Мария Федоровна.

Глава вторая. КОРОНАЦИЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II.

Коронация Николая II состоялась 14 (26) мая 1896 года в Успенском соборе Кремля. Присутствовало много иностранных гостей, среди которых были эмир Бухарский, королева Греции Ольга Константиновна, двенадцать наследных принцев, в том числе князь Фердинанд Болгарский, князь Николай Черногорский, принц Генрих Прусский — брат Вильгельма II, английский герцог Артур Коннаутский, герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сын короля Сиама, брат персидского шаха, японский принц, папский нунций и многие другие. Были также китайская и японская делегации.

В дни коронации стояла прекрасная майская погода. Было тепло и тихо. «Радостно сияло солнце, как бы заодно с москвичами желая встретить Государя, вступившего в свою первопрестольную столицу», — записал в дневнике великий князь Константин Константинович.

Народу было масса, трибуны — полностью заполнены зрителями, воздух был наполнен гулом колоколов. Праздничные украшения по всему городу. Стены домов задрапированы коврами и яркими тканями. На балконах — среди зеленых гирлянд — мириады электрических лампочек, которые должны были загореться с наступлением темноты.

Из дневника Николая II: «В 2.30 ровно тронулось шествие. Я ехал на Норме. Мама́ сидела в первой золотой карете. Аликс — во второй — тоже одна. Про встречу нечего говорить, она была радушна и торжественна, какая только и может быть в Москве!».

Первый выстрел салюта возвестил о том, что царь выехал из Петровского дворца. Кругом было всеобщее ликование. Многие в толпе молились, многие крестили государя вслед. Шествие достигло Спасских ворот. За жандармами — Собственный Его Величества конвой, потом лейб-казаки, за ними царская охота, придворный музыкальный хор и золотые кареты. В первой карете — императрица-мать. Во второй карете — молодая царица. Она была одета в коронационное платье из серебряной парчи, работы мастериц Ивановского монастыря, на плечах — золотая мантия, обшитая шнурами горностая. Вес коронационного одеяния был высок — 23 килограмма. Но царица держалась мужественно и спокойно. Николай II в мундире Преображенского полка.

Шествие тянулось долго. У Иверской царь и царица совершили молебствие. «Снова потянулись придворные ливреи, золотые кареты и коляски, шитые мундиры, лошади в золоченых чепраках, — вспоминал великий князь Константин Константинович. — Держа шапку в руке, из Спасских ворот показался на белом коне Государь. И у нас раздалось „ура“… Царь направился к Успенскому собору. Я видел, как они втроем прикладывались к иконам и мощам Святителя Филиппа. Из Успенского собора прошли в Архангельский, и потом мимо Благовещенского на Красное Крыльцо. С его верхней площадки царь и обе царицы трижды поклонились народу. Чудная минута!».

Успенский собор был готов к церемониалу. В центре — под балдахином малинового бархата с изображениями русского государственного герба в виде двуглавого орла были установлены три древних престола: для императора — царя Иоанна III, для императрицы — царя Михаила Федоровича (так называемый «персидский») и для вдовствующей императрицы — трон царя Алексея Михайловича (так называемые «алмазные кресла»).

Присутствовавший на коронации датский придворный художник Лауритс Туксен, создавший великолепную картину, посвященную коронации, в своих дневниках писал: «Солнце бросало свои лучи в огромное помещение, стены которого покрывали древние византийские росписи по золотому фону. На расположенные амфитеатром кресла было натянуто алое покрывало. Подиум в середине и ведущая к нему лестница с балюстрадой сверкали, как из чистого золота, а две мощные колонны, на которые она опиралась, были обтянуты темно-пурпурным бархатом, как и три балдахина над тремя тронными креслами, которые были украшены золотым шитьем и большими плюмажами из черных, белых и желтых страусиных перьев».

Величие всего происходящего в соборе производило, по словам великого князя Константина Константиновича, «подавляющее и неописуемое впечатление». Богослужение продолжалось около двух с половиной часов от начала коронации до конца литургии.«…Все соединилось тут, возвышая душу и переполняя ее восторгом: и редкое по красоте и роскоши зрелище и дивное пение и трогающее до глубины сердца молитвословие… Глубоко потрясенный, я видел, как после причастия два архиерея взошли на площадку трона пригласить Государя шествовать к царским вратам и как совершался обряд миропомазания».

Граф С. Д. Шереметев — обер-егермейстер императорского двора, историк и археолог, находившийся во время коронации рядом с императрицей Марией Федоровной, поддерживая порфиру, так описывает в своих дневниках волнующие моменты коронации:

Будущий маршал и президент Финляндии К. Г. Маннергейм, присутствовавший на коронации в качестве кавалергардского офицера русской армии, вспоминал: «Все выглядело неописуемо красиво и величественно… Я был одним из четырех кавалергардских офицеров, которые вместе с самыми высокопоставленными лицами государства образовали шпалеры вдоль широкой лестницы, она вела от алтаря к трону на коронационном возвышении. Воздух от ладана был удушающим. С тяжелым палашом в одной руке и „голубем“ (кавалергардская каска. — Ю. К.) — в другой, мы неподвижно стояли с девяти утра до половины второго дня».

Сто один оружейный залп возвестил тысячам людей, собравшихся на площади перед Успенским собором и на улицах Москвы, что церемония коронации совершилась.

«С этой минуты Он (Николай II. — Ю. К.), — по словам С. С. Ольденбурга, — почувствовал себя помазанником Божиим, чин коронования был для него полон глубокого смысла. С детства обрученный России, он в этот день как бы повенчался с нею».

Императрица Мария Федоровна первая выходит из собора, у ворот которого ее ожидает балдахин… С. Д. Шереметев свидетельствует: «Вот она вышла на площадь… Оглушительный трезвон, пуш[ечные] выстрелы и потрясающие крики „Ура!“ встречают и провожают ее. Она кланяется словно каждому отдельно, как только она умеет кланяться, и я чувствовал, что электрическая искра проникла повсюду; и все эти лица вокруг, лица народные, с таким выражением, с такой любовью провожали ее взором, не могли оторваться от нее. Она медленно подвигалась, лицо было серьезно и сосредоточенно, но она старалась улыбнуться. Поднявшись на Красное крыльцо, она остановилась и, окинув взором несметную толпу, троекратно поклонилась народу… Еще мгновение, и она скрылась из глаз и тем же путем чрез залы Кремлевского дворца прошла во внутренние покои, где остановилась, сняла порфиру и каждому из нас молча протянула руку в знак благодарности…».

Коронация завершилась, и процессия направилась в сторону царского дворца. В горностаевой мантии с короной на голове, его величество шествовал под балдахином, который несли генерал-адъютанты государя, а перед ним и следом попарно маршировали четыре кавалергардских офицера с обнаженными палашами…

Огромное количество столов Андреевского зала Кремля было заставлено коронационными подарками. Особое внимание обращало на себя блюдо от московского купечества. Автором рисунка «Георгий Победоносец поражает дракона» был известный художник Виктор Васнецов.

Николай II в день коронации сделал следующую запись в дневнике: «14 мая. Вторник. Великий, торжественный, но тяжкий, в нравственном смысле, для Аликс, Мама́ и меня, день. С 8 ч. утра были на ногах; а наше шествие тронулось только в ½ 10. Погода стояла, к счастью, дивная; Красное Крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном, но не забывается во всю жизнь!!! Вернулись к себе в половину второго. В три часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В 4 часа все окончилось благополучно; душою, преисполненною благодарностью к Богу, я вполне потом отдохнул. <…> В 9 час. пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье».

На коронации присутствовали известные русские художники. На своих полотнах они запечатлели это знаменательное событие русской истории. Картина И. Е. Репина «Венчание Николая II и великой княгини Александры Федоровны» (1894) хранится в Русском музее в Петербурге, а картина В. А. Серова «Коронация Николая II в Успенском соборе» (1896) — в Государственной Третьяковской галерее.

Для императрицы Марии Федоровны день коронации сына был трудным днем. Позже в письме сыну Георгию Мария Федоровна, описывая свои «большие и мучительные переживания» того дня, когда «открылись все раны» и напомнили ей счастливое время коронации Александра III в 1883 году, писала:

Ходынские события омрачили коронационные празднества и легли тяжелым грузом на плечи императора и его близких. «Ужасная катастрофа на народном празднике с этими массовыми жертвами, — по словам Марии Федоровны, — опустила как бы черную вуаль на все то хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти». Погибло, по официальным данным, 1282 человека (по другим данным — 1389 человек).

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «У меня кровь застыла в жилах. Мне стало дурно. Но я все-таки смотрела. Эти фуры везли мертвых — искалеченных до неузнаваемости».

Николай и Александра Федоровна присутствовали на панихиде по погибшим, а 19 мая посетили бараки и палаты Екатерининской больницы и палаты Мариинской больницы, где лежали раненые.

Из дневниковых записей Николая II за 18–20 мая 1896 года:

Умершие, по распоряжению императора, были похоронены за его счет в отдельных гробах, а не в братской могиле, как это обычно делалось прежде. Их семьям и семьям пострадавших было выплачено по тысяче золотых рублей. Мария Федоровна также побывала в больницах, и всем раненым, а увечья получили 1300 человек, по ее распоряжению было послано по бутылке мадеры. «Я была в отчаянии при виде в госпитале всех этих бедных раненых, наполовину раздавленных, почти каждый из них потерял кого-нибудь из родных, — писала она великому князю Георгию Александровичу. — Это было ужасно! Но в то же время они были так велики и возвышенны в своей простоте, что очень хотелось встать перед ними на колени. Они были так трогательны, не обвиняя никого, кроме самих себя. „Мы сами виноваты“, — говорили они и сожалели, что огорчили царя! Да, они были прекрасны, и можно более чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу. Остальным классам следовало бы брать с них пример, а не грызться между собой и, особенно, не возбуждать своим буйством, своей жестокостью умы до такого состояния, которое я еще никогда не видела за 30 лет моего пребывания в России…».

Мария Федоровна поддержала идею создания Комиссии по рассмотрению причин ходынской трагедии. 25 мая Николай II отметил в дневнике: «Брожение в семействе по поводу следствия, над которым назначен Пален», а Мария Федоровна, продолжая эту тему, писала сыну Георгию: «Это было страшно, а семья Михайловичей сеяла всюду раздор с непривычной резкостью и злобой».

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны:

Первые годы после ухода из жизни Александра III были очень тяжелы для Марии Федоровны. Она никак не могла оправиться от горестной утраты и постоянно чувствовала присутствие «дорогого Саши». «Первого января (1896 года. — Ю. К.), — рассказывала она в письме великому князю Георгию Александровичу, — мы с Ольгой пошли в нашу любимую маленькую церковь одни без Миши, который должен был принять участие в выходе в Зимнем дворце. Это было грустно и страшно мучительно, мне казалось, что я чувствовала около себя душу нашего обожаемого Папа́, и, наверное, это его молитвы к Нему помогают мне нести мое ни с чем не сравнимое несчастье и постоянную боль сердца с большим душевным спокойствием».

В другом письме сыну, рассказывая о совместном с Ники, Аликс, Ксенией и Сандро посещении церкви Зимнего дворца, Мария Федоровна пишет: «…Я уверена, что нас сопровождают молитвы нашего обожаемого Папа́, и, причащаясь, я чувствую себя ближе к нему. Вот уже два года прошло с того времени, что он говел здесь вместе с нами, и кто мог тогда подумать, что мы его так скоро потеряем, а мне придется пережить это ни с чем не сравнимое и ужасное несчастье».

Императрица долго носила траур по своему покойному мужу. Нормы христианского поведения — смирение и терпение были главными для нее на протяжении всей жизни. И она всегда пыталась привить их своим детям, а позже и внукам. В ее письмах часто можно встретить пространные рассуждения на эту тему. В одном из них, говоря о потери супруга, Мария Федоровна восклицала: «Господи! Господи! Какое страшное испытание! Как можно выдержать такую боль и такое горе — это непонятно! Но на все воля Божия, и нужно стараться нести этот тяжелый крест безропотно и с христианским смирением. Да придет мне Господь на помощь и даст необходимые силы!» В других письмах она замечала: «Это воля Божия, испытывающая нас так жестоко, Он знает, для чего это делается, и мы должны нести наш крест, не спрашивая о причинах». И далее: «Нужно благодарить Его за все то хорошее, что мы имели в прошлом!».