Мария Федоровна.

«Иногда так тяжело, что кажется, нельзя больше терпеть…».

В одном из писем, написанных Марией Федоровной Николаю II в осенние месяцы 1917 года, читаем:

Великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна регулярно направляли в Тобольск письма, рассказывающие о их жизни в Крыму, о состоянии здоровья Марии Федоровны. Из Сибири, правда с большим опозданием, приходили ответы. Сохранившиеся письма Николая II великой княгине Ксении Александровне датированы 23 сентября, 5 ноября 1917 года, а также 7, 24 января и 20 февраля 1918 года. Они рассказывают, хотя и кратко, о том, что происходило в Тобольске, свидетельствуют о величайшем мужестве всех членов семьи, ее высоком моральном и нравственном духе, вере бывшего царя в далекое будущее России.

23 Сентября 1917 года Николай писал Ксении из Тобольска:

5 Ноября:

Накануне октябрьских событий 1917 года комиссар В. Вершинин сообщал из Крыма Керенскому: «Здоровье Марии Федоровны значительно улучшилось, сегодня впервые покинула постель. Николай Николаевич просит засвидетельствовать корректное отношение охраны. Он просит оставить командиром охраны нынешнего прапорщика Жоржелиани. Ввиду полного доверия Севастопольского исполнительного комитета охране, отличных отзывов охраняемых, я благодарил команду за службу. Предлагаю обратиться к командующему флотом об откомандировании охраны в мое распоряжение, ибо теперешнее положение команды совершенно неопределенное. Моя резиденция Кореиз в имении Ай-Тодор».

В октябре 1917 года после захвата власти большевиками в Ай-Тодоре произошли существенные изменения. Комиссар Керенского был заменен комиссаром, присланным Советами. Командовавший охраной Жоржелиани был отозван, и Севастопольский совет назначил на это место матроса Задорожного. Великий князь Александр Михайлович так описывает эти дни смены власти в Ай-Тодоре:

Феликс Юсупов вспоминал о Задорожном: «Это был огромный человек, — с неотесанным лицом, на котором, однако, можно было заметить некоторую доброту… По счастью, наша первая встреча прошла наедине… и я вскоре понял, что он расположен к нам. Он откровенно сказал, что сначала дал увлечься революционным движением. Расстались мы друзьями. Для нас было большой поддержкой сознавать, что мы доверены охране этого человека. При своих товарищах он обращался с нами грубо и ничем не обнаруживал своих истинных чувств».

По свидетельству княгини Лидии Леонидовны Васильчиковой, находившейся в Крыму вместе с членами императорской семьи: «Задорожный был умным и тактичным человеком, и ему удалось избежать трения с заключенными и установить свой авторитет в команде. Трудно сказать, каковы были его политические убеждения. Великие Князья считали его монархистом. Я в этом не уверена… Мне кажется, он просто был не террористом, а порядочным человеком и сделал все, что мог, чтобы не дать большевистским бандам расправиться с охраняемыми им пленниками…».

Однако не все в команде были настроены положительно как к вдовствующей императрице, так и к остальным членам романовской семьи. Большое опасение вызывал некий Спиро, осуществлявший надзор над обитателями Ай-Тодора. По воспоминаниям Ф. Юсупова, «время от времени являлся еврей Спиро и приказывал собирать всех обитателей Ай-Тодора для переклички. Вдовствующая Императрица отказывалась спускаться и лишь на минуты показывалась на верху лестницы».

Крымских узников, естественно, волновало происходившее в те дни в далеком Тобольске. Регулярную почтовую связь старались поддерживать с обеих сторон. Чаще всего в Тобольск писала Ксения Александровна, реже — занятая своим первенцем Ольга Александровна. 6 декабря 1917 года, в день последних именин Николая И, она сообщала своей племяннице Марии Николаевне:

В тот день —6 декабря 1917 года — бывший император сделал в своем дневнике следующую запись: «6 декабря. Среда. Мои именины провели спокойно и не по примеру прежних лет. В 12 час. был отслужен молебен. Стрелки 4-го полка в саду, бывшие в карауле, все поздравили меня, а я их — с полковым праздником. Получил три именинных пирога и послал один из них караулу. Вечером Мария, Алексей и Gilliard сыграли очень дружно маленькую пьесу „Le fluide de John“; много смеху было».

10 Декабря пришло первое письмо от матери. Николай II записал в своем дневнике: «10 декабря. Воскресенье… Перед чаем был очень обрадован получением первого письма от дорогой Мама́».

Как царь, так и царица глубоко переживали то, что происходило в России. В письме А. В. Сыробоярскому от 10 декабря 1917 года императрица Александра Федоровна, делясь с ним своими душевными переживаниями, размышляла о судьбе страны, которая стала для нее второй родиной:

В доме часто было холодно. Узники Тобольска мерзли, но сильный моральный дух позволял перенести и эти невзгоды. 19 декабря Николай II отмечал в дневнике: «Вчера получил хорошее письмо от Ольги. Стало холоднее, дул ветер и было ясно. После прогулки занимался с Алексеем. Наконец, от усиленной топки сделалось совсем тепло в комнатах».

Переписка между узниками Тобольска и Крыма продолжалась и в январе — апреле 1918 года. 7 января Николай II писал сестре Ксении:

Дочери Николая и цесаревич Алексей из далекого Тобольска писали бабушке и тетям милые, трогательные письма. Иногда это были большие подробные письма, рассказывавшие о их жизни и окружающей обстановке, иногда — короткие открытки.

Царская семья внимательно следила за тем, что происходило в Крыму. В сохранившихся письмах из Тобольска императрицы Александры Федоровны ее подруге Анне Вырубовой, написанных в январе 1918 года, мы находим такие строки: «О. А. (Ольга Александровна. — Ю. К.) пишет детям длинные письма — все про своего мальчика, которого обожает, кормит его, ухаживает за ним (у них нет няни). Бабушка, кажется, постарела очень — больная, у себя в комнате сидит и грустит».

Николай II 24 января писал своей старшей сестре:

21 Февраля великая княжна Мария Николаевна в письме Ксении Александровне сообщала:

Приблизительно в эти дни Николай II в своих дневниках сделал следующие записи:

По свидетельству члена Государственного совета барона Д. Б. Нейдгарта, содержавшемуся в следственном деле Н. Соколова, в марте 1918 года барон получил от ковенского вице-губернатора В. Н. Штейна, посланного в январе 1918 года в Тобольск «Правым центром» (монархическая организация, созданная в Москве в марте 1918 года) для оказания помощи царской семье, высочайшую просьбу государя, которая звучала примерно так: «Помогите и Матушке. Знаю, что Ей плохо». В соответствии с этой высочайшей просьбой был проведен сбор тайных пожертвований. Деньги в размере 35 тысяч рублей были направлены через протоиерея Сербинова, который должен был доставить их императрице через ее ливадийского духовника.

Краткие дневниковые записи бывшего царя, сделанные им в апреле-мае 1918 года, за два месяца до злодейского убийства царской семьи, красноречиво свидетельствуют о том, как усиливалось давление на всех членов семьи со стороны так называемых большевистских сил.

Сохранившиеся письма из Тобольска в Крым на имя великой княгини Ксении Александровны датированы 15 сентября и 22 октября 1917-го, 21 февраля и 14 апреля 1918 года. Последнее пришло в Крым от старшей дочери Николая II — великой княжны Ольги Николаевны. В нем говорилось:

Письма императрицы Александры Федоровны в Крым не сохранились, но до современников дошли ее яркие письма подруге Анне Вырубовой, которые свидетельствуют о том, как глубоко переживала царская чета военные поражения России, в том числе и Брестский мир. Несмотря на свое немецкое происхождение, Александра Федоровна резко критиковала немцев за их политику в отношении России. «Боже, как родина страдает. Знаешь, я гораздо сильнее и нежнее тебя ее люблю. Бедная родина, измучили внутри, а немцы искалечили снаружи, отдали громадный кусок, как во времена Алексея Михайловича, и без боя во время революции. Если они будут делать порядок в нашей стране, что может быть обиднее и унизительнее, чем быть обязанным врагу — Боже, спаси…» 3 марта 1918 года: «Такой кошмар, что немцы должны спасти всех и порядок наводить. Что может быть хуже и более унизительно, чем это? Принимаем порядок из одной руки, пока другой они все отнимают. Боже, спаси и помоги России! Один позор и ужас. Богу угодно эти оскорбления России перенести; но вот это меня убивает, что именно немцы не в боях (что понятно), а во время революции, спокойно продвинулись вперед и взяли Батум и т. д. Совершенно нашу горячо любимую родину общипали… Не могу мириться, т. е. не могу без страшной боли в сердце это вспоминать. Только бы не больше унижения от них, только бы они скорее ушли… Но Бог не оставит так. Он еще умудрит и спасет, помимо людей…».

В Крыму между тем обстановка обострялась. В феврале 1918 года Народным комиссариатом республики было принято постановление об упразднении канцелярии Марии Федоровны. В эти дни Задорожный от имени Севастопольского совета объявил Романовым, что они, как и лица их свиты, должны поселиться в имении Дюльбер, ранее принадлежавшем великому князю Петру Николаевичу. По словам Задорожного, эта акция была продиктована прежде всего заботой о безопасности членов бывшей императорской семьи.

В распоряжении Задорожного, по свидетельству княгини Л. Л. Васильчиковой, находилось сперва 60, а затем еще 20 человек и достаточно оружия, чтобы защитить дом с моря и суши. «Каждый раз, как кто-нибудь из жителей Дюльбера выходил за его пределы, он должен был спрашивать разрешение у Задорожного. Скоро и эти редкие выходы стали запрещены, и когда трехлетняя Ирина Юсупова навещала свою бабушку, великую княгиню Ксению Александровну, то англичанка оставалась за воротами, а ребенка вводил и выводил за ручку Задорожный».

Вскоре Мария Федоровна, великая княгиня Ольга Александровна с мужем и маленьким Тихоном переехали в Харакс — имение великого князя Георгия Михайловича. Великий князь Александр Михайлович со своей семьей остался в Ай-Тодоре, а великий князь Николай Николаевич со своими родными поселился во дворце «Кичкине», принадлежавшем ранее великому князю Дмитрию Константиновичу.

В те дни Ольга Александровна писала из Крыма своей племяннице Марии, одной из дочерей Николая, в Тобольск: «У нас тут что день — то новость… Ай-Тодор уже не собственность дяди Сандро. Конечно, много очень разговоров и событий, которые ежедневно меняются — по этому поводу. По всему побережью то же самое. Пока дома еще не отняты, т. е. можно в них жить».

Узников Дюльбера, по воспоминаниям Ф. Юсупова, кормили явно недостаточно. Чаще всего это была гречневая каша и суп. Несколько дней они ели осла, в другой раз — козла. Как сообщал лейб-казак Тимофей Ящик, хлебный рацион всех членов императорской семьи составлял полтора килограмма.

В письме от 23 февраля 1918 года Ольга Александровна сообщала Марии в Тобольск: «Опять с трудом получаем свои деньги из банка. Дают не более трехсот в месяц — этого при ужасной здешней дороговизне не хватает. И так на этой неделе пришлось продать две пары сапог Ник. Ал. (Николай Александрович Куликовский. — Ю. К.). Смешно? Не правда ли? К счастью, добрая милая Наталья Ивановна Орж. (Н. И. Оржевская. — Ю. К.) прислала нам своего масла и окорока (нам и Бабушке), и мы блаженствуем. Посылка после 2-х месяцев приехала благополучно». И далее: «…Послезавтра наш Тишка делается „полугодиком“ уже. Быстро время идет. По новому календарю ему уже давно больше… Посылаю 4 карточки — они не новые и все с ноября месяца. Теперь ничего нельзя достать, чтобы снимать, посылаю, ибо ты пишешь, что любишь получать карточки. Бабушка и мы все очень сердечно вас всех целуем и обнимаем. Храни Вас Господь. Любящая тебя, душка Мария, твоя старая и любимая тетя Ольга».

Денег явно не хватало, и в марте 1918 года в адрес Совета народных комиссаров за подписью Шервашидзе и Долгорукого было направлено письмо следующего содержания: «С 25 марта прошедшего года Вдовствующая Императрица Мария Федоровна проживает в имении Ай-Тодор вместе с дочерью своей Ксенией Александровной. Все эти 11 месяцев Вдовствующая Императрица проживала на свои средства, имевшиеся в наличных деньгах. Сравнительно незначительные ныне средства эти подходят к концу. Ввиду вызванной необходимости мы, состоящие при Вдовствующей Императрице, считаем нашим долгом довести об этом до сведения Совета Народных Комиссаров. На тот конец, не признает [ли] Совет целесообразным обеспечить дальнейшее ее существование. Благоволите не отказать ответом по содержанию. Шервашидзе, Долгорукий». Ответа не последовало.

13 Марта в Крым прибыл представитель датского Красного Креста врач Карл Кребс. Визит был согласован с датским посланником в Петрограде Харальдом Скавениусом. Кребс привез для вдовствующей императрицы и членов императорской семьи продовольствие и 50 тысяч рублей. Мария Федоровна была очень тронута вниманием родной Дании.

Кребс, который хорошо говорил по-русски, получил разрешение на посещение вдовствующей императрицы на определенных условиях. Беседа должна была вестись на русском языке в присутствии Задорожного. Однако разговор шел по-датски. Мария Федоровна жаловалась, что большевики забрали ее дневники и были очень грубы во время обысков. Задорожный, с которым в этот момент разговаривали Александр Михайлович и Ксения Александровна, делал вид, что не замечает происходящего.

Кребс забрал письма Марии Федоровны к родственникам в Данию и по прибытии в Копенгаген написал в МИД подробный отчет о встрече с вдовствующей императрицей, описав те условия, в которых проживала в Крыму императорская семья.

Таким образом, с конца 1917-го вплоть до марта 1918 года царская семья и члены императорской фамилии, находившиеся в Крыму и в других местах России, были заложниками большевиков в политической игре как внутри страны, так и за ее пределами. Именно этим можно объяснить, что Петроградский совет, первый начавший наступление на всех Романовых, не отдавал в это время приказа Севастопольскому совету в отношении судьбы всех находившихся в Крыму, в том числе Марии Федоровны. Любопытен подготовленный в это время большевиками так называемый «Декрет о царской фамилии», в котором говорилось: «Из Смольного передали, что Совет Народных Комиссаров составляет декрет о разрешении всем членам царской фамилии, в т. ч. и Николаю II с его семьей, выехать за границу». В декрете было указано, что разрешение на выезд дается ввиду возбужденного со стороны Романовых ходатайства по этому поводу. Некоторые члены императорской фамилии действительно обращались с просьбами о выезде к Керенскому, но Временное правительство тогда отклонило это ходатайство. После разгона Учредительного собрания отношение большевиков к вопросу о Романовых и так называемому «Декрету о царской фамилии», естественно, изменилось. В течение ноября 1917-го — марта 1918 года вплоть до заключения Брестского мира большевистские лидеры воздерживались от окончательного решения судеб всех представителей царской семьи и в первую очередь Николая II, выжидая, в определенной степени, и реакции по этому вопросу со стороны кайзера Вильгельма, дяди бывшего русского царя.

В июле 1918 года Совнаркомом был принят «Декрет о конфискации имущества низложенного Российского Императора и членов Императорского дома», на котором стояла подпись В. И. Ленина. В нем говорилось: