Сияние.

11. Сияние.

Прямо за дверями были свалены в кучу четыре сумки. Три здоровенных, видавших виды старых чемодана из черной искусственной крокодиловой кожи. Последняя необъятных размеров сумка на молнии была из выцветшей шотландки.

– Похоже, ты ее унесешь, а? – спросил Холлоранн у Дэнни. Сам он в одну руку взял два больших чемодана, а оставшийся сунул подмышку.

– А как же, – сказал Дэнни. Он вцепился в сумку обеими руками и вслед за поваром спустился по ступенькам крыльца, мужественно стараясь не кряхтеть, чтобы не выдать, как ему тяжело.

За то время, что прошло с приезда Торрансов, поднялся резкий, пронизывающий ветер; он свистел над стоянкой, и Дэнни, тащившему перед собой сумку, которая стукала его по коленкам, приходилось щуриться так, что глаза превращались в щелки. На асфальте, теперь почти пустынном, шуршали и переворачивались несколько блуждающих осиновых листков, отчего Дэнни на миг вспомнилась та ночь на прошлой неделе, когда, проснувшись после кошмара, он услышал – или, по крайней мере, подумал, что слышит, – как Тони не велит ему ехать.

Холлоранн опустил сумки на землю возле багажника бежевого «Плимут-фьюри».

– Машина, конечно, не бог весть какая, – доверительно сообщил он малышу, – я ее нанял, вот что. Моя Бесси – на другом конце Штатов. Вот то машина, так машина. Кадиллак пятидесятого года, а катается – одно удовольствие! Да, скажу я вам… Держу ее во Флориде, она уже слишком стара, чтоб лазить по горам. Тебе помочь?

– Нет, сэр, – сказал Дэнни. Последние десять или двенадцать шагов ему удалось пронести сумку, не кряхтя. С глубоким вздохом облегчения он опустил ее на землю.

– Молодец, – похвалил Холлоранн. Вытащив из кармана синего шерстяного пиджака большую связку ключей, он отпер багажник и, поднимая вещи, спросил: – Сияешь, малыш? Да как сильно, я таких еще не встречал. А мне в январе шестьдесят стукнуло.

– А?

– Тебе кое-что дано, – сказал Холлоран, оборачиваясь к нему. – Что до меня, я всегда называл это сиянием. И бабка моя тоже так говорила. У нее у самой это было. Когда я был пацаненком, не старше тебя, мы частенько сиживали на кухне и подолгу болтали, даже рта не раскрывая.

– Честно?

При виде разинутого рта Дэнни, его почти голодного выражения, Холлоранн с улыбкой сказал:

– Залезай-ка, посидишь со мной несколько минут в машине. Хочу поговорить с тобой. – Он захлопнул багажник.

Венди Торранс из вестибюля «Оверлука» увидела, как ее сын лезет на пассажирское сиденье в машину Холлоранна, а черный повар-великан садится за руль. Ощутив острый укол страха, она открыла было рот, чтобы сказать Джеку: Холлоранн не шутил насчет того, чтобы увезти его сына во Флориду, затевается похищение… Но они сидели в машине – и ничего больше. Очертания головки сына, внимательно повернутой к крупной голове Холлоранна, были едва видны Венди. Но и с такого расстояния она узнала позу: так сын смотрел телевизор, когда показывали что-нибудь особенно захватывающее, так он играл с отцом в «старую деву» или дурацкий криббидж.[2] Джек, который по-прежнему озирался в поисках Уллмана, этого не заметил. Венди молчала, нервно наблюдая за машиной Холлоранна и пыталась понять: о чем же может идти разговор, если Дэнни так наклонил голову?

В машине Холлоранн говорил:

– Когда думаешь, что один такой на свете, делается вроде как одиноко, так?

Дэнни, которому иногда бывало не только одиноко, но и страшно, кивнул. – А других вы не встречали, только меня? – спросил он.

Холлоранн рассмеялся, качая головой.

– Нет, малыш, нет. Но ты сияешь сильней всех.

– Значит, таких много?

– Нет, – сказал Холлоранн, – но время от времени на них натыкаешься. Полно ребят, которые сияют самую чуточку. И даже не знают про это. Только всегда являются с цветами, коли их жены погано себя чувствуют во время месячных, хорошо сдают контрольные в школе, хоть учебник и в руки не брали, и, стоит им зайти в комнату, они сразу соображают, что чувствуют люди в ней. Таких-то я встречал человек пятьдесят или шестьдесят. Но всего человек двенадцать, включая и мою бабулю, знали, что сияют.

– У-у, – сказал Дэнни и задумался. Потом: – Вы знаете миссис Брэнт?

– Ее-то? – презрительно переспросил Холлоранн. – Она не сияет, нет. Просто два-три раза за вечер отсылает назад свой ужин.

– Я знаю, что она не сияет, – серьезно сказал Дэнни. – А дяденьку в серой форме, который подгоняет машины, знаете?

– Майка? Конечно, я знаю Майка. И что же?

– Мистер Холлоранн, зачем ей его штаны?

– Малыш, ты о чем?

– Ну, когда она на него смотрела, то думала: вот бы забраться в его штаны, и я подумал, зачем…

Больше он не сказал ничего. Из груди запрокинувшего голову Холлоранна вырвался таившийся там басистый хохот, раскатившийся по машине подобно артиллерийской канонаде, такой хохот, что затряслись сиденья. Дэнни озадаченно улыбнулся. Наконец, то возобновляясь, то стихая, буря улеглась. Из нагрудного кармана Холлоранна вытащил большой шелковый носовой платок – как будто, сдаваясь, выбросил белый флаг – и вытер льющиеся из глаз слезы.

– Мальчуган, – сказал он, все еще похрюкивая, – тебе еще и десяти не исполнится, а ты уж узнаешь все о роде человеческом. Только не знаю, завидовать тебе или нет.

– Но миссис Брэнт…

– Выкинь ее из головы, – сказал повар. – И не вздумай спросить маму. Она только расстроится, сечешь?

– Да, сэр, – ответил Дэнни. Он просек это лучше некуда. В прошлом ему уже случалось огорчать маму подобным образом.

– Миссис Брэнт – просто грязная старуха, у которой кое-где чешется, вот все, что тебе надо знать, – он задумчиво посмотрел на Дэнни. – И сильно ты можешь попасть, док?

– А?

– Ну-ка, бабахни в меня. Подумай в мою сторону. Хочу понять: столько ты можешь, сколько я думаю, или нет.

– А что подумать?

– Все равно. Только подумай сильно.

– Ладно, – сказал Дэнни. Минуту он соображал, потом, собравшись с мыслями, сосредоточился и резко швырнул их в сторону Холлоранна. Раньше ничего подобного Дэнни не приходилось делать и в последний миг какая-то часть его существа инстинктивно восстала, притупив грубую силу мысли – он не хотел повредить мистеру Холлоранну. И все-таки мысль полетела стрелой, да с такой силой, в какую Дэнни никогда бы не поверил. Она пронеслась, как пущенный рукой Нолана Райана литой мяч, и даже чуть-чуть быстрее.

(Ой, хоть бы не сделать ему больно!).

Подумал он вот что:

(ПРИВЕТ, ДИК!!!).

Холлоранн сморщился и рывком отпрянул к спинке сиденья. Смыкаясь, громко лязгнули зубы, из нижней губы тоненькой струйкой потекла кровь. Руки повара невольно поднялись с колен к груди, а потом упали обратно. Ресницы слабо трепетали, очевидно, неуправляемые сознанием, и Дэнни испугался.

– Мистер Холлоранн? Дик? С вами все в порядке?

– Не знаю, – сказал Холлоранн со слабым смешком. – Честное слово, не знаю, Бог свидетель. Господи, малыш, ну ты и стрелок.

– Извините, – сказал Дэнни, встревожившись еще сильнее. – Сходить за папой? Я сбегаю, приведу его.

– Нет, уже все нормально. Все хорошо, Дэнни. Посиди тут. Просто меня немножко встряхнуло, вот и все.

– Я могу еще сильнее, – сознался Дэнни. – Я испугался в последний момент.

– Может, оно и неплохо… а то висеть бы моим мозгам из ушей. – Он заметил тревогу на лице Дэнни и улыбнулся. – Ничего страшного, а ты что чувствовал?

– Как будто я – Нолан Райан и кидаю мяч, – быстро ответил Дэнни.

– Любишь бейсбол, да? – Холлоранн осторожно растирал виски.

– Нам с папой нравятся «Ангелы», – сказал Дэнни. – В Восточноамериканской Лиге – «Ред Сокс», а в Западной – «Ангелы». Мы смотрели на мировом чемпионате матч «Ред Сокс» с Цинциннати, я тогда был куда меньше. А папа… – лицо Дэнни потемнело и стало расстроенным.

– Что папа, Дэн?

– Не помню, – сказал Дэнни. Он принялся было запихивать в рот большой палец, чтоб пососать его, но это были детские штучки. Рука вернулась на колени Дэнни.

– Ты умеешь понять, что думают папа с мамой, Дэнни? – Холлоранн пристально смотрел на него.

– Если мне хочется, почти всегда. Но обычно я не стараюсь.

– А почему?

– Ну… – он на минуту обеспокоенно замолчал. – Ну, это же как подглядывать в спальню, когда они делают то, от чего бывают дети. Вы знаете, что это такое?

– Да, было дело, – серьезно сказал Холлоранн.

– Им бы это не понравилось. И не понравилось бы, что я подсматриваю, как они думают. Это гадко.

– Понятно.

– Но я понимаю, что они чувствуют, – сказал Дэнни. – С этим я ничего не могу поделать. Еще я знаю, как вы себя чувствуете. Я сделал вам больно. Извините.

– Просто голова заболела. С похмелья бывало и хуже. Ты можешь читать чужие мысли, Дэнни?

– Я пока совсем не могу читать, – ответил Дэнни, – только несколько слов. Но за эту зиму папа собирается выучить меня. Папа учил читать и писать в большой школе. В основном писать, но читать он тоже умеет.

– Я хотел сказать, ты можешь понять, о чем думает кто-то другой?

Дэнни поразмыслил.

– Когда громко, могу, – наконец сказал он. – Как миссис Брэнт про штаны. Или, как когда мы с мамой один раз пошли в большой магазин покупать мне ботинки, и там один большой парень смотрел на приемники и думал взять один, а покупать не хотел. Потом он подумал: «а что, если поймают?» А потом: «но мне так хочется такой приемник». Потом он опять подумал, вдруг его поймают, ему от этого стало плохо, и мне тоже. Мама разговаривала с человеком, который продает ботинки, так что я пошел к тому парню и сказал: «Парень, не бери это радио. Уходи». И он правда испугался. И быстро ушел.

Холлоранн широко ухмыльнулся.

– Держу пари, так оно и было. А что ты еще можешь, Дэнни? Только мысли и чувства или еще что-то?

Осторожное:

– А вы можете еще что-то?

– Иногда, – сказал Холлоранн. – Не часто. Иногда… иногда мне бывают видения. А у тебя бывают видения, Дэнни?

– Иногда, – сказал Дэнни, – я вижу сны, когда не сплю. После того, как приходит Тони. – Ему опять очень захотелось сунуть палец в рот. Про Тони он никогда никому не рассказывал – только папе с мамой. Он заставил руку с тем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.

– Кто такой Тони?

И вдруг на Дэнни накатило одно из тех озарений, которые пугали его больше всего: словно перед глазами вдруг быстро промелькнула какая-то непонятная машина, которая могла оказаться и безвредной, и смертельно опасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал, чтобы понять.

– В чем дело? – выкрикнул он. – Вы расспрашиваете меня, потому что волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему вы волнуетесь за нас?

Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.

– Перестань, – сказал он. – Наверное, все нормально. А если и есть что-то… так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что тебе до нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.

Но я не понимаю! – взорвался Дэнни. – Я понимаю, но не понимаю! Люди… люди чувствуют всякое. А я чувствую их, но не понимаю, что я чувствую! – Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. – Я хотел бы уметь читать. Иногда Тони показывает мне надписи, а я их еле прочитываю.

– Кто такой Тони? – повторил Холлоранн.

– Мама с папой называют его моим «невидимым приятелем», – ответил Дэнни, тщательно воспроизводя слова. – Но на самом деле, он настоящий. По крайней мере, я так думаю. Когда я по правде сильно стараюсь что-нибудь понять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок, только… там бывают видения, как вы говорите. – Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. – Раньше всегда приятные. А теперь… не помню, как называются сны, когда пугаешься и плачешь?

– Кошмары? – спросил Холлоранн.

– Да. Правильно. Кошмары.

– Про этот отель? Про «Оверлук»?

Дэнни снова опустил глаза к своей руке с «сосательным» пальцем. – Да, – прошептал он. Потом, глядя вверх, в лицо Холлоранну, пронзительным голоском заговорил.

– Но я не могу рассказать все это папе, и вы тоже не можете! Ему пришлось взяться за эту работу, потому что дядя Эл не смог найти ему никакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он опять может начать Плохо Поступать, а я знаю, что это такое, это значит – напиватьс я, вот что, он всегда напивалс я, а это плохо! – Дэнни умолк, готовый расплакаться.

– Ш-ш-ш, – сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни к шершавой ткани пиджака. От него слабо пахло нафталином. – Ничего, сынок. А ежели пальчику нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. – Но лицо его было встревоженным.

Он сказал.

– То, что ты умеешь, сынок… я называю это «сиять», Библия – «иметь видения», а ученые – «предвидеть». Я много читал об этом, сынок. Специально. И означает все это одно – видеть будущее.

Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.

– Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после не бывало… этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, за морями, на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я стоял у раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто. «Эй», – говорю, – «ну-кась, погляди, как это делается». Он протягивает мне картошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп – и нету. Говоришь, тебе перед… видениями этот Тони является?

Дэнни кивнул.

Холлоранн обнял его одной рукой.

– А у меня пахнет апельсинами. Весь тот день пахло апельсинами, а мне это было ни к чему, потому что они входили в меню ужина – мы получили тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой кухне провоняло апельсинами.

Я на секунду вроде как отключился. А потом услышал взрыв и увидел пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело – так шипит только пар. Потом я вроде бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с рельсов вагон, он лежал на боку и написано было: «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ДЖОРДЖИЯ И ЮЖНАЯ КАРОЛИНА», и меня осенило, я понял – на этом поезде ехал мой брат Карл, а поезд соскочил с рельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а передо мной – этот перепуганный тупой салабон, все протягивает мне картошку с ножиком и говорит: «Сержант, ты в норме?» А я говорю: «Нет, только что в Джорджии погиб мой брат». Дозвонился я, наконец, до мамочки по междугородному телефону, и она рассказала мне, как это было.

Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.

Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя воспоминание, и сверху вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.

– Но запомнить тебе малыш, надо вот что: такие штуки не всегда сбываютс я. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в лагере для мальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту, жду посадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые, лет, наверное, за пять. Вот я и говорю себе: «Господи, что ж будет в этом ненормальном ночном шоу дальше?» и отправляюсь в туалет, и сажусь на унитаз, чтоб побыть одному. Сознания не теряю, но появляется у меня ощущение, что мой самолет разобьется, и делается оно все сильней и сильней. А потом пропадает вместе с запахом апельсинов, и делается ясно, что все кончилось. Я вернулся к кассам авиалиний «Дельта» и поменял свой рейс на другой, через три часа. И знаешь, что было?

– Что? – прошептал Дэнни.

Ничего! – сказал Холлоранн и рассмеялся. Он с облегчением увидел, что и мальчик слабо улыбнулся. – Ничегошеньки! Самолет сел, как по маслу и точно по расписанию. Вот видишь… бывает, предчувствия ничем не кончаются.

– О, – сказал Дэнни.

– Или возьми скачки. Я много хожу на скачки и обычно играю очень неплохо. Когда они отправляются на старт, я стою у ограды и иногда сияние мне подсказывает, так, чуть-чуть: та лошадь или эта. Обычно такое чутье дает прилично заработать. Я всегда твержу себе: в один прекрасный день ты угадаешь три лошади в трех больших заездах и получишь на этом такие деньжищи, что можно будет рано уйти на пенсию. До сих пор это еще не сбылось. Зато много раз я возвращался домой с ипподрома не на такси, а на своих двоих со слипшимся бумажником. Никто не сияет все время, кроме, может, Господа на небесах.

– Да, сэр, – согласился Дэнни, думая, как почти год назад Тони показал ему нового малыша, лежавшего в колыбельке в их стовингтонской квартире. Из-за этого Дэнни очень взволновался и стал ждать, зная, что на это требуется время, но никакой новый ребеночек не появился.

– Теперь послушай-ка, – сказал Холлоранн и взял обе ручки Дэнни в свои. – Здесь я видел несколько плохих снов, и плохие предчувствия тоже были. Я тут проработал теперь уже два сезона, и раз десять у меня были… ну… кошмары, а еще, сдается мне, с полдюжины раз мерещилось всякое. Нет, что – не скажу. Это не для такого малыша, как ты. Просто разные гадости. Раз это было с этими кустами, чтоб им пусто было, с теми, что на манер зверей подрезаны. Другой раз горничная, Делорес Викери ее звать, было у нее малюсенькое сияние, да сдается мне, она об этом знать не знала. Мистер Уллман выкинул ее с работы… знаешь, что это значит, док?

– Да, сэр, – простодушно ответил Дэнни, – папу выкинули из школы, вот почему, по-моему, мы оказались в Колорадо.

– Ну вот, Уллман выкинул ее из-за того, что она говорила, будто увидела в одном из номеров что-то такое… в том номере, где случилась нехорошая вещь. Это номер 217, и я хочу, чтобы ты пообещал мне не заходить в него, Дэнни. Всю зиму. Обходи его стороной.

– Ладно, – сказал Дэнни. – Эта тетя… горничная… она попросила вас посмотреть?

– Да, попросила. И кое-что скверное там было. Но… не думаю, что оно может навредить кому-нибудь, Дэнни. Вот я к чему клоню. Те, кто сияет, иногда умеют видеть то, что должно случиться и, думаю, иногда – то, что уже случилось. Но все это – как картинки в книжке. Ты хоть раз видел в книжке страшную картинку, Дэнни?

– Да, – сказал он, вспоминая сказку о Синей Бороде и картинку, на которой новая жена Синей Бороды открывает дверь и видит все головы.

– Но ты знаешь, что она не может тебе ничего сделать, так?

– Да-а… – с легким сомнением откликнулся Дэнни.

– Ну вот, так и с этим отелем. Не знаю, с чего, но мне кажется, что бы плохое тут в свое время ни случилось, его маленькие кусочки еще валяются по отелю, как обрезки ногтей или сопли, которые кто-то противный размазал под стулом. Не понимаю, почему так должно быть именно тут. Сдается мне, скверные вещи случаются во всех отелях на свете, я много где работал и никаких неприятностей не было. Только здесь. Но, Дэнни, я не думаю, что такое может кому-нибудь повредить. – Каждое слово он подчеркивал, мягко встряхивая мальчика за плечо. – Поэтому, если увидишь что-то в холле или в комнате, или на улице, где эти кусты… просто посмотри в другую сторону, а когда снова обернешься, все пропадет. Сечешь?

– Да, – сказал Дэнни. Он успокоился и чувствовал себя куда лучше. Он стал на коленки, чмокнул Холлоранна в щеку и крепко обхватил. Тот обнял его в ответ.

Выпустив мальчика он спросил:

– Твои предки… они не сияют, нет?

– Нет, не думаю.

– Я их проверил, так же, как тебя, – сказал Холлоранн. – Твоя мама дернулась только чуть-чуть. Знаешь, по-моему, все мамаши немного сияют – по крайней мере, пока их детки не подрастут настолько, чтоб самим о себе позаботиться. Твой папа…

Холлоранн ненадолго замолчал. Он проверил отца мальчугана и просто не понимал. Не похоже было, что Дик встретил того, кто сияет, но твердо сказать, что этот человек на такое не способен, было нельзя. Прощупывать отца Дэнни было… странно, как будто Джек Торранс что-то – нечто – скрывал. Или так далеко упрятал в себя, что до этого невозможно было добраться.

– Думаю, он вообще не сияет, – закончил Холлоранн. – Так что за них не беспокойся. Просто сам будь поосторожней. Не думаю, что хоть что-нибудь тут может причинить тебе вред. Так что спокойствие, о'кей?

– О'кей.

Дэнни! Эй, док!

Дэнни огляделся по сторонам.

– Это мама. Я ей нужен, надо идти.

– Знаю, – сказал Холлоранн. Желаю хорошо провести зиму, Дэнни. Так хорошо, как сумеешь.

– Ладно. Спасибо, мистер Холлоранн. Мне намного лучше.

В его сознании возникла улыбающаяся мысль:

(Для друзей – Дик).

(Да, Дик, ладно).

Их глаза встретились, и Дик Холлоранн подмигнул.

Дэнни пролез на сидение машины и открыл дверцу. Когда он вылезал, Холлоранн позвал: – Дэнни?

– Что?

– Если будут неприятности… позови. Заори как следует, погромче, как несколько минут назад. Я сумею тебя услышать даже далеко на юге, во Флориде. А услышу, так примчусь со всех ног.

– Ладно, – сказал Дэнни и улыбнулся.

– Осторожней, паренек.

– Угу.

Дэнни захлопнул дверцу и побежал через стоянку к крыльцу, где, обхватив себя руками на знобящем ветру, стояла Венди. Холлоранн смотрел, широкая улыбка медленно таяла.

Не думаю, что хоть что-нибудь тут может причинить тебе вред.

Не думаю…

Но что, если он ошибся? Как только он увидел ту хреновину в ванне номера 217, то понял, что отработал в «Оверлуке» свой последний сезон. Хреновина эта была много хуже любой картинки в любой книжке, а бегущий к маме мальчик казался отсюда таким маленьким…

Его взгляд проплыл к декоративным зверям.

Он резко завел машину, переключил передачу и поехал прочь, стараясь не оглядываться. Конечно же, он оглянулся и, конечно же, крыльцо оказалось пустым. Они ушли внутрь. Как будто «Оверлук» проглотил их.