Сияние.

44. О чем говорили гости.

Джек танцевал с прекрасной женщиной. Он понятия не имел, сколько сейчас времени, сколько он уже пробыл в «Колорадо» или здесь в бальном зале. Время потеряло значение.

Джек смутно припоминал: вот он слушает человека, который некогда был преуспевающим радиокомиком, а потом, на заре эры телевидения, стал звездой варьете. Тот рассказывал страшно длинный и смешной анекдот про кровосмешение между сиамскими близнецами. Вот на глазах у Джека женщина в разукрашенном лифе и шальварах медленно извиваясь раздевается под несущийся из музыкального автомата стук и грохот (похоже, это была музыка Дэвида Роуза к «Стриптизерке»). Вот он идет по вестибюлю в компании еще двух человек, оба его спутника – в вечерних костюмах по моде конца десятых годов, и все трое распевают про засохшее пятнышко на панталонах Рози О'Греди. Кажется, Джек помнил, что выглянул из большой двустворчатой двери и увидел повторяющие изгиб подъездной дороги изящные округлые арки, очерченные гирляндами китайских фонариков. Они светились мягкими пастельными тонами, как тусклые драгоценные камни. На крыльце горел большой стеклянный светильник в виде шара, порхающие вокруг ночные насекомые бились об стекло, и какая-то частичка Джека – возможно, последняя крошечная искорка трезвости, – пыталась втолковать ему, что уже шесть часов декабрьского утра. Но время отменили.

(Доводы, опровергающие безумие, с мягким шорохом падали насквозь, слой за слоем…).

Кто это? Какой-нибудь поэт, которого Джек читал на выпускном курсе? Какой-нибудь поэт-недоучка, который теперь торгует чистящими средствами в Уосоу или страховыми полисами в Индианаполисе? Может быть, это он сам придумал? Неважно.

(Ночь темна, звездный купол высок, изуродован сладкий пирог, и плывет он по небу ночному…).

Джек беспомощно хихикнул.

– Что смешного, милый?

Джек снова очутился в бальном зале. Горели канделябры, повсюду кружились пары, кто-то в костюмах, кто-то – нет, ровно играла какая-то послевоенная группа – но которая то была война? Можно ли сказать точно?

Нет, конечно нет. Точно Джек мог сказать только одно: он танцует с прекрасной женщиной.

Высокая, с волосами цвета опавшей листвы, одетая в тесно прилегающий белый шелк, она танцевала близко-близко, легонько, приятно прижимаясь грудью к груди Джека. Белые пальцы сплелись с его пальцами. На ней была усыпанная блестками черная полумаска, а зачесанные на сторону волосы мягкой поблескивающей волной лились в ложбинку между их соприкасающимися плечами. Юбка у платья была длинной, до полу, но время от времени Джек касался ногой ее бедра и в нем крепла уверенность, что под платьем – гладкая, припудренная нагота.

(Чтоб лучше почувствовать твою эрекцию, милый).

Ему же щегольнуть было нечем. Если это ее оскорбляло, она это хорошо скрывала, даже прижималась к нему теснее.

– Ничего смешного, прелесть моя, – сказал он, хихикнув.

– Ты мне нравишься, – прошептала она, и Джек подумал, что ее аромат напоминает аромат лилий, прячущихся в укромных расселинах, заросших зеленым мхом, куда солнце заглядывает ненадолго, а тени длинны.

– Ты мне тоже нравишься.

– Если хочешь, можно пойти наверх. Я должна быть с Гэрри, но он даже не заметит. Он слишком занят тем, что дразнит бедняжку Роджера.

Мелодия закончилась. Раздался плеск аплодисментов, а потом музыканты почти без паузы рванули «Тональность индиго».

Джек посмотрел поверх обнаженного плеча партнерши и увидел Дервента, который стоял у стола с напитками. С ним была девушка в саронге. На закрытом белой скатертью столе выстроились в ряд ведерки со льдом, в них – шампанское. В руке Дервента пенилась бутылка. Смеясь, собралась группа людей. Перед Дервентом и девушкой в саронге на четвереньках выделывал нелепые антраша Роджер, за ним вяло волочился хвост. Роджер лаял.

– Голос, мальчик, голос! – кричал Горас Дервент.

– Р-гав! Р-гав! – отвечал Роджер. Все захлопали в ладоши, раздалось несколько свистков.

– А теперь служи. Служи!

Роджер присел на корточки. Морда его маски замерла в вечном оскале. Внутри дырок для глаз ворочались глаза Роджера, взволнованные, горящие безумным весельем. Он вытянул руки, согнув и свесив кисти.

– Гав! Гав!

Дервент перевернул бутылку шампанского, и та пенящейся Ниагарой низверглась на поднятую вверх маску. Роджер разразился неистовыми хлюпающими звуками. Все снова зааплодировали. Некоторые женщины визжали от смеха.

– Ну разве Гэрри не чудак? – спросила партнерша Джека, опять прижимаясь теснее. – Все так говорят. Знаете, он бисексуал. А бедняжка Роджер просто гомик. Один раз он провел с Гэрри уикэнд на Кубе… ну, это было месяцы назад… и теперь повсюду таскается за ним и виляет хвостиком.

Она хихикнула. Вверх поплыл тонкий аромат лилий.

– Но, конечно, Гэрри никогда не вернется ко второму сорту… во всяком случае, там, где дело касается его гомосексуализма… а Роджер просто обезумел. Гэрри сказал, если Роджер придет на бал-маскарад одетый песиком, хорошеньким песиком, он может передумать, а Роджер так глуп, что он…

Музыка умолкла. Снова аплодисменты. Музыканты гуськом спустились с эстрады, чтоб передохнуть.

– Извини, дорогуша, – сказала она. – Там кое-кто, кого я просто должна… Дарла! Дарла, девочка моя милая, где же ты пропадаешь?

Изворачиваясь, она протиснулась через жующую, пьющую массу, а Джек глупо глазел на нее, не в состоянии понять, как вообще вышло, что они танцевали вместе. Он не помнил. Все случившееся с ним, кажется, не было взаимосвязано. Сперва тут, потом бог знает где. Голова кружилась. Пахло лилиями и ягодами можжевельника. Теперь впереди, у стола с напитками, Дервент держал над головой Роджера крошечный треугольный сандвич и заставлял сделать обратное сальто к общему веселью зевак. Собачья маска была повернута кверху. Серебристые бока костюма вздымались и опадали. Роджер вдруг подпрыгнул, подогнул голову под брюхо и попытался перевернуться высоко в воздухе. Однако он слишком устал, прыжок вышел недостаточно высоким и бедняга неловко приземлился на спину, как следует приложившись головой о кафельный пол. Из-под собачьей маски вырвался стон.

Первым зааплодировал Дервент.

– Попробуй-ка еще разок, песик! Еще разок!

Наблюдатели нараспев подхватили: еще разок, еще разок – и Джек неверным шагом отправился в другую сторону, смутно ощущая, что болен.

Наткнувшись на тележку с напитками, которую катил перед собой мужчина с низким лбом, в белом кителе официанта, он чуть не упал. Нога задела нижнюю хромированную полку тележки и бутылки наверху дружно и мелодично зазвенели.

– Простите, – хрипло выговорил Джек. Вдруг ему показалось, что он заперт здесь и, испытав чуть ли не клаустрофобию, Джек захотел выбраться. Ему захотелось, чтобы «Оверлук» снова стал таким, как прежде… свободным от незваных гостей. Ему, как подлинному открывателю пути, не оказали должных почестей – он оказался лишь одним из десяти тысяч веселящихся рядовых гостей, песиком, который по команде кувыркается и служит.

– Ничего-ничего, – ответил человек в белой куртке официанта. Вежливый, беглый английский в устах этого головореза звучал сюрреалистически. – Хотите выпить?

– Мартини.

За спиной Джека раздался еще один взрыв смеха: Роджер подвывал мелодии «Домой с войны». Кто-то уже подбирал аккомпанемент на классном «стейнвее».

– Прошу.

В ладонь Джеку втиснули холодный, как лед, стакан. Джек с благодарностью выпил, чувствуя, как джин пресекает и разносит в клочья первые поползновения трезвости.

– Все в порядке, сэр?

– Отлично.

– Спасибо, сэр.

Тележка поехала дальше.

Джек вдруг протянул руку и коснулся плеча этого человека.

– Да, сэр?

– Простите… как вас зовут?

Его собеседник не выказал ни малейшего удивления.

– Грейди, сэр. Делберт Грейди.

– Но вы… я хочу сказать…

Официант вежливо посмотрел на него. Джек попробовал снова, хотя рот был забит джином и нереальностью. Каждое слово казалось крупным, как кубик льда.

– Разве когда-то вы не работали тут смотрителем? Вы тогда… тогда… – Но закончить Джек не смог. Он не мог произнести это.

– Да нет, сэр. По-моему, нет.

– Но ваша жена… дочки…

– Жена помогает в кухне, сэр. Девочки, разумеется, спят. Для них уже слишком поздно.

– Вы были смотрителем. Вы…

Ну, говори же!

– Вы их убили.

Лицо Грейди осталось равнодушно вежливым.

– Я ничего такого не помню, сэр. – Стакан Джека был пуст. Грейди извлек его из несопротивляющихся пальцев Джека и приготовился налить еще. На тележке стояла белая пластиковая корзиночка, полная оливок. Они почему-то напомнили Джеку крошечные отрубленные головы. Грейди ловко подцепил одну, бросил в бокал и подал Джеку.

– Но вы…

– Смотритель– вы, сэр, – мягко сказал Грейди. – Вы всегда были смотрителем, сэр, я-то уж знаю. Я все время был тут. Нас нанял один и тот же управляющий, одновременно. Все в порядке, сэр?

Джек подавился оливкой. Голова шла кругом.

– Мистер Уллман…

– Не знаю никого с такой фамилией, сэр.

– Но он…

– Управляющий, – повторил Грейди. – Отель, сэр. Конечно же вы понимаете, кто вас нанял, сэр.

– Нет, – хрипло сказал тот. – Нет, я…

– По-моему, вы должны еще раз поговорить с сыном, мистер Торранс, сэр. Он все понимает, хотя вас в курс дела не ввел. Осмелюсь сказать, довольно некрасиво с его стороны, сэр. Фактически, он обманывал вас чуть ли не на каждом шагу, правда? А ему еще и шести нет.

– Да, – согласился Джек. – Да.

Из-за спины накатила новая волна смеха.

– Мальчика следует наказать, если позволите так выразиться. Он нуждается в хорошем разговоре, сэр, а может быть и кое в чем еще. Моих собственных девочек, сэр, сперва не заботил «Оверлук». Одна из них даже украла у меня коробок спичек и пыталась сжечь отель. Я их наказал. Наказал по возможности сурово. А когда жена пыталась помешать мне исполнить свой долг, я и ее наказал. – Он вежливо, бессмысленно улыбнулся Джеку. – Тот факт, что женщины редко понимают ответственность отца за своих детей я нахожу грустным, но верным. Мужья и отцы несут определенную ответственность, не так ли, сэр?

– Да, – сказал Джек.

– Они не любили «Оверлук» так, как я, – продолжал Грейди, принимаясь готовить ему очередную порцию спиртного. В перевернутой бутылке джина поднялись серебристые пузырьки. – Точь-в-точь как его не любят ваши жена с сыном… во всяком случае, сейчас. Но они его полюбят. Вы должны указать им на ошибочность подобного отношения, мистер Торранс. Вы согласны?

– Да. Согласен.

Он действительно понял. Он был с ними слишком мягок. Мужья и отцы несут определенную ответственность. «Папа знает лучше». Они не понимают. Само по себе это не преступление, но они не понимают намеренн о. Обычно Джек не был суров. И если его жена с сыном намеренно настраивают себя против его желаний, против того, что, по мнению Джека, было им только на пользу, тогда не обязан ли он…

– Неблагодарное дитя хуже ядовитой змеи, – сказал Грейди, подавая ему бокал. – Я совершенно уверен, что управляющий сумеет наставить вашего сына на путь истинный. Вскоре придет очередь и вашей жены. Вы согласны, сэр?

Джек вдруг растерялся.

– Я… но… если бы они просто могли уехать… я хочу сказать, в конце концов, ведь управляющему нужен я? Иначе быть не может. Потому что… – Почему? Ему следовало знать, но Джек вдруг обнаружил, что не знает. Ах, как кружилась его бедная голова!

– Фу, какая собака! – громко говорил Дервент, контрапунктом к смеху. – Плохая собака, надула на пол лужу!

– Вы, конечно, знаете, – сказал Грейди, доверительно склоняясь к Джеку над тележкой, – что ваш сын пытался привлечь сюда сторону извне. У вашего мальчика огромный талант – управляющий мог бы использовать его на дальнейшее процветание «Оверлука», еще больше… ну, скажем, обогатить его? Но ваш сын пытается применить этот самый талант против нас. И делает это намеренно, мистер Торранс, сэр. Намеренно.

– Сторону извне? – тупо спросил Джек.

Грейди кивнул.

– Кого?

– Ниггера, – сказал Грейди. – Черномазого повара.

– Холлоранна?

– Да, сэр, по-моему, его зовут так.

За очередным взрывом смеха последовал ноющий протестующий голос Роджера, который что-то говорил.

– Да! Да! Да! – нараспев затянул Дервент. Его окружение подхватило, но не успел Джек расслышать, чего они теперь хотели от Роджера, как музыканты снова заиграли – мелодию «Такседо джанкшн», в которой было много сочного саксофона, но не очень много «соул».

(«Соул»? «соул» еще даже не придумали, или придумали?).

(Ниггер… черномазый повар…).

Джек открыл рот, собираясь заговорить и не зная, что может получиться. Вышло вот что:

– Мне сказали, вы не получили высшего образования. Однако, вы говорите не как необразованный человек.

– Я действительно очень рано завершил организованное образование, сэр. Но управляющий заботится о своих служащих. Он считает, что это себя оправдывает. Образование всегда оправдывает себя, вы согласны, сэр?

– Да, – изумленно сказал Джек.

– Вы, например, выказали сильную заинтересованность в том, чтобы побольше узнать об отеле «Оверлук». Очень мудро с вашей стороны, сэр. Очень благородно. В подвале был оставлен известный альбом – чтобы вы нашли его…

– Кем? – быстро спросил Джек.

– Конечно, управляющим. Если пожелаете, в ваше распоряжение можно предоставить и иные материалы определенного рода…

– Желаю. Очень сильно. – Джек попытался справиться с жаром в голосе и самым жалким образом потерпел поражение.

– Да, вы настоящий ученый, – сказал Грейди. – Не бросаете тему, пока та не исчерпается. Истощаете все источники. – Нагнув низколобую голову, он оттянул лацкан белой куртки и костяшками пальцев стер невидимое Джеку пятнышко грязи. – И потом, управляющий никак не ограничивает свою щедрость, – продолжал Грейди. – Никоим образом. Взгляните на меня – бросил школу в десятом классе. Подумайте, насколько вы сами могли бы продвинуться в организационной структуре «Оверлука». Возможно… в свое время… на самый верх.

– В самом деле? – прошептал Джек.

– Но ведь на самом деле это решать вашему сыну, верно? – спросил Грейди, приподняв брови. Деликатный жест странным образом сочетался с ними: брови были мохнатыми и создавали впечатление свирепости.

– Это решать Дэнни? – Джек нахмурился, глядя на Грейди. – Конечно, нет. Нет. Я не позволю своему сыну принимать решения, касающиеся моей карьеры. Еще не хватало. За кого вы меня принимаете?

– За преданного человека, – тепло сказал Грейди. – Возможно, я плохо выразился, сэр. Давайте скажем так: ваше будущее здесь зависит от того, как вы решите поступить относительно своенравного сына.

– Свои решения я принимаю сам, – прошептал Джек.

– Но вам придется разобраться с мальчиком.

– Разберусь.

– Решительно.

– Решительно.

– Мужчина, не умеющий справиться с собственной семьей, представляет очень небольшой интерес для нашего управляющего. Если человек не в состоянии направлять жену и сына, вряд ли можно ожидать от него, что он сумеет выбрать правильный путь для себя – не говоря уже о том, чтобы принять на себя ответственный пост в столь значительной операции. Он…

– Я же сказал, что приструню его! – выкрикнул Джек, неожиданно впадая в ярость.

Только что закончилась «Такседо джанкшн», а новая мелодия еще не начиналась. Крик попал точнехонько в паузу и разговоры за спиной Джека внезапно прекратились. Его вдруг бросило в жар. Он положительно уверился, что все до единого не сводят с него глаз. Они покончили с Роджером и теперь примутся за него. Кувырнись. Служи. Умри. Если будешь играть с нами мы тоже поиграем с тобой. Ответственный пост. Они хотят, чтобы он принес в жертву своего сына.

(А теперь он повсюду таскается за Гэрри и виляет хвостиком…).

(Кувырнись, умри, отдай сына назаклание).

– Пожалуйста, сюда, сэр, – говорил Грейди. – Кое-что, что может вас заинтересовать.

Разговор потек снова, он делался то громче, то тише, у него был свой ритм, он то вплетался в музыку, то выбивался из нее. Играли свинговую вариацию «Тикет ту райд» Леннона и Маккарти.

(Слыхал я и лучше – в супермаркете, из громкоговорителя).

Джек идиотски хихикнул. Опустив взгляд к левой руке, он увидел, что там еще один полупустой бокал. И осушил его одним большим глотком.

Теперь он стоял перед каминной полкой, ноги согревал разожженный в камине потрескивающий огонь.

(Огонь?.. в августе?.. да… и нет… время стало единым).

Между двумя слониками из слоновой кости стояли часы под стеклянным колпаком. Стрелки показывали без одной минуты полночь. Он затуманенными глазами уставился на них. Что, Грейди хотел показать ему вот это? Он повернулся, чтобы спросить, но Грейди его уже покинул.

Наполовину отыграв «Тикет ту райд», музыканты завершили мелодию медью фанфар.

– Пришло время! – объявил Горас Дервент. – Полночь! Маски долой! Маски долой!

Он снова попытался обернуться, чтобы увидеть, какие известные лица окажутся под глянцем и красками масок, но оцепенел, не в силах отвести глаз от часов – их стрелки сошлись, указывая вертикально вверх. Гости продолжали скандировать:

– Маски долой!

Часы начали деликатно вызванивать полночь. Вдоль стального рельса под циферблатом навстречу друг другу поехали две фигурки – одна справа, другая слева. Джек смотрел, позабыв, что снимаются маски. Часы зажужжали. Зубцы повернулись, сцепились; тепло поблескивала латунь. Балансир исправно ходил из стороны в сторону.

Одна из фигурок изображала поднявшегося на цыпочки мужчину, в руках у него было зажато что-то наподобие крошечной клюшки для гольфа. Вторая – маленького мальчика, одетого в бумажный колпачок школьника-лодыря. Поблескивающие куколки были выполнены фантастически точно. Спереди на тулье бумажной шапочки малыша Джек прочел надпись: ДУРАК.

Фигурки скользнули на противоположные концы стальной палочки-оси. Откуда-то безостановочно неслись звенящие ноты вальса Штрауса. В голове Джека в такт мелодии закрутились слова бредовой рекламной песенки: «корм для собак… гав-гав-гав-гав… корм для собак…».

В часах папочка опустил на голову мальчугана стальной молоточек. Сын рухнул вперед. Молоточек поднимался и опускался, поднимался и опускался. Воздетые вверх для защиты руки мальчика задрожали. Скорчившийся малыш упал навзничь. А молоточек все поднимался и опускался под легкую, звенящую музыку Штрауса; казалось, Джек видит лицо мужчины – вспухшие узлы мышц, сосредоточенность, зажатость – видит, как рот игрушечного папочки открывается и закрывается, пока он поливает руганью безжизненную обезображенную фигурку сына.

Изнутри на стеклянном колпаке появилось крошечное красное пятнышко.

Еще одно. Рядом шлепнулись еще два.

Теперь брызги красной жидкости летели вверх, подобно грязному дождю, они ударялись о стеклянные бока колпака и стекали по ним, мешая видеть, что делается внутри, а к ярко-алому примешались крошечные серые ленточки живой ткани, кусочки мозга и кости. И все равно Джек видел, как взлетает и падает молоток – ведь часовой механизм продолжал поворачиваться, зубцы по-прежнему цеплялись за рычаги и зубчики этой хитроумной машины.

– Маски долой! Маски долой! – визжал за его спиной Дервент, а где-то человеческим голосом выл пес.

(Но у часов не может идти кровь, часовой механизм не может кровоточить.).

Кровь залила уже весь колпак. Джек разглядел клочки слипшихся волос – но и только, слава Богу, ничего больше он не видел, и все равно думал, что его стошнит, ведь он все еще слышал удары опускающегося молотка, слышал даже сквозь стекло, слышал не хуже, чем мелодию «Голубого Дуная». Но это было уже не механическое «тинк-тинк-тинк», когда механический молоток бьет по механической голове, удары стали мягкими, расплющивающими, глухими – воздух разрезал настоящий молоток, он с чавканьем опускался на губчатые грязные останки. Останки, некогда бывшие…

– МАСКИ ДОЛОЙ!

(И над всем воцарилась Красная Смерть!).

В нем поднялся жалобный пронзительный вопль, Джек бросился прочь от часов, вытянув вперед руки, спотыкаясь; ноги, как деревянные цеплялись друг за дружку. Он умолял остановить это – забрать его, Дэнни, Венди, забрать весь мир, если им так хочется, – только остановиться, не погружать его в полное безумие, оставить хоть крошечный огонек.

Бальный зал был пуст.

Стулья, растопырив ножки, покоились вверх дном на столах, закрытых от пыли кусками пластика. Красный с золотым узором ковер вернулся на танцевальную площадку, защищая полированный паркет. Эстрада пустовала, если не считать отсоединенной микрофонной стойки и пыльной гитары без струн, прислоненной к стене. Из высоких окон вяло падал холодный утренний свет – зимний свет.

У Джека по-прежнему кружилась голова, он все еще чувствовал опьянение, но, обернувшись назад к камину, мгновенно протрезвел. Там стояли только слоники… и часы.

Спотыкаясь, Джек пересек холодный, полный теней вестибюль и столовую. Нога зацепилась за ножку стола, тот с треском перевернулся, а Джек растянулся во весь рост, до крови разбив нос об пол. Он поднялся, шмыгая и промокая нос тылом руки. Добравшись до бара «Колорадо», Джек ввалился туда сквозь качающуюся дверь так, что створки отлетели назад и ударились о стены.

Пусто… но, слава Богу, бар был полон! В темноте тепло поблескивало стекло и серебряные каемки этикеток.

Однажды, вспомнил Джек, давным-давно он рассердился, что за полками нет зеркала. Сейчас он был этому рад. Поглядев в него, он увидел бы просто очередного пьяницу, который только что нарушил зарок не пить: расквашенный нос, расстегнутая рубаха, взъерошенные волосы, заросшие щеки.

(Вот каково, если сунуть в гнездо всю руку.).

Джека вдруг пронзило чувство полного одиночества. Он расплакался, чувствуя себя неожиданно несчастным, и от души желая умереть. Наверху от него заперлись жена и сын. Вечеринка закончилась.

Он снова потянулся вперед, к стойке.

– Ллойд, мать твою так, где ты? – заорал он.

Ответа не было. В этой прекрасно обитой.

(Камере).

Комнате не было даже эха, которое вернуло бы его же слова и создало бы видимость компании.

– Грейди!

Никакого ответа. Только бутылки, стоящие по стойке смирно, все – внимание.

(Кувырнись, умри, апорт, служи, умри).

– Наплевать, сделаю сам, черт вас дери.

Обойдя стойку наполовину, он потерял равновесие и упал вперед, глухо стукнувшись головой об пол. Он поднялся на четвереньки, вращая глазами (причем каждый глаз делал это независимо от второго), и что-то невнятно забормотал. Потом рухнул, повернув голову набок, и захрапел.

Снаружи ветер, который гнал перед собой сгущающийся снег, завыл громче. Было 8:30 утра.