Лабиринты.

Дом.

Молодой человек, студент-математик, увязший в своей диссертации о проблемах теоретических основ, которая приводит его к все более безвыходным антиномиям и неожиданным трудностям, связанным с теорией познания, отчего исследованию не видно конца, постольку студент чувствует, что заблудился в философских тупиках, однажды в Больничном переулке около пяти вечера встречает товарища по учебе, не очень-то близко знакомого, только по университету, это коренастый, рыжий, веснушчатый студент-медик. Дальше они идут вместе под аркадами; математик совсем не обрадован, но им по дороге, да и не хочет он показаться невежей. Он рассеян, разговаривать ему не хочется, так как мысли заняты делами его добропорядочной буржуазной семьи. Сегодня празднует свое восьмидесятилетие дядюшка, у которого денег как грязи, брат отца, в его доме живут родители студента, старик прикован к креслу на колесах, тиранит родственников; когда-нибудь они получат в наследство его миллионы; студент купил цветы, пять красных роз, изрядно потратился, денег-то у него кот наплакал, но уж купил, хотя знает, что дядя терпеть не может цветы, там, дома, уже идут приготовления к празднику; студент отвлекается, представляет себе все, что сейчас там происходит, пока он идет по Старому городу с этим студентом-медиком, который болтает не закрывая рта, рассказывает какую-то кошмарную историю, что-то из анатомии, должно быть смешную историю, да, наверное, и в самом деле смешную, но молодому человеку не до смеха, от мыслей о предстоящем вечере у него пропало чувство юмора, да, там, дома, уже ждут гостей, родственники из деревни наверняка уже прибыли и, оробев, сидят на веранде, вечером будет торжественный ужин, на почетном месте воссядет злобный сморщенный старикашка, повяжет на шею салфетку и будет, хлюпая, есть суп, протертый супчик, который по его требованию подают ежедневно, два раза в день, и даже в день юбилея.

Молодой человек берет себя в руки: день рождения дяди – неизбежное ежегодное событие, не отвертишься, нужно выдержать, как выдерживаешь все семейные дела. Из тенистых аркад математик и медик выходят на солнце, пересекают площадь Сиротского Приюта, дальше опять идут в тени, под аркадами Рыночного переулка, а затем снова выходят на яркое солнце, пересекая площадь Часовой Башни. Под аркадами в Мелочном переулке медик – неожиданно и с некоторым смущением – просит молодого человека зайти с ним в один дом в переулке Справедливости; этот переулок, собственно продолжение Мелочного переулка, ведет к мосту Нидэггбрюкке. Надо зайти в пансионат, там медик должен выполнить какое-то поручение, мелкое, а какое – он не уточнил. Математик соглашается по доброте душевной, но еще и от злорадного удовольствия – будет какая-то, пусть хоть минутная, проволо́чка на этом чертовом пути домой, к слюнявому болтливому дядюшке.

Они приходят в старый дом в переулке Справедливости. Длинный узкий коридор с гнусными, цветастыми, отставшими от стен обоями ведет в холл, здесь тоже цветастые обои, омерзительные до тошноты, да еще понавешано цветных гравюр с городскими видами, в коридоре много дверей, крашенных темной краской, а в конце коридора, у выхода в холл, кто-то стоит. Громадный толстяк, потный, волосы торчком, усы обвислые. Он в рубахе и коричневых вельветовых штанах, над поясом колышется огромное брюхо, на ногах у толстяка синие громадные латаные-перелатаные шлепанцы. Великан смиренно отступает в сторонку, – домоправитель, предполагает молодой человек, но вдруг замечает, что перед ним слепой, и передергивается, – неприятно, слепых он не любит. В одной из дверей появляется женщина, ладная, белокурая, опрятная, на ней черные брюки и черный свитер, – жена домоправителя (если, конечно, слепец – домоправитель), почему-то думает молодой человек, сам не понимая, с какой стати это пришло ему в голову, тем более что при этой мысли он чувствует смущение. Ему кажется, что по нелепой случайности он угодил в какой-то страшноватый мир, но он отмахивается от этой мысли, чепуха, он же все-таки математик, парадоксы он знает только в логике, например в теории множеств, и не существует бессмыслицы, недоступной математическому пониманию, а бессмыслица, которая не порождена логикой и тем самым вовсе не является бессмыслицей, есть нечто немыслимое.

Сверху через грязноватую стеклянную крышу слабо сочится дневной свет, желтоватый, как будто на солнце растаяло кремовое пирожное, холл на самом деле не холл, а вестибюль, вокруг вдоль стен поднимается лестница с массивными деревянными балясинами. Рыжий веснушчатый студент-медик, не здороваясь, проходит мимо слепого домоправителя (допустим, что это домоправитель) и его жены (допустим, что это его жена), поднимается на второй этаж, затем на третий, математик идет следом, со своими пятью розами, которые он несет в вытянутой руке, торжественно, комично, как он сам замечает, пока поднимается наверх. Наверху тоже ужасные цветастые обои, тоже отставшие от стен, опять же увешанных старыми несуразными цветными гравюрами с вечными видами давно застроенного и перестроенного городишка, который когда-то играл преважную роль, величаво вел переговоры с Францией, окрестных крестьян обезглавливал или вешал на елках; и тут тоже полно дверей, сверху хорошо видно, что внизу, в самом центре лестничной клетки, стоит громадный, толстый, вспотевший слепой домоправитель или домовладелец, а может, обитатель пансионата, да поди знай, кто он такой, и прислушивается к происходящему наверху, бессильный, алчный, вожделеющий, – молодой человек это чувствует, даже отвернувшись и не глядя вниз. Его знакомый стучит в какую-то дверь, выходит молодая дама, у нее рыжие волосы и веснушки, как у студента-медика. На плечи наброшен кричаще-красный купальный халат, грудь полуобнажена. Она устраивает сцену студенту-медику, оба орут, осыпают друг друга бранью, в грязно-желтом свете на лестнице они словно покрыты налетом ржавчины, молодому человеку все тут кажется безвкусицей, слишком много красного, как на картинах доморощенного живописца, не скупясь накидавшего краску на холст. Студент-медик бросается наутек, с громким топотом бежит вниз, где-то вдалеке хлопает входная дверь, студент-математик, с букетом роз для свирепого дядюшки, остается наедине с растрепанной молодой дамой. Неуместная сцена, сознает он с неудовольствием, жутким неудовольствием, смущенно прислоняется к перилам, неуверенно припоминает, чтобы отвлечься, теоретические основы математики. И вдруг – его окружают возмущенные обитатели пансиона, они валом валят из всех дверей, суетливо спускаются сверху, должно быть с верхних этажей, и поднимаются снизу, они еле ковыляют, старики и старухи; волна запахов – пота, зубной пасты, зубного полоскания, дешевых духов – накатывает со всех сторон, снизу и сверху, старики замызганные, необихоженные, в домашних или купальных халатах. Они думают, что скандал устроил молодой человек, они уверены, никаких сомнений, тем более что молодая дама молча скрывается в своей комнате, лишь мелькнули ее огненно-рыжие волосы и распахнулся кричаще-красный халат, математик успел увидеть ее голое, покрытое веснушками, непристойное тело, непристойное потому, что студенту все здесь вдруг кажется непристойным, по той причине, конечно, что все теперь и вправду оказывается бессмыслицей, случайностью, импровизацией, конфузом, во всем полнейшая бессвязность, а раз нет связей, значит с математикой к этой ситуации не подступишься, и теоретические основы тут не помогут, это самая что ни на есть скандальная реальность.

Математик безуспешно пытается объяснить, что он здесь случайно; его присутствие здесь безосновательно с точки зрения логики, и само существование математика решительно необъяснимо, а красные розы – это же довод против него, рассказам про день рождения дядюшки никто не верит, дядюшки вообще сомнительны в качестве мотивирующих факторов, и кто это, интересно, покупает в подарок дядюшке розы? – дядюшке покупают сигары или, если он не курит, конфеты, старики любят сладкое.

Молодой человек оказывается связанным разнообразнейшими отношениями с обитателями дома. Попав сюда, он, хочешь не хочешь, знакомится с каждым из них, а ведь он зашел в этот дом чисто случайно; он выслушивает рассказы о жизни, один за другим, истории о самых удивительных судьбах, одну за другой, он не может вырваться на волю, по доброте душевной или из-за своей нерешительности, из-за смущения. С таинственным видом его уводит в свою комнатку старая дева, комнатка в стиле бидермейер, платье на обитательнице тоже в этом уютно-аляповатом стиле, на стенах силуэты в овальных рамках. Деваться некуда, студент садится, старушка устраивается напротив, между ними столик, на столике разложен пасьянс, старушка говорит шепотом, рассказывает о том, как опасен Бисмарк, это прусское чудовище готовится к нападению на Австрию, по его приказу уже построены громадные воздушные шары, белые с черными полосами, на этих шарах во все страны Европы будут заброшены «крысиные короли», жуткие, зловонные скопища крыс со сросшимися или сплетенными хвостами, громадные, каждое весом в несколько тонн, практически бессмертные, эти сросшиеся хвостами крысы спариваются, плодятся, подыхают, это кошмарное крысиное месиво, с тысячей желтых глаз, издающее пронзительный злобный свист, исторгающее из раздутых животов миллионы и миллионы крысят; когда воздушные шары приземлятся, от этих отвратительных крысиных клубков явятся неисчислимые полчища крысиных наций, они будут невообразимо сильны и с молниеносной быстротой распространятся по земле, сжирая все подчистую, набрасываясь на животных и людей, переплывая моря; все континенты, один за другим, погибнут, им не выдержать нашествия крыс, спасения никому не будет, все затопит всемирный крысиный потоп, все задушит необозримая масса серых увертливых тел, всюду будет свирепствовать чума и другая зараза, что страшней чумы; не устоят даже церкви, музеи и библиотеки – все, все сожрут крысы, не останется камня на камне; города, деревни, поселки и хутора провалятся, уйдут под землю, сплошь изрытую подземными крысиными ходами, о да, он все предусмотрел, все со скрупулезной точностью рассчитал, этот прусский помещик, которого король Пруссии собирается назначить премьер-министром. Старушка, ясное дело, уверена, что на дворе девятнадцатый век, ее время остановилось. Молодой человек откланивается, а она все бормочет, не замечая, что он уходит.

Наконец-то он в коридоре, но тут его перехватывает старик-инженер, гладковыбритый, совершенно лысый, тощий, весь в белом, даже туфли на нем, почему-то спортивные, тоже белые. Он ведет студента к себе, в комнате голые белые стены, оштукатуренные, походная складная койка, стул, грифельная доска, стол и на столе какой-то аппарат. Инженер рассказывает о своем изобретении, это хитроумное устройство – катушки, батарейки, проволочки, вроде напоминает осциллограф; оказывается, инженер поставил себе цель – создать ловушку для времени, глаза у него лихорадочно блестят, он вкривь и вкось исписывает мелом грифельную доску, рисует какие-то дикие, непонятные символы. Время, говорит он, состоит из частиц, это мельчайшие существующие в природе единицы, они перемещаются линейно, как бы в одном измерении, и неимоверно быстро, со скоростью света; если эти единицы времени перемещаются в двух измерениях, то есть парами, они представляют собой энергию, если в трех измерениях – материю, в четырех измерениях – пространство; стоит поймать хотя бы одну из частиц времени, одну-единственную, и все, готово, – время остановится, настанет вечность, окончательно, безусловно, и мироздание потрясет чудовищный удар, энергия, материя, пространство исчезнут, сжавшись до точки, а эта точка и есть пойманная единица времени. Так что в перспективе – смерть Вселенной.

Молодой человек насилу уносит ноги – инженер вспыльчив, что ж, его можно понять, ведь того и гляди настанет вечность, через минуту-другую ловушка времени сработает… Но как же так, недоумевает старикан, молодой человек – математик, он занимается теоретическими основами, неужели он не хочет присутствовать при небывалом событии? А на лестнице молодого человека уже поджидает рыжая подруга его рыжего знакомца медика, она все в том же кричаще-ярком красном халате, наброшенном прямо на голое тело, она объясняет, хотя и с кривой улыбкой, мол, она давно надоела его другу, и она знает, что он привел сюда студента-математика, чтобы она стала его подружкой. Молодой человек спешит уверить, что это не так, ничего подобного, он даже не подозревал о ее существовании, и вообще никакой он не друг ее другу, они едва знакомы. Она не верит, говорит, понятно, что про дядюшку он сказки рассказывал, кто это, спрашивается, дарит восьмидесятилетнему родственнику красные розы? Молодой человек рвется домой, у дяди день рождения, это истинная правда, хотя, признает он, совершенно невероятная, он снова и снова решительно предъявляет девице, хотя это, конечно, излишне, пять красных роз, порядком осыпавшихся, вид у них далеко не презентабельный; да, эти розы невероятны как подарок для восьмидесятилетнего дядюшки, молодой человек и это признает; да, дядюшка говорил, что хотел бы получить в подарок сигары, однако он, студент, купил розы, это его право, это никого не касается. Тон рыжей девицы меняется на энергический, решительный, доводы студента ее не убеждают, ее голос опять делается визгливым, как давеча, из всех дверей опять вылезают жильцы, глазеют снизу, глазеют сверху, математику не вырваться отсюда, да и нельзя же позволить себе грубое обхождение с молодой дамой, даже если она несет околесицу. Время клонится к вечеру, через грязную стеклянную крышу едва сочится слабый свет, даму начинает ревновать слепой домоправитель, или домовладелец, или обитатель этого дома, студент слышит, как слепец поднимается по лестнице, тупой, громадный, а молодая рыжая дама выйдя из себя вопит, что она, мол, не продается, она не проститутка и что молодой человек должен в конце концов найти в себе мужество и ответить за свои гнусные намерения. Молодой человек ошеломлен, смущенно теребит в руках свои розы, все еще красные, но почти совсем осыпавшиеся, обитатели пансионата таращат на него глаза, все повторяется, словно вращается колесо, по лестнице, пыхтя, поднимается страшный слепец, молодой человек успевает отпрянуть, бежит наверх, вот и последний этаж, и тут к нему бросается призрак – огромная страшная харя, безносая, вместо носа зияют две жуткие дыры. Молодой человек цепенеет от ужаса – безносая физиономия прижимается к его лицу. Его вталкивают в комнату, швыряют на пол, дверь запирают. Он корчится на полу возле ног офицера в черной эсэсовской форме, у которого и носа нет, и все лицо страшно изуродовано шрамами от ожогов. Офицер садится на незастеленную кровать, в комнате стоит еще шкаф, а больше ничего нет, но на всех стенах стеклянные витрины, а в них наколотые на булавки бабочки, для украшения интерьера. Безвекие глаза неподвижно устремлены в одну точку, безгубый рот кривится и наконец издает скрежещущие звуки: он подлинный гауляйтер этой страны, наместник Священного рейха; фюрер был тайным Сыном человеческим, мистическим телесным синтезом Бога и сатаны, фюрер добровольно отказался от власти и принес себя в жертву, дабы Земля, это вместилище скверны, была уничтожена атомной бомбой и растворилась в небытии, ибо лишь так можно очистить Вселенную от грязной Земли, гнусной планеты, ибо на самом деле это планета червей. А студент пусть забудет сюда дорогу и не вздумает еще раз прийти к рыжеволосой девице в красном халате и принести ей розы, она невеста офицера, после гибели Земли в Третьей мировой войне где-нибудь на другой, достойной, планете другой, достойной, солнечной системы она произведет на свет нового фюрера, сына-человека.[134] Сделав это заявление, офицер спокойно встает, рывком поднимает молодого человека – тот все лежал на полу, и жестоко избивает. Студент, посвятивший себя исследованию теоретических основ математики, с окровавленным лицом, едва не теряя сознание, пошатываясь, выходит на лестницу и слышит, что слепец где-то внизу все еще его ищет, пытается его нашарить; сам не понимая как, в каком-то полубреду молодой человек забирается на чердак, там рухлядь, старая мебель, свернутые ковры и двери мансард, он находит окно, скорей чутьем, он толком не видит окна, но все-таки находит, открывает и смотрит вниз, окно выходит в лестничный пролет. Математик прислушивается, различает отдаленные голоса, где-то громко хлопает дверь, доносится ругань, наверняка это домоправитель, да, конечно, домоправитель, жаждущий крови, где-то, кажется молодому человеку, раздается голос белокурой женщины, она пытается успокоить домоправителя, это, конечно, его жена, и все затихает, сквозь грязную стеклянную крышу в темную лестничную клетку уже не проникает даже слабый блик или отсвет, из какой-то комнаты доносятся мелодичные звуки, Моцарт, какая-то симфония, Моцарт сочинил более сорока симфоний, с горечью думает студент. Он закрывает окно, ощупью бродит в потемках по чердаку, протискиваясь между рулонами ковров, столами, стульями, что-то падает, разбивается со звоном, зеркало или картина под стеклом, он ищет выход, везде кромешный мрак, он судорожно шарит по стенам в поисках выключателя. Он твердо решает идти домой, на празднование дня рождения маразматического дядюшки, уже, наверное, повязавшего на шею салфетку, дома все, конечно, уже сидят за столом, торжественно, ждут только его, недоумевают, почему его до сих пор нет, дядюшка, рассвирепев, в который раз отталкивает тарелку с протертым супчиком, супчик в который раз уносят подогревать.

Студент хочет уйти с чердака, на дворе, наверное, уже ночь, в одной из мансард открывается дверь, там слабый свет, нет, там что-то мутно-белое, стройное белое тело, белые простыни; может быть, это подруга его знакомого, думает студент, а может, жена слепого – неизвестно, да и не все ли равно, ему все безразлично, пять маразматических роз валяются где-то на полу в мансарде, давно увядшие, давно осыпавшиеся, женщина податлива, нежна; призрачная немая сцена, ему видятся обрывки каких-то математических формул, и вдруг отчетливо выступает проблема теоретических основ, логика как таковая, она предельно ясна, на несколько секунд студент становится величайшим математиком, величайшим логиком, в течение нескольких секунд он понимает и все, что с ним произошло, и вообще все, все взаимосвязи того, что казалось совершенно не связанным, и тут же все это исчезает, остаются только тело, груди, живот; в мансардном окне появляется месяц, тихо плывет и уходит, студент ненасытен, молод, его не уничтожить, ему безразлично, с кем он в постели, однако он пытается познать эту женщину, но сразу забывает о своем намерении, – и вдруг женщина его покидает, ну и как бы он мог ее познать?

Он один. Небо светлеет все больше, становится белым. Он одевается, уходит из мансарды, на чердаке еще темно, он выходит на лестницу, там разливается серебристый свет, он серебрится все светлей, грязно-тусклое серебро настающего дня; молодой человек бесшумно крадется мимо дверей, скорей бы покинуть этот дом, и когда, уже пройдя коридор с отвратительными, облезлыми цветастыми обоями, он открывает дверь на улицу, сзади ему наносит удар кочергой потный, жирный ревнивый слепец – удар столь мощный и, по случайности, столь точный, что молодой человек замертво валится наземь из дверей дома, куда его привел случай, на улицу, под аркады в переулке Справедливости, и его голова озарена утренним, уже слепяще-ярким светом.