуация в стране развивалась иначе. «В первые дни после Манифеста, — писал царь матери 27 октября, — нехорошие элементы сильно подняли головы, но затем наступила сильная реакция, и вся масса преданных людей воспряла.

Результат случился понятный и обыкновенный у нас: народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов… Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки (речь идет о еврейских погромах. — Ю. К.) были организованы полицией, как всегда — старая знакомая басня!.. Случаи в Томске, Симферополе, Твери и Одессе показали, до чего может дойти рассвирепевшая толпа, и когда она окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил».

Лев Толстой, выступавший в те годы с критикой многих правительственных актов, как свидетельствовал Д. П. Маковицкий (Голос минувшего. М., 1923. № 3), скажет: «Не верю, что полиция подстрекает народ на погромы. Это и о Кишиневе, и о Баку говорили… Это грубое выражение воли народа… Народ видит насилие революционной молодежи и противодействует».

Императрица Александра Федоровна в одном из своих писем сестре Виктории в январе 1905 года писала:

2 Ноября началась вторая забастовка на железных дорогах близ Петербурга, усиливались волнения среди крестьян. Ежедневно из различных губерний поступали сообщения о поджогах, насилиях, погромах и убийствах.

События в России между тем принимали очень серьезный оборот. «Крестьянские беспорядки продолжаются, в одних местах они кончаются, а в новых местностях начинаются, их трудно остановить, потому что не хватает войск или казаков, чтобы поспевать всюду», — писал царь матери. В ноябре началось восстание в Севастополе на крейсере «Очаков». «Но что хуже всего, это новый бунт в Севастополе в морских командах на берегу и некоторых частях гарнизона. До того больно и стыдно становится, что словами нельзя выразить.

Вчера, по крайней мере, ген[ерал] Меллер-Закомельский энергично покончил с мятежом; морские казармы взяты Брестским полком, и крейсер „Очаков“ сдался после стрельбы с „Ростислава“ и артиллерии на берегу, сколько убитых и раненых, я еще не знаю. Подумать страшно, что все это свои люди!».

Революционный террор усиливался. 22 ноября был убит генерал-адъютант В. В. Сахаров, посланный для подавления крестьянских беспорядков в Саратовской губернии. Убийцей была женщина, эсерка Биценко, которая, по словам Николая II, три раза выстрелила в Сахарова, сидя с другой стороны письменного стола в доме Столыпина. «Какой ужас убийство бедного толстяка Сахарова в Саратове! — отвечала Мария Федоровна. — Я долго не хотела этому поверить. Это ужасно: генерал-адъютант, посланный тобою!».

Находясь в Дании, императрица остро переживала происходящее в России. В это время у нее обострилась ее старая болезнь люмбаго. Беспокоило ее и состояние здоровья отца, которому тогда было уже почти 88 лет. Письма и телеграммы приходили из России в Данию нерегулярно. Плохо работал, а временами просто не работал телеграф.

Наступило 2 декабря — день именин Николая II, и Мария Федоровна, которая всегда в этот день поздравляла сына лично, впервые была далеко от него.

Императрица-мать рвалась в Россию, она чувствовала необходимость своего присутствия и хотела приехать к Рождеству, однако это оказалось невозможным. «Милая Мама́, все мы — Аликс, Миша, Ольга, Петр и я, — писал Николай II матери, — очень просим тебя пока отменить твой приезд. Варшавская железная дорога не безопасна. На днях два эскадрона твоих кирасир отправлялись в Лифляндскую губернию; через несколько минут после ухода поезд их остановился в поле — оказалось, что локомотив тащил на себе веревку, на конце которой был привязан динамитный патрон, как раз под серединой поезда. Если бы машинист не заметил этого, случилось бы огромное несчастье!..

Грустно нам невыразимо без тебя, дорогая Мама́, и за тебя, но мы тебя умоляем со всеми преданными друзьями не приезжать сейчас! Риск слишком велик!».

Через несколько дней в Москве началось вооруженное восстание. Оно стало самым драматическим эпизодом, потрясшим страну. Современники и историки по-разному оценивали эти события: одни считали его преступным, антиправительственным мятежом, другие — героическим подвигом московских рабочих.

За несколько дней до его начала Николай II принял представителей монархических организаций, которые требовали от царя отменить Манифест и подтвердить незыблемость царской власти.

Размах выступлений ширился, и чтобы вывести страну из хаоса, восстановить стабильность и порядок, царь вынужден был пойти на крайние меры.«…Энергичный образ действий Дубасова и войск в Москве произвел в России самое ободряющее впечатление, — писал он матери. — Конечно, все скверные элементы пали духом и на Северном Кавказе, и на юге России, также и в сибирских городах…

В Прибалтийских губерниях восстание все продолжается. Орлов и Рихтер и другие действуют отлично. Много банд уничтожено, дома их и имущество сжигаются, на террор нужно отвечать террором, теперь сам Витте это понял».

Разочарование в Витте как в политике, так и в человеке нарастало. Это видно из писем Николая II матери от 15 декабря 1905 года и 12 января 1906 года: «Витте после московских событий резко изменился: теперь он хочет всех вешать и расстреливать». И далее: «Я никогда не видал такого хамелеона или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству характера, почти никто больше ему не верит, он окончательно потопил самого себя в глазах всех…».

За шесть месяцев нахождения у власти Витте не только не удалось навести в стране порядок, но и подготовить к открытию будущей Думы хотя бы один законопроект. По его мнению, Дума сама должна была заняться законотворчеством.

Мария Федоровна позитивно оценивала идею созыва Думы, так как интуитивно понимала, что именно в этом может заключаться выход из политического кризиса. 16 января 1906 года она писала сыну: «Дай Бог, чтобы это затишье продолжалось по крайней мере до окончания выборов и до начала Думы… Если бы раньше были энергичнее и показали бы больше твердости и власти, многого удалось бы избежать». И прибавляла: «Я не понимаю Витте, почему он потерял так много времени».

Марию Федоровну очень волновало, как будет разрешен вопрос о кабинетных и удельных землях, который будировался рядом политических партий. «Нужно, чтобы все знали, — замечала она, — уже теперь, что до этого никто не смеет даже думать коснуться, так как это личные и частные права Императора и его семьи. Было бы величайшей и непоправимой исторической ошибкой уступить здесь хоть одну копейку, это вопрос принципа, все будущее от этого зависит. Невежество публики в этом вопросе так велико, что никто не знает начала и происхождения этих земель и капиталов, которые составляют частное достояние императора и не могут быть тронуты, ни даже стать предметом обсуждения: это никого не касается, но нужно, чтобы все были в этом убеждены… На всякий случай, — добавляла она, — посылаю тебе книжки, где все это написано; вероятно, ты уже все это знаешь, но это такой важный вопрос, что об этом не могу молчать».

Террор революционеров продолжался. В январе 1906 года ими было совершено 80 убийств, в феврале — 64, в марте — 50, в апреле — 56, в мае — 122, в июне — 126. Выборы в Думу проходили в трудной обстановке. Хотя наметились признаки некоторого успокоения, все-таки продолжались активные выступления сторонников и противников самодержавия, консервативных и либеральных трибунов. Большевики накануне выборов призывали к бойкоту Думы, надеясь, что удастся организовать народное восстание для свержения царя. Съезд конституционно-демократической партии во главе с ее лидером П. Милюковым выступил с резолюцией: «Накануне открытия Первой Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средоточие надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства; никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».

Позже, уже в эмиграции, П. Струве, видный общественный деятель, редактор журнала «Освобождение» — главного рупора либеральных сил, признавая и свои ошибки, и ошибки либеральной оппозиции того периода, писал: «Начиная с декабря 1905 года, с момента московского вооруженного восстания, как бы ни оценивать политику правительства 1905–1914 годов, — реальная опасность свободе и правовому порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, которую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русской либеральной демократии в отношении царского правительства вообще и П. А. Столыпина в частности».

Открытие Государственной думы.

Торжественное открытие Государственной думы состоялось 27 апреля 1906 года в Тронном зале Зимнего дворца.

Все члены царской семьи прибыли в праздничной одежде. Царицы — в белых русских сарафанах и жемчужных кокошниках, царь в мундире Преображенского полка.

Тогдашний министр финансов В. Н. Коковцов, присутствовавший на церемонии, вспоминал: «С правой стороны зала расположились военные в мундирах, члены Государственного Совета и Царская свита, с левой стороны — члены Думы, многие из которых были в праздничном платье. Остальные, что стояли ближе к тронному месту, были, словно нарочно, одеты в рабочие блузы и ситцевые косоворотки, а за ними — стояла толпа крестьян… некоторые в национальной одежде, и множество священников в рясах».

Император Николай II подошел к трону и сел. Ему подали текст тронной речи, которую он стоя громко зачитал, четко выговаривая все слова:

На лицах депутатов была написана враждебность.«…Церемония в Тронном зале с сановниками в расшитых золотом мундирах и при орденах наполнила сердца депутатов завистью и ненавистью, — вспоминал начальник канцелярии Министерства императорского двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов. — У меня сложилось впечатление, что депутаты не способны сотрудничать с правительством, они производили впечатление людей, ведущих междоусобную борьбу за власть.

Что касается Царя, то ему не приходило в голову, что этих несколько сотен человек надо принимать как законных представителей народа, который до сих пор встречал его так восторженно. Мы сразу же почувствовали, что Его Величество не допускает и мысли, что эта Дума, эти депутаты смогут помочь ему в выполнении обязанностей Государя».

Всеми членами царствующего дома, включая и Марию Федоровну, открытие Государственной думы было воспринято «как похороны самодержавия». По свидетельству В. Н. Коковцова, императрица-мать долго не могла успокоиться от того впечатления, которое произвела на нее толпа новых людей, впервые заполнившая дворцовые залы.«…Они смотрели на нас, — говорила она, — как на своих врагов, и я не могла отвести глаз от некоторых типов — настолько их лица дышали какой-то ненавистью против нас всех».

Выслушав Коковцова о перспективах работы правительства с таким составом Думы, Мария Федоровна заявила: «…Все это меня страшно пугает, и я спрашиваю себя, удастся ли нам избегнуть новых революционных вспышек, есть ли у нас достаточно сил, чтобы справиться с ними, как справились с московским восстанием, и для этого — тот ли человек Горемыкин, который может понадобиться в такую минуту…».

8 Июня 1906 года в Думе выступил новый министр внутренних дел П. А. Столыпин, в прошлом саратовский губернатор. Он сказал: «Власть не может считаться целью. Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластье, нельзя не считать опасным безволие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведет к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства. Правительство — аппарат власти, опирающейся на законы, отсюда ясно, что министр должен и будет требовать от чинов министерства осмотрительности, осторожности и справедливости, но и твердого исполнения своего долга и закона».

20 Июня после опубликования заявления правительства о неприкосновенности частной собственности на землю, после того, как стало известно о желании думского большинства принять законопроект о насильственном перераспределении земли, ситуация накалилась, и 9 июля царь распустил Думу. Летом 1906 года Столыпин занял пост премьера.

«Я очень устал головою, хотя телом здоров, — писал Николай II матери 21 июля. — Приходится видеть много народу; между прочим, вчера я принимал Львова (Саратовской губ.) и Гучкова. Столыпин им предлагал места министерские, но оба отказались. Также и Самарин, которого я видел два раза, — он тоже не желает принять место обер-прокурора! У них собственное мнение выше патриотизма вместе с ненужной скромностью и боязнью скомпрометироваться. Придется и без них обойтись…».

В августе 1906 года было предпринято первое покушение на П. А. Столыпина, осуществленное эсеркой З. В. Коноплянниковой, — взрыв его дачи на Аптекарском острове в Петербурге: 36 человек убиты, многие ранены, в том числе дети Столыпина. Среди убитых был генерал-майор Г. А. Мин, командир лейб-гвардии Семеновского полка, стоявший во главе сил, подавивших восстание в Москве. Мария Федоровна, приехавшая с его похорон, писала сыну 16 августа: «Не могу тебе передать, какую скорбь я испытала, узнав о смерти нашего храброго и чудного Мина! Я так надеялась, что Бог не позволит тронуть этого человека, обладавшего такой трогательной и глубокой верой. Я ездила вчера в Петербург, чтобы встретить его на вокзале, где я смогла присутствовать на литии. Было невыносимо тяжело смотреть на его бедную старую мать, жену и дочь в их ужасном горе. Когда же окончатся все эти ужасы преступлений и возмутительных убийств! Мы никогда не будем иметь отдыха и покоя в России, пока не будут истреблены все эти чудовища. Благодаренье Богу, что бедным маленьким Столыпиным стало лучше, и какое чудо, что Столыпин уцелел! Но какое страдание для несчастных родителей видеть подобные мучения своих собственных детей, — и есть множество других невинных жертв. Это до такой степени чудовищно и возмутительно, что у меня нет слов выразить все, что я чувствую». После взрыва царь предложил Столыпину апартаменты в охраняемом Зимнем дворце.

Террористические акты и убийства генералов, губернаторов, градоначальников, судейских чиновников, прокуроров, жандармов, городовых и даже кучеров следовали теперь одно за другим. За один 1906 год были убиты 768 и ранены 820 представителей власти.

19 Августа, опираясь на статью 87, правительство внесло подготовленный еще Витте закон о военно-полевых судах. Это касалось губерний, объявленных на военном положении или находившихся в положении чрезвычайной охраны (их было 82).

Грань между политическими и уголовными убийствами почти полностью стиралась. Шайки грабителей похищали крупные суммы денег в банках, заявляя, что это для «нужд революции».

Политический террор в России между тем набирал силу, несмотря на попытки царя и правительства покончить с ним.

Царь с семьей уезжает вскоре в Финляндию, а по возвращении, 27 сентября, сообщает Марии Федоровне:

Речь в Думе нового премьер-министра П. А. Столыпина, сторонника самодержавного строя, с подробным изложением программы государственной деятельности произвела большое впечатление в России. «Когда в нескольких верстах от столицы и царской резиденции, — говорил он, — волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше, когда начал царить ужас и террор — тогда правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыв, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, — или действовать и отстоять то, что ей было вверено».

Нападки оппозиции, рассчитанные на то, чтобы вызвать у правительства «паралич воли и мысли», по его мнению, сводятся к двум словам: «руки вверх». На эти два слова правительство «с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить двумя словами: не запугаете».

«Мы хотим верить Господу, что вы прекратите кровавое безумство, что вы скажете то слово, которое заставит всех нас встать не на разрушение исторического здания России, а на пересоздание, переустройство его и украшение.

Покуда это слово не будет сказано, покуда государство будет находиться в опасности, оно обязано будет принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада».

Восемь месяцев, полученные П. А. Столыпиным в результате роспуска Думы, были использованы им для исполнения, по словам В. А. Маклакова, «главной задачи — подготовки тех законопроектов, которые должны были обновить русскую жизнь, превратить Россию в правовое государство и тем самым подрезать революции корни».

11 Октября 1906 года царь, сообщая матери о происходящих в России событиях, дает высокую оценку действиям Столыпина:

Мать отвечает сыну 14 октября:

26 Октября: «Дай Бог, чтобы у нас это спокойствие продолжалось бы, лишь бы все власти исполняли свой долг честно и хорошо и не страшась ничего. С тех пор, как начали проявлять твердость, дело уже обстоит лучше и можно пожалеть, что было упущено так много времени. Скольких несчастий можно было бы избегнуть!».

В письме матери от 2 ноября царь вновь возвращается к оценке личности Витте:

Личность С. Ю. Витте позднего царствования Николая II нашла в литературе самую разную оценку. Стоит вспомнить хотя бы высказывание о нем В. А. Маклакова: «Чтобы влиять на Государя, уже не годилась та резкая правда, которая Витте так удавалась с его покойным отцом. Приходилось затрагивать те специальные струны, на которые Государь откликался. Витте на это пошел, и это было большим унижением его жизни, но искусно делать это он не умел. В нем было слишком мало настоящего царедворца».

Попытки Витте в своих действиях опереться на общественность и получить ее поддержку были обречены на провал, так как после 17 октября одним из условий успешного перехода к конституционному строю было достижение соглашения между правительством и умеренно-либеральными земскими кругами. Однако ноябрьский съезд показал, что представители консервативного либерализма перешли на вторые роли, а на первый план выдвинулись силы политического радикализма, не склонные к переговорам и соглашениям.

Глава седьмая. «К СОЖАЛЕНИЮ, МОЙ СЫН СЛИШКОМ ДОБР И МЯГОК…».

Убийство П. А. Столыпина.

20 Февраля 1907 года открылась вторая Государственная дума. Если в первую Думу крестьяне избирали 42 процента представителей, то во вторую, согласно новому избирательному закону, — 22,5 процента, землевладельцы — 50,5 вместо 31; горожане и рабочие — 27 процентов (как и в первую Думу). Представительство окраин также было изменено: Польши — сокращено с 29 до 12 депутатов, Кавказа — с 29 до 10 депутатов.

Перевес в Думе оказался на стороне левых: когда правые в специальном обращении предложили выразить благодарность государю, левые и поддерживавшие их кадеты отказались встать. 1 марта Николай II писал матери: «Конечно, ты уже знаешь, как открылась Дума и какую колоссальную глупость и неприличие сделала вся левая, не встав, когда кричали „ура“ правые!.. До сих пор члены занимаются внутренними вопросами, а главное проверкой собственных полномочий, т. е. правильно ли каждый из них выбран. Кажется, завтра или в субботу Столыпин будет читать свою речь, и тогда скоро станет ясно, пожелает ли Дума серьезно заняться своим делом или начнет терять время и свой небольшой престиж болтовней и ругательствами. Поживем — увидим!».

20 Марта Николай II писал Марии Федоровне: «Вероятно, ты читаешь в газетах о том, что делается, или скорее болтается в Думе. Престиж правительства высоко поднялся, благодаря речам Столыпина, а также Коковцова. С ними никто в Думе не может сравниться, они говорят так умно и находчиво, а главное — одну правду».

Вскоре стало ясно, что Дума не в состоянии заниматься конструктивной работой, тем более что социал-демократические депутаты Думы вели откровенно антиправительственную деятельность. 3 июня 1907 года Дума была распущена. Главные причины заключались в невозможности как для правительства, так и для народного представительства найти путь к сотрудничеству, в частности при проведении в жизнь аграрной реформы.

Третья Государственная дума открылась 1 ноября 1907 года и работала в течение пяти лет. На приеме депутатов Думы 6 января 1908 года царь сказал: «Помните, что вы созваны мною для разработки нужных России законов и для содействия мне в деле укрепления у нас порядка и правды. Из всех законопроектов, внесенных в Думу, я считаю наиболее важным законопроект об улучшении земельного устройства крестьян и напоминаю о своих неоднократных указаниях, что нарушение чьих-либо прав собственности никогда не получит моего одобрения; права собственности должны быть священны и прочно обеспечены законом».

Столыпинские аграрные реформы, являвшиеся частью большого Проекта государственных преобразований России, начали разворачиваться в конце 1906 года. Для модернизации сельского хозяйства требовалось создание крепкого индивидуального землевладения. Царь высоко ценил Столыпина и возлагал на него большие надежды. В октябре 1909 года, находясь в Ливадии, он писал Марии Федоровне: «Столыпин провел здесь три дня и каждый вечер просиживал со мною по два часа. У него отличный вид и весьма бодрое настроение; здесь он хорошо гулял. Теперь он в Петербурге переезжает с Елагина в дом министерства внутренних дел, так как он считает неудобным оставаться в Зимнем дворце. По-моему, он прав, и для него гораздо удобнее жить в своем доме, а не во дворце».

Но Столыпина ожидали новые непреодолимые трудности. Когда в 1911 году принятый Думой его законопроект о введении земств в губерниях Севера и Юго-Западном крае был провален в Государственном совете действиями министра внутренних дел П. Н. Дурново и Д. Ф. Трепова, Столыпин обратился к государю с прошением об отставке. Мария Федоровна попыталась вмешаться в ситуацию и защитить Столыпина.

Чтобы лучше понять ситуацию, сложившуюся в Государственном совете, императрица пригласила к себе на беседу В. Н. Коковцова, занимавшего тогда пост министра финансов.

Пытаясь объяснить действия своего сына, Мария Федоровна сказала:

Поразительно точным был и ее прогноз дальнейшего развития событий:

Набиравший силу терроризм беспокоил патриотические круги русской монархической интеллигенции. Ярким свидетельством этого является эпизод, имевший место 6 января 1911 года на сцене Мариинского театра в Петербурге во время представления оперы «Борис Годунов» с участием знаменитого певца Федора Шаляпина. На спектакле присутствовали император Николай II, императрица Мария Федоровна, великая княгиня Ксения Александровна, великий князь Константин Константинович Романов, великая княжна Ольга Николаевна и другие члены императорской семьи.

После сцены Бориса Годунова с детьми занавес неожиданно поднялся и зрители увидели на сцене стоявшего на коленях Шаляпина, а за ним хор в боярских одеждах и застывший в молчаливом ожидании. И вдруг раздались первые звуки гимна «Боже, царя храни» и грянул хор. Удивительный голос Шаляпина славил русского царя. Гимн под аккомпанемент могучего оркестра Мариинского театра был повторен три раза, подхвачен публикой.

Великий князь Константин Константинович, поэт и артист, находившийся в царской ложе, позже вспоминал: «Мы не сразу поняли, в чем дело. Заметив, что поют „Боже, Царя храни“, я вскочил, за мной сидевший рядом Георгий, встала императрица, жена, маленькая Ольга, Ирина и Ксения, встал и сам государь. Сбежался оркестр и подхватил гимн, раздались в зале крики „ура!“ и рукоплескания. Гимн повторили трижды. Императрица выдвинула государя, бывшего в углу ложи и скрытого от публики занавесками, вперед, и он откланялся и актерам и публике. Давно не переживали мы минут такого подъема. Я не мог удержать слез».

Лучшие представители русского общества, писатели, поэты и философы, понимали значение роли монарха в России как верховного лидера нации. Философ Сергей Булгаков в автобиографической повести писал: «Не хочу здесь богословствовать о царской власти, скажу только, что это чувство, эта любовь родилась в душе моей внезапно, молниеносно, при встрече Государя в Ялте, кажется, в 1909 году. Когда я его увидел (единственный раз в жизни) на набережной, я почувствовал, что и Царь несет свою власть, как крест Христов, и что повиновение Ему тоже может быть крестом Христовым во имя Его. В душе моей, как яркая звезда, загорелась идея священной царской власти, и при свете этой идеи по-новому загорелись и засверкали, как самоцветы, черты русской истории; там, где я раньше видел пустоту, ложь, азиатчину, загорелась божественная идея власти Божьей милостью, а не народным произволением. Религиозная идея демократии была низвергнута во имя теократии в образе царской власти».

1 Сентября 1911 года в Киевском оперном театре во время представления оперы «Сказка о царе Салтане» в присутствии царя и его семьи был смертельно ранен премьер России Петр Аркадьевич Столыпин.

Глубоко потрясенная убийством Столыпина, Мария Федоровна 9 сентября писала сыну: «Не могу передать тебе, как я возмущена и огорчена убийством бедного Столыпина. Правда ли, что ты и мои внучки видели этот ужас? Как это мерзко и возмутительно и еще в такой момент, когда все шло так хорошо и был общий подъем духа. Мне так жаль, и я сожалею, что этого подлеца не разорвали на части тут же…».

Во время своего пребывания в Киеве в 1915–1917 годах императрица-мать неоднократно встречалась с бывшим киевским губернским предводителем дворянства, шталмейстером высочайшего двора Ф. Н. Безаком и в ходе бесед с ним касалась отношения Николая II к Столыпину. Ссылаясь на разговоры с сыном и его письма, она утверждала, будто Николай II считал, что трагедия 1 сентября 1911 года лишила его того человека, который был не только самым верным и преданным России и престолу, но и дальновидным государственным деятелем.

Императрица, делясь с ним своими воспоминаниями, отмечала, что «государю было очень неприятно» вспоминать, как он под влиянием придворных кругов, начиная с апреля 1911 года и вплоть до смерти Столыпина, как бы несколько потерял то исключительное доверие, которое питал к нему на протяжении пяти лет его пребывания у власти. Уже после смерти Столыпина государь, более внимательно перечитывая стенографические отчеты Государственного совета от 1 февраля, 4 марта и 1 апреля 1911 года в связи с законопроектом о Западном земстве, убедился в том, насколько прав был Столыпин в своих речах, защищая как интересы русского населения в Западном крае, так и права монарха при пользовании 87-й статьей «Основных законов»; и вместе с тем для государя уже после смерти Столыпина стало ясно, что многие из членов Государственного совета, выступая против правительства, и в частности против П. А. Столыпина, думали не об интересах государства и русского населения в Западном крае, а о том, чтобы нанести личный удар Столыпину.

На следующий день после убийства Столыпина в Киеве усилились антиеврейские настроения: убийца эсер Д. Г. Богров был евреем. Коковцов, взявший управление в свои руки, понял, что необходимо срочно предупредить возможность эксцессов. «Я решил, — вспоминал он позже, — послать всем губернаторам черты оседлости телеграмму, требуя решительных мер к предупреждению погромов… до употребления оружия включительно. Государь горячо поблагодарил за мысль вызвать с маневров три казачьих полка для предотвращения погромов».

Брак великого князя Михаила Александровича.

В июле 1906 года в царской семье произошел очередной скандал, связанный с предполагаемой женитьбой великого князя Михаила Александровича на Н. С. Шереметевской. Николай II был активно против этого брака. Он просит находящуюся в Гатчине Марию Федоровну воздействовать на Михаила, чтобы тот отказался от своего решения.

Удерживать великого князя Михаила Александровича от женитьбы удавалось в течение шести лет.

В Вене великий князь Михаил Александрович тайно обвенчался с Натальей Шереметевской. Николай II был вне себя от возмущения и 7 ноября сообщал матери, что Миша дважды нарушил свое слово, а он ему «безгранично верил»… «Ему нет дела, — писал он, — до скандала, который это событие произведет в России».

Согласно законодательным актам об императорской фамилии — «Учреждение» 1886 года и Именной указ Александра III 1893 года — никто из членов императорской семьи не мог вступить в брак с лицом, не принадлежащим владетельному дому без разрешения императора. Вступивший в морганатический брак терял право на наследование престола.

Марию Федоровну, находившуюся в тот момент в Дании, эта новость повергла в состояние отчаяния. «Я только об одном прошу, чтобы это осталось в секрете, чтобы не было еще нового скандала… Я думаю, что это единственное, что можно теперь сделать, иначе я уже больше не покажусь, такой позор и срам!».

Скрыть брак великого князя оказалось невозможным. Николай II принял трудное решение: Михаилу Александровичу воспрещался въезд в Россию, он был уволен со службы, лишен всех званий, а над его имуществом была учреждена опека. Михаил Александрович поселился сначала на юге Франции, затем вместе с Натальей, ее дочерью и сыном Георгием переехал в Англию. Летом 1913 года Мария Федоровна встретилась с ним в Лондоне. В письме Николаю II она писала: «Ужас, как грустно думать, что он, такой милый и честный, попал в такие когти, потому что она никогда его не отпустит от себя. Моя единственная надежда, что она ему этим надоест. Дай Бог!» Но этого не произошло. Брак оказался прочным, супруги горячо любили друг друга.

Великий князь Александр Михайлович, тепло относившийся к Михаилу Александровичу, писал: «Он очаровывал всех подкупающей простотой своих манер. Любимец родных, однополчан-офицеров и бесчисленных друзей, он обладал методическим умом и выдвинулся бы на любом посту, если бы не заключил своего морганатического брака».

Полковник А. А. Мордвинов, бывший на протяжении 1906–1913 годов адъютантом великого князя Михаила Александровича, дал ему в своих воспоминаниях следующую характеристику:

Все дети императрицы Марии Федоровны и императора Александра III, как отмечали современники, отличались высокими моральными качествами и благородством. Для великого князя правдивость была главным достоинством. Для высшего света и придворной среды того времени это было довольно редким явлением. Один из современников так отозвался о Михаиле Александровиче: «Он напоминал взрослого ребенка, которого учили поступать только хорошо и порядочно. Он не хотел признавать, что в мире существует зло и неправда, он считал, что верить надо всем».

После смерти великого князя Георгия Александровича великий князь Михаил Александрович на основании Государственного закона о престолонаследии был объявлен наследником престола. Это положение очень тяготило Михаила Александровича, который никогда не стремился к власти. Когда в 1904 году в царской семье родился сын Алексей, великий князь был неслыханно рад, так как отныне он официально уже не являлся наследником престола. Великий князь Михаил Александрович выбрал военную карьеру. Начальное военное образование он получил в гвардейском Кирасирском полку, шефом которого была вдовствующая императрица Мария Федоровна. Полк стоял в Гатчине. Будучи блистательным офицером, красивым, добрым и обаятельным человеком, великий князь Михаил Александрович пользовался большим успехом у женщин. Императрица Мария Федоровна на протяжении всех лет опасалась, что сын сделает не совсем правильную партию, и в своих письмах давала ему наставления, даже когда ему было уже за тридцать. «Ты должен подавать всем хороший пример и никогда не забывать, что ты сын своего Отца. И это только из-за любви к тебе, мой дорогой Миша, я пишу эти слова, а не для того, чтобы огорчить тебя. Но иногда я так беспокоюсь за твое будущее и боюсь, что по причине твоего доброго сердца ты позволяешь себе втягиваться в какие-то истории, и тогда ты кажешься не таким, каким ты есть на самом деле. Я прошу у Бога, чтобы он наставлял тебя и не давал угаснуть твоей вере в Него».

Михаил всегда был любимцем матери, в письмах и дневниках она писала о нем с необыкновенной нежностью. 14 (27) ноября 1915 года: «В 10 ½ пришел мой милый Миша, самый удивительный из всех моих детей». Ему позволялось многое. Великая княгиня Ольга Александровна в своих воспоминаниях рассказывает случай с потерей Михаилом Александровичем большой алмазной застежки, которую по его просьбе дала ему императрица Мария Федоровна во время придворного бала 1903 года. Застежка была очень дорогой, некогда принадлежала императору Павлу I, и вдовствующая императрица надевала ее очень редко. «Можно себе представить, с какой неохотой она выполнила просьбу сына, и Михаил ее потерял. Должно быть, украшение упало у него с шапки во время танцев. Оба они — Мама́ и Михаил, — вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, — были вне себя от отчаяния, ведь застежка принадлежала к числу сокровищ российской короны. В тот же вечер были внимательно осмотрены все залы дворца. Утром пришли сыщики и обшарили дворец с чердака до подвала. Но бриллиантовую застежку так и не нашли».

Императрица Мария Федоровна пыталась уберечь сына от случайных знакомств, так как в юности он влюблялся постоянно, и в него влюблялись многие женщины. Среди объектов его внимания в те годы были две его кузины: английская принцесса Виктория и принцесса Беатрис Саксен-Кобург-Готская. Мать очень опасалась брака Михаила с какой-либо родственницей, ибо православная церковь запрещала браки между детьми родных братьев и сестер.

Любовная связь была у Михаила Александровича и с первой фрейлиной его сестры Ольги Александровны — Диной Косиковской. Как вспоминала Ольга Александровна: «Они решили сбежать, но кто-то их выдал. Дину, разумеется, тотчас уволили. Брат был безутешен. Он обвинял Мама́ и Ники. Помочь я им не могла».

С. Витте считал, что главная причина поведения Михаила Александровича была в его воспитании. «Теперь Михаилу Александровичу 33 года, — писал С. Витте. — Последнее время говорят, что он будто бы запутался в каком-то романе; впрочем, мне этому не хочется верить. Но если бы даже случилось такое несчастное обстоятельство, то я должен сказать, что в этом во многом виновато его воспитание. Его ведь воспитывали совершенно как молодую девицу и тогда, когда ему уже минуло 29 лет».

Будучи офицером Кирасирского полка в Гатчине, Михаил Александрович познакомился с супругой лейтенанта Владимира Вульферта и влюбился в нее. Наталья Вульферт, урожденная Шереметевская, находившаяся уже тогда во втором браке, ответила ему взаимностью и проявила необыкновенную настойчивость в сохранении этой связи.

В 1909 году Михаил Александрович сумел уговорить своего брата — императора Николая II предоставить ему пост в провинции. Великий князь был назначен командиром 17-го гусарского Черниговского полка, который размещался в Орле. Чтобы видеться с Михаилом Александровичем, Наталья Сергеевна переехала в Москву. Когда великий князь сопровождал Марию Федоровну в Данию, Наталья последовала за ним в Копенгаген и жила в гостинице «Англитер». Ее постоянно навещал Михаил, что, естественно, не укрылось от внимания матери. В письме дочери Ксении Мария Федоровна писала: «Миша совсем пропал, его только видно было к завтраку и обеду, не очень мило, я уверена, что эта ст[ерва] была тут все время!!».

В феврале 1910 года, когда Михаил Александрович находился в Петербурге, мать писала ему: «Вот уже больше 10 дней, что ты уехал, и до сих пор ничего от тебя не получила. Сегодня Семенов уезжает, я ему поручу эти строки в надежде, что ты мне каждую неделю пошлешь Carte-postale (почтовую карточку) по крайней мере, ce n’est pas beaucoup demander (я не требую слишком многого). Я очень обеспокоилась так долго не получить ответ на мою телегр., и думала, что ты заболел или пропал на дороге. Я ждала пять дней, но в твоем запоздавшем ответе опять не нашла никакого объяснения, — понимай, дескать, как знаешь: полное равнодушие с твоей стороны, во что я, правда, не верю, или, скорее, речь о совести, которая не совсем чиста. Не буду вдаваться в детали, хочу лишь напомнить тебе, что в особенности в провинции взгляды всех обращены на тебя, и ты должен служить всем добрым примером и никогда не забывать, что ты сын своего Папа́».

Наталья в эти дни была уже беременна и 24 июля 1910 года родила Михаилу сына, которого при крещении назвали Георгием. Императорским указом ему было пожаловано дворянство без титула и присвоена фамилия Брасов. Михаил Александрович обратился к Николаю II с просьбой предоставить Наталье право на развод с Вульфертом, так как они опасались, что муж Натальи получит отцовские права на Георгия. Николай II согласился предоставить Наталье право на развод при условии, что Михаил никогда не женится на ней. Михаил Александрович вынужден был дать честное слово. Однако Наталья, получившая право носить фамилию Брасова, получила также разрешение проживать в поместье Брасово. Николай II и члены императорской семьи во главе с Марией Федоровной официально не признали семейные отношения между Михаилом и Натальей.

Чем больше росло влияние Натальи на Михаила, тем больше он отдалялся от семьи. В январе 1912 года решением императора Михаил был отозван в Санкт-Петербург, где должен был возглавить Кавалергардский полк, почетным главой которого была вдовствующая императрица. Михаил настоял на том, чтобы с ним в Россию приехала и Наталья. Разрешение было дано, но молодая пара не должна была проживать в императорском Аничковом дворце, а только в полковой квартире.

Члены царской семьи были серьезно озабочены браком великого князя Михаила Александровича. В этой связи большой интерес представляет письмо великого князя Николая Михайловича — доктора истории, председателя Императорского Русского исторического общества — Николаю II от 16 ноября 1912 года.

Дядя пытался дать совет своему племяннику — императору Николаю II, как можно поступить в данном случае:

В эти годы у великой княгини Ксении Александровны, однако, начались серьезные семейные проблемы. Во время революционных событий 1905–1906 годов ее муж — великий князь Александр Михайлович, выразив несогласие с волей царя о принятии Манифеста 1905 года и создании Думы, сложил с себя обязанности министра торгового флота и портов.

В 1906 году, когда царь Николай II нуждался в семейной поддержке, Александр Михайлович покинул страну и отправился на юг Франции в Биарриц. Здесь у него завязался роман с некой дамой, которую в переписке он называл Марией Ивановной. Великая княгиня Ксения Александровна в ответ также вступила в любовные отношения с неким англичанином по имени Вэин.

Супруги полюбовно договорились не мешать друг другу в своих увлечениях и в то же время постараться сохранить брак и семью. К тому же одним из условий этого договора было держать все происходящее в тайне от императрицы Марии Федоровны. Определенное время это им удавалось. Накануне войны Ксения Александровна, находясь на лечении в Виттеле на Вогезах, встречалась там с господином Вэином.

Болезнь цесаревича.

Начало века ознаменовалось скорбными событиями в жизни европейских монарших семей. В январе 1901 года от паралича умерла находившаяся в родственных связях с российской императорской семьей английская королева Виктория — последняя коронованная представительница Ганноверской династии. У нее было сорок внуков, рассеянных по всем королевским дворам.

В 1910 году скончался английский король Эдуард VII — сын королевы Виктории и муж сестры Марии Федоровны Александры. Императрица присутствовала на похоронах Берти, как называли его в семье. Через два года, в 1912 году, скоропостижно умер датский король Фредерик VIII, брат вдовствующей императрицы — милый Фреди, с которым Марию Федоровну всю жизнь связывали нежные чувства.

В 1913 году в Салониках был убит другой брат императрицы — Вилли, греческий король Георг I. Роковой выстрел из пистолета во время его обычной прогулки оборвал жизнь монарха. Убийцей оказался грек Схинас, заявивший на суде, что он социалист.

Серьезное беспокойство вызывало состояние здоровья маленького Алексея. Он рос умным, сметливым, живым и добрым ребенком. Родители и сестры обожали его. Когда он был здоров, весь дворец как бы преображался, мать и отец называли его «лучом солнца». Мария Федоровна очень любила маленького Алексея и всегда с радостью приезжала в царскую семью навестить его. По словам флигель-адъютанта полковника А. А. Мордвинова, «у него было то, что мы, русские, привыкли называть „золотым сердцем“. Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обижен. У него, как и у его родителей, любовь эта основывалась главным образом на жалости… Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».

Осенью 1912 года после сильного ушиба он тяжело заболел. Когда по приезде царской семьи в Спаду быстро стало известно, что Алексей болен, никто не представлял себе всей серьезности положения больного.

Царь и царица пытались скрыть диагноз болезни сына от окружающих, и долгое время многие оставались в полном неведении о причине болезни цесаревича. Даже императрица Мария Федоровна о болезни внука узнала из газет.

Наставник и учитель Алексея Пьер Жильяр описывает один из вечеров, когда ему открылась тайна, которую пытались скрыть от всех царственные родители. Несмотря на болезнь цесаревича жизнь в Спале продолжалась, одна парадная охота сменяла другую, гостей становилось все больше и больше. Пьер Жильяр вспоминал:

10 Октября, когда уже ждали кончины цесаревича и даже причастили и соборовали его, из Сибири пришла телеграмма, в которой Распутин писал, что цесаревич будет жить. И действительно, с этого момента состояние наследника стало заметно улучшаться, он быстро пошел на поправку. Александра Федоровна уверовала в то, что исцеление Алексея от болезни произошло благодаря молитвам «старца».

«Я пишу Вам, и сердце мое полно благодарности Господу за его милосердие, — спешил поделиться с матерью царь после того, как миновал кризис. — Он (Господь. — Ю. К.) ниспослал нам благодать. Алексей начал поправляться… Аликс переносила это тяжелое испытание более мужественно, чем я, когда Алексею было совсем плохо, но теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, ее собственное здоровье подорвано: бедное сердце болит от пережитого страшного напряжения. Поэтому она старается беречь силы и днем лежит на кушетке в комнате Алексея. Все наши слуги, казаки, матросы и все окружающие нас люди сочувствовали нам…» Далее Николай II рассказывал матери о той моральной поддержке, которую они получили от простых людей, глубоко сочувствовавших царской семье: «Когда Алексей заболел, отца Александра Васильевича из женского Успенского монастыря, духовника детей, попросили отслужить благодарственный молебен на открытом воздухе. Люди умоляли его служить молебны каждый день, пока царевич не поправится. Польские крестьяне приходили толпами, они рыдали во время богослужения. Какое огромное количество икон, телеграмм, писем с пожеланиями нашему дорогому мальчику скорейшего выздоровления мы получили!».

Влияние «старца» все усиливалось, и царица видела в нем единственное спасение. Отношение же к Распутину ближайших родственников царя — матери, сестер, братьев — оставалось критическим. По словам сестры Николая II великой княгини Ольги Александровны, которой в силу обстоятельств чаще других приходилось встречаться с Распутиным, она «никогда не смогла заставить себя испытать симпатию к нему», хотя «Ники и Аликс надеялись, что я полюблю Распутина». Вместе с тем великая княгиня была убеждена в том, что у Распутина был природный дар исцеления: «Я видела собственными глазами, и неоднократно, чудотворную силу его воздействия. Я также знаю, что самые знаменитые врачи того времени вынуждены были признать это. Профессор Федоров, лечащий врач Алексея, выдающийся специалист в своей области, также рассказывал мне о подобных случаях; однако все врачи очень не любили Распутина». Пытаясь объяснить действительное отношение брата и Аликс к Распутину, Ольга Александровна констатировала: «Никогда ни мой брат, ни Аликс не верили тому, что человек этот обладает сверхъестественной силой. Они видели в нем крестьянина, глубокая вера которого сделала его инструментом в руках Божьих, но только для излечения Алексея. Аликс ужасно страдала от невралгии и ишиаса, но я никогда не слышала, чтобы „сибиряк“ ей помог».

Царь и царица жили теперь под грузом страшного и неизбежного будущего для себя, сына и страны. Флигель-адъютант, генерал-майор В. Н. Воейков, с декабря 1916 года комендант Зимнего дворца, вспоминал: «За одну ночь Государь состарился на десять лет. Он не мог перенести мысли, что его единственный сын, его любимый Алексей обречен медициной на преждевременную смерть или же на прозябание инвалида.

Необходимо было принять самые строгие меры, чтобы предохранить его Высочество от падений, порезов и даже царапин, потому что каждое незначительное кровотечение может для людей, страдающих гемофилией, оказаться роковым…

Для его царственных родителей жизнь потеряла всякий смысл, мы боялись улыбнуться в их присутствии. Посещая их Величества, мы вели себя во дворце как в доме, в котором кто-то умер. Император старался найти забвение в неустанном труде, но императрица не захотела подчиниться судьбе».

Однако состояние здоровья Александры Федоровны заметно ухудшалось. Она старалась избегать публичных встреч и выездов, хорошо понимая, что с каждым днем они становились для нее все более и более тягостными.

Художник Михаил Нестеров, присутствовавший на праздничной службе 26 августа 1912 года в Марфо-Мариинской обители в Москве, вспоминал:

Канун войны. 300-летие дома Романовых.

1912 Год явился годом важных событий в духовной и культурной жизни Российского государства. Торжественно был отпразднован столетний юбилей Бородинской битвы. По проекту скульптора А. Опекушина и архитектора А. Померанцева в Москве у храма Христа Спасителя был воздвигнут памятник Александру III, которого профессор И. Цветаев называл «царем благочестия». 31 мая в Москве на Волхонке торжественно был открыт Музей изящных искусств императора Александра III.

До того времени при Московском университете существовал «кабинет изящных искусств». Профессор Цветаев, ведавший им, начал энергичную работу по организации специального Музея изящных искусств. Он нашел горячую поддержку в великом князе Сергее Александровиче и через него познакомился с крупным собственником и общественным деятелем Ю. С. Нечаевым-Мальцевым. Благодаря И. Цветаеву и Ю. С. Нечаеву-Мальцеву множество благотворителей Москвы и России приняли участие в реализации этого проекта. Последний вложил в создание музея более миллиона рублей. Большой материальный вклад был внесен молодым императором, великими князьями и вдовствующей императрицей.

Для проведения строительства, столь значимого для столицы, при музее были учреждены специальный комитет и строительная комиссия. План строительства музея разрабатывал академик Р. Р. Клейн совместно с И. В. Цветаевым.

31 Мая с двух часов дня начался съезд министров, высших придворных чинов, представителей ученых обществ и учреждений, придворных и городских дам и лиц московской администрации, а также сословных учреждений. Огромный хор учащихся московских учебных заведений встречал прибывавших гостей.

Ровно в 3 часа автомобиль, в котором находились император Николай II, вдовствующая императрица Мария Федоровна и великие княжны, великий князь Михаил Александрович и великая княгиня Ксения Александровна, прибыл к зданию музея. Раздалось громкое «ура». Хор воспитанников исполнил приветственную кантату М. М. Ипполитова-Иванова.

Император вместе с императрицей Марией Федоровной были встречены в сквере музея представителями комитета во главе с Ю. В. Нечаевым-Мальцевым. Марии Федоровне был преподнесен прекрасный букет роз. Генерал-адъютант, светлейший князь Голицын, генерал свиты, князь Юсупов и флигель-адъютант Мандрыка сопровождали царскую семью.

В красиво декорированном тропическими растениями центральном зале музея митрополит Владимир отслужил молебен. Марина Цветаева, присутствовавшая на этой церемонии, оставила прекрасные воспоминания о том знаменательном дне:

После молебна начался осмотр музея императором Николаем II, вдовствующей императрицей Марией Федоровной и другими членами семьи в сопровождении Ю. С. Нечаева-Мальцева и профессора И. В. Цветаева, который длился более часу.

Каждый зал музея носил имя того лица, кто активно способствовал его созданию. «Египетский» зал получил имя Ю. С. Нечаева-Мальцева; зал имени императрицы Марии Федоровны назывался «залом Олимпии». В нем были собраны образцы греческой скульптуры. «Вавилонский» — великой княгини Елизаветы Федоровны, средневековой скульптуры — цесаревича Алексея Николаевича. «Ассирийский зал», сооруженный на средства купца И. М. Рукавишникова и С. А. Протопопова, — императрицы Александры Федоровны. Были также залы великих князей Владимира, Сергея и Павла Александровича, королевы эллинов Ольги Константиновны.

С годами Музей изящных искусств императора Александра III стал выполнял роль крупного национального учреждения в развитии знаний в области изящных искусств. Имя А. С. Пушкина музей получил лишь в 1937 году в связи со 100-летием со дня смерти поэта.

Открытие мощей святейшего патриарха Гермогена в 1913 году, совпавшее с празднованием 300-летия дома Романовых, свидетельствовало о небывалом религиозно-патриотическом подъеме, который по своей грандиозности и высоте народного духа был небывалым в России.

1913 Год был последним мирным годом. 300-летие дома Романовых праздновалось торжественно и всенародно. Вот как описывает в своих мемуарах первый день празднования — 21 февраля командир Отдельного корпуса жандармов, заместитель министра внутренних дел В. Ф. Джунковский:

Несмотря на возраст, болезнь люмбаго, которая часто давала себя знать, Мария Федоровна присутствовала на всех церемониях, считая это важным и необходимым, так как императрица Александра Федоровна, в силу состояния здоровья, часто не могла этого делать.

Из дневника Николая II:

Особенно торжественно прошли торжества по случаю 300-летнего юбилея дома Романовых в Костроме. Один из современников, присутствовавший тогда на празднествах, писал: «…Лишь только народ увидел Государя, раздалось могучее, непрерывное „ура!“, шапки полетели вверх, женщины махали платками, многие плакали. Государь снял фуражку и низко поклонился народу, глаза у него были влажны. Рядом с ним стояла императрица Александра Федоровна, две слезы медленно катились по ее белому как мрамор лицу… Тронулась императорская яхта… Толпа народа следовала вдоль берега, многие вошли в воду и по грудь в воде стремились приблизиться к пароходу, продолжая свое неистовое „ура!“ и бросая вверх шапки, пропадавшие затем в волнах… Все иностранцы, видевшие костромские торжества, были поражены таким единодушным выражением народных чувств к царю…».

После празднеств Николай записал в дневнике: «Благодарение Господу Богу, ниспославшему милость на Россию и на нас тем, что так достойно и так светло было нам дано отпраздновать дни трехсотлетия воцарения Романовых».

6 Мая у Николая II был юбилей, ему исполнилось 45 лет. Это был последний юбилей, когда он праздновал его большой семьей вместе с матерью.