Мария Федоровна.
Болезнь цесаревича.
Начало века ознаменовалось скорбными событиями в жизни европейских монарших семей. В январе 1901 года от паралича умерла находившаяся в родственных связях с российской императорской семьей английская королева Виктория — последняя коронованная представительница Ганноверской династии. У нее было сорок внуков, рассеянных по всем королевским дворам.
В 1910 году скончался английский король Эдуард VII — сын королевы Виктории и муж сестры Марии Федоровны Александры. Императрица присутствовала на похоронах Берти, как называли его в семье. Через два года, в 1912 году, скоропостижно умер датский король Фредерик VIII, брат вдовствующей императрицы — милый Фреди, с которым Марию Федоровну всю жизнь связывали нежные чувства.
В 1913 году в Салониках был убит другой брат императрицы — Вилли, греческий король Георг I. Роковой выстрел из пистолета во время его обычной прогулки оборвал жизнь монарха. Убийцей оказался грек Схинас, заявивший на суде, что он социалист.
Серьезное беспокойство вызывало состояние здоровья маленького Алексея. Он рос умным, сметливым, живым и добрым ребенком. Родители и сестры обожали его. Когда он был здоров, весь дворец как бы преображался, мать и отец называли его «лучом солнца». Мария Федоровна очень любила маленького Алексея и всегда с радостью приезжала в царскую семью навестить его. По словам флигель-адъютанта полковника А. А. Мордвинова, «у него было то, что мы, русские, привыкли называть „золотым сердцем“. Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обижен. У него, как и у его родителей, любовь эта основывалась главным образом на жалости… Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».
Осенью 1912 года после сильного ушиба он тяжело заболел. Когда по приезде царской семьи в Спаду быстро стало известно, что Алексей болен, никто не представлял себе всей серьезности положения больного.
«Дни от 6 до 10 октября, — писал Николай II матери 20 октября, — были самые тяжелые. Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“. Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при нем, потому что она, понятно, уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею было плохо, но зато теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, она чувствует последствия пережитого и на бедном сердце».
Царь и царица пытались скрыть диагноз болезни сына от окружающих, и долгое время многие оставались в полном неведении о причине болезни цесаревича. Даже императрица Мария Федоровна о болезни внука узнала из газет.
«…Я раньше прочла в газете, но не поверила, а вечером я получила твою телеграмму и страшно беспокойна и взволнована. Я только о вас думаю, мой бедный Ники, и вам сочувствую всею душою и всем сердцем, надеюсь, что ему теперь лучше, и не болит больше, бедный маленький. А что это и как это случилось?..
В газете было сказано, что было подозрение на аппендицит и что вызывали профессора Федорова. Боли ощущались в правом боку. Он, наверное, сделал неправильное движение, бедный мальчик, как он должен был страдать».
Наставник и учитель Алексея Пьер Жильяр описывает один из вечеров, когда ему открылась тайна, которую пытались скрыть от всех царственные родители. Несмотря на болезнь цесаревича жизнь в Спале продолжалась, одна парадная охота сменяла другую, гостей становилось все больше и больше. Пьер Жильяр вспоминал:
«Однажды вечером, после обеда, великие княжны Мария и Анастасия Николаевны представляли две сцены из „Мещанина во дворянстве“ в столовой, где присутствовали их императорские величества, свита и несколько гостей. Я был суфлером и прятался за ширмой, служившей кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть императрицу, сидевшую в первом ряду зрительного зала, она улыбалась и оживленно разговаривала со своими соседями. Когда представление закончилось, я прошел через служебную дверь и оказался в коридоре как раз напротив комнаты Алексея Николаевича. Оттуда доносились стоны. Тут я увидел царицу — она бежала, подхватив двумя руками свой длинный, затрудняющий движение шлейф. Я прижался к стене, и она пробежала мимо, не заметив меня. Лицо ее было безумным, искаженным от ужаса. Я вернулся в столовую. То оживление, которое я там увидел, не поддается описанию. Ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными напитками. Все смеялись и обменивались шутками. Вечер был в разгаре. Через несколько минут вернулась царица. Она снова надела маску на лицо и заставила себя улыбаться гостям, толпившимся вокруг нее. Но мне было видно, что царь, хоть и занятый разговором, встал так, чтобы можно было наблюдать за дверью, и я перехватил полный отчаяния взгляд, который бросила на него вошедшая царица. Через час я вернулся в свою комнату, страшно расстроенный тем, что видел и что вдруг прояснило для меня всю трагичность этой двойной жизни».
10 Октября, когда уже ждали кончины цесаревича и даже причастили и соборовали его, из Сибири пришла телеграмма, в которой Распутин писал, что цесаревич будет жить. И действительно, с этого момента состояние наследника стало заметно улучшаться, он быстро пошел на поправку. Александра Федоровна уверовала в то, что исцеление Алексея от болезни произошло благодаря молитвам «старца».
«Я пишу Вам, и сердце мое полно благодарности Господу за его милосердие, — спешил поделиться с матерью царь после того, как миновал кризис. — Он (Господь. — Ю. К.) ниспослал нам благодать. Алексей начал поправляться… Аликс переносила это тяжелое испытание более мужественно, чем я, когда Алексею было совсем плохо, но теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, ее собственное здоровье подорвано: бедное сердце болит от пережитого страшного напряжения. Поэтому она старается беречь силы и днем лежит на кушетке в комнате Алексея. Все наши слуги, казаки, матросы и все окружающие нас люди сочувствовали нам…» Далее Николай II рассказывал матери о той моральной поддержке, которую они получили от простых людей, глубоко сочувствовавших царской семье: «Когда Алексей заболел, отца Александра Васильевича из женского Успенского монастыря, духовника детей, попросили отслужить благодарственный молебен на открытом воздухе. Люди умоляли его служить молебны каждый день, пока царевич не поправится. Польские крестьяне приходили толпами, они рыдали во время богослужения. Какое огромное количество икон, телеграмм, писем с пожеланиями нашему дорогому мальчику скорейшего выздоровления мы получили!».
Влияние «старца» все усиливалось, и царица видела в нем единственное спасение. Отношение же к Распутину ближайших родственников царя — матери, сестер, братьев — оставалось критическим. По словам сестры Николая II великой княгини Ольги Александровны, которой в силу обстоятельств чаще других приходилось встречаться с Распутиным, она «никогда не смогла заставить себя испытать симпатию к нему», хотя «Ники и Аликс надеялись, что я полюблю Распутина». Вместе с тем великая княгиня была убеждена в том, что у Распутина был природный дар исцеления: «Я видела собственными глазами, и неоднократно, чудотворную силу его воздействия. Я также знаю, что самые знаменитые врачи того времени вынуждены были признать это. Профессор Федоров, лечащий врач Алексея, выдающийся специалист в своей области, также рассказывал мне о подобных случаях; однако все врачи очень не любили Распутина». Пытаясь объяснить действительное отношение брата и Аликс к Распутину, Ольга Александровна констатировала: «Никогда ни мой брат, ни Аликс не верили тому, что человек этот обладает сверхъестественной силой. Они видели в нем крестьянина, глубокая вера которого сделала его инструментом в руках Божьих, но только для излечения Алексея. Аликс ужасно страдала от невралгии и ишиаса, но я никогда не слышала, чтобы „сибиряк“ ей помог».
Царь и царица жили теперь под грузом страшного и неизбежного будущего для себя, сына и страны. Флигель-адъютант, генерал-майор В. Н. Воейков, с декабря 1916 года комендант Зимнего дворца, вспоминал: «За одну ночь Государь состарился на десять лет. Он не мог перенести мысли, что его единственный сын, его любимый Алексей обречен медициной на преждевременную смерть или же на прозябание инвалида.
Необходимо было принять самые строгие меры, чтобы предохранить его Высочество от падений, порезов и даже царапин, потому что каждое незначительное кровотечение может для людей, страдающих гемофилией, оказаться роковым…
Для его царственных родителей жизнь потеряла всякий смысл, мы боялись улыбнуться в их присутствии. Посещая их Величества, мы вели себя во дворце как в доме, в котором кто-то умер. Император старался найти забвение в неустанном труде, но императрица не захотела подчиниться судьбе».
Однако состояние здоровья Александры Федоровны заметно ухудшалось. Она старалась избегать публичных встреч и выездов, хорошо понимая, что с каждым днем они становились для нее все более и более тягостными.
Художник Михаил Нестеров, присутствовавший на праздничной службе 26 августа 1912 года в Марфо-Мариинской обители в Москве, вспоминал:
«К двум часам следующего дня снова были в Церкви. Государыня приехала в коляске. Опять та же церемония, что и накануне. Царица вошла такая пышная, красивая. Отец Митрофан обратился к ней с приветствием. Начался краткий молебен. Во время него Императрице сделалось дурно: она быстро изменилась в лице, и едва успели подкатить заранее приготовленное кресло, она тяжело опустилась в него, почти без сознания.
Общее смятение. Однако больная скоро овладела собой. Кресло медленно катили по церкви, остановили у правого клироса.
Началась невероятно томительная церемония. Императрица изможденная, хмурая, со вспыхивающим алым румянцем на щеках стала раздавать подходившим к ее руке печатное изображение Федоровской Божией Матери. Процедура эта длилась несказанно долго. Кто подал Царице эту несчастную мысль, зачем нужно было утомлять больную, мрачно, но терпеливо выполнявшую свою тяжелую обязанность. Все были рады, когда церемония кончилась и больная в своем кресле удалилась в покои Великой Княгини (Елизаветы Федоровны. — Ю. К.), откуда она, никем не замеченная, не провожаемая, уехала во дворец. У несчастной Императрицы не было дара привлекать к себе сердца людей».
