Том 5. Проза, рассказы, сверхповести.

2-Й парус.

Горит свеча именем Разум в подсвечнике из черепа; за ней шар, бросающий на все <атом> черной тени. Ученый и ученики.

Ученый. Точка, как учил Боскович, ровесник Ломоносова, – что? (Срывается со стороны игра в мяч. Мяч куда-то улетает.) Бурные игроки!

Игрок.

Атом вылетает к 2-му игроку; показываются горы. Это гора Олимп. На снежных вершинах туземцы молитв.

Б<оги>. Гар, гар, гар! Ни, ни, ни! Не, не, не!

Размером «Илиады» решается судьба мирмидонянина.

Впрочем, он неподалеку, в сумраке, целует упавшую с закрытыми очами Бризеиду и, черный, смуглый, подняв кверху жесткие черные очи, как ветер бродит рукой по струнам.

Сверху же беседуют о нем словом Гомера: «Андра мой эннепе, Муза».

Снежный зверинец, наклоняя головы, сообща обсуждает час его. Сейчас или позднее он умрет.

Ахилл. Я люблю тебя! Ну ляг, ляг, ну положи сюда свои черные копытца. Небо! Может ли быть что-нибудь равное мое<й> Брысе? Это ничего, что я комар! О чем вы там расквакались? (Раньше все это было скрыто тенью атома.) Не смей смеяться. Нехорошо так сладко смеяться. Подыми свои голубые ловушки.

Наверху Олимп бросал взволнованно прочувствованные слова на чашку весов, оживленно обсуждая смерть и час Ахилла.

Впрочем, скоро он заволакивается облаками и становится нашей Лысой горой с одинокой ведьмой.

На все это внимательно смотрели Дети Выдры, сидя на галерке, приехавшие с морского берега, еще нося на щеках морскую пыль.