Том 5. Проза, рассказы, сверхповести.
3-Й парус. Смерть коня.
<I>
«Верую» пели пушки и площади.
Хлещет извозчик коня,
Гроб поперек его дрог.
Образ восстанья.
Явлен народу на каменных досках.
На самовар его не расколешь.
Господь мостовой Глядит с площадей,
Свежею кровью написан,
Смотрит глазами большими Рублева.
Одет в полотенца [развернутых] войск,
В булыжном венце,
В терновнике свежих могил.
Образ нового Бога.
Подан ладонями суток,
Висит над столицей.
– Мамо! Чи это Страшный суд, мамо?
– Спи, деточка, спи! Баю, бай.
В подвал голубые глаза! Под плети свинцовые счастье!
Выстрелов веник.
Кладбищем денег.
Улицы мёл,
Дворник жестокий.
Дикий священник.
В кудрях свинцовых.
Сел на свинцовый ковер, чтоб летать до утра.
Ветер пуль.
Дует и воет в ухо пугливых ночных площадей,
Облако гуль.
Прянуло кверху в испуге.
Нами ли срубленный тополь.
Рухнул, листвою шумя,
Ветками смерти лица закрыв у многих?
Лязга железного крики полночные.
И карканье звезд над мертвецкою крыш.
Слышу я в эту ночь.
Множество звезд, множество птиц.
Ветер дул в дол.
Голода дел.
<II>
Чу! зашумели вдруг облака шумом и свистом,
Точно клокочет дыханье умершего, хрипло и грубо.
Это летели души умерших.
Нынче в эту ночь прочь над столицей.
Стаею жаворонков.
Выше и выше.
Летели усопшие души.
Прочь от земли.
Вырвалось точно дыхание трупа, с хлипом и свистом,
Это летели души усопших,
Бросив столетьям сегодня:
Здравствуйте, милые волки!
Ветер, хоть ты, многоустый, выстони,
Что опять белогривый Спаситель.
Бьется всем телом на дышле.
Спаситель в телеге,
В оглобле Спаситель народа коней?
Он в упряжи черной.
На площади, разорванные львиными челюстями восстаний,
Мы некогда вышли.
С веткою своей истины, слабые, как дети.
Но все же настанем, но все же настанем!
Тяжко шагает в телеге новый белый конский Спас!
Он конского племени час.
Конские веры, как собаки.
Легли у порога,
Радуя Бога,
Душой точно дети.
– Цыц, подождите!
Точно собаки легли,
Получая пинки, из-под плети:
Позже прийдите!
Он в сбруе! Он в сбруе!
Это не по закону?
Справимся в книгах священных. Это же чудо!
Люди! Белых четыре ноги у пророка! Конского бога!
Бьется, как пена, белая грива, бьется концами по камням,
Осколками сыпет белые кудри.
Белое море меньше его разлившейся гривы.
Перешеек ноги и копыта – кожи лоскут, ниже.
Мяса немного и кости осколок, согнут, закручен,
Кости краснеют, спрятаны в мясо.
Он бьется, он бьется, пророк площадей.
Он, конской веры светоч великий, чиркнул глазами большими усталого мученика.
Паутину мечет на воздух.
И умирает роскошно.
Водопадною пеной.
Борзым он был, а теперь ноги перелом.
Страшный день, когда Спаситель стал конем.
Заботы и неги!
Спаситель в телеге, глазами чаруя,
Спаситель и, кроме людей, в плену у ремней!
Овса в большом сите!
Спасите, спасите!
Чтоб верил добру я!
Чтоб не возил он бочки ночные.
Белая грива, белые косы, ноги и шея.
Скрипка живая жестокой игры.
Волнуются ребра, как море вздыхающее,
Белое брюхо растет, точно море,
И падает стон.
Горе и горе!
И насторожены уши.
Бога, страдающего.
Среди небоскребов.
Более и более,
Опять и опять.
Подсолнух из боли.
Цветет у копыт.
А разве это плохо,
Когда каждый шаг – плаха?
У бога,
Может, урок получу.
Шагать.
На гать,
Когда каждый шаг –
Отрезанная голова Разина.
В руке палача.
Вы, извозчики белогривых.
Спасителей, перед Москвой,
Спешите, бегите по набату мостов!
Над теми.
Из теми.
Хлещите, стегайте завтра богов!
Грядущего ношу вместо законов.
Спешите, чтобы не спешиться.
Многие! Нет, не курите завода!
Бросьте свободу на полупути.
Видно клеймо и не вкусно.
Костры из ружейных прикладов.
Еще и еще.
Не надо, не надо.
Еще горя.
Парни, спешите, кто помнит удаль!
Ухала, охала, ахала.
Ахала, ухала, охала.
Охала, ахала, ухала.
Здесь лебедь и ветер, и море, и комья, и зём – все снежно,
Черны лишь копыта и очи безгробной тоски, за нас, за коней.
У кого из пророков людских было четыре ноги? Числа не те,
А правда все та же. Страдать он явился на землю.
Голуби. Ветер. Рябь голубая.
Чу! Ржание слышно Божией Матери… умное, нежное.
Ночь опускается, темь. Голуби… ветер…
Как голова на усталую руку писателя над письменным столом, вдруг опустилась звездная ночь.
Белые нарукавнички богу! Стекло на большие глаза! Он умный – поймет.
Оденьте копыто в перчатки, дайте в глазницу стекло,
В петлицу цветок голубой принесите!
Что делать с четвертой ногой? с копытом? разбитым о камни пути?
Поставить на стол? где цветы? Между цветов и стеклянных кувшинов?
Целовать? целовать? мохом поросшее, в трещинах черных копыто!
Эй, любители средних чисел!
Вместе сложите две ноги человека.
И четыре копыта бога.
Буду трехногий, будет и конь о трех ногах.
Что делать мне с третьей ногой белогривых и бурных коней?
На что она мне, третья нога, человеку? Зачем три ноги? Костылям?
Так нужны ли кому трехногие кони?
Живодерне за городом?
Может, татарам?
Дети! Правительство женских глаз! звездной ночи!
Небывалое у людей! Слушайте, слушайте!
Правительство двояковыпуклого стекла. Право чисел!
Только на звездах соседних такие.
Свежий переворот: двояковогнутая чечевица пала!
Власть двояковыпуклых стекол! Смена мировых чечевиц!
Новость! Зазор! Ставят новую правду зодчие наши на новых основах,
Вычисленных новым уравнением,
Чтобы свет, жилой людьми, полный окон и дверей, и стеклянных хат,
Шел согласно кривизне чечевицы старшей.
Новое! Стеклянная управа столетий!
Большие времена луча!
Стеклянная правда!
Дева свободы смотрит на Бога в увеличительное стекло!
Бог под увеличительным стеклом! Сам Господь звезд.
Подзорные трубы устремлены на Я,
Чтобы свести с неба на землю Я человека.
Величавый переворот на земле. Грозная смена кривизны власти.
С страшным громом и треском положительный луч стекол сменил отрицательную кривизну. Люди ринулись по новым путям, точно первый пучок утренней зари.
Жилые лучи городов выбрали новую власть Зажигательных стекол свободы!
Стекло! круглую, как пуговица, чечевицу.
