Джузеппе Бальзамо (Записки врача).

СХ. ЗА КУЛИСАМИ ТРИАНОНА.

Подробности путешествия мы опускаем. Скажем только, что Руссо был вынужден ехать в обществе швейцарца, подручного приказчика, мещанина и аббата.

Он прибыл к половине шестого. Весь двор уже собрался в Трианоне. В ожидании короля кое-кто пробовал голос; никому и в голову не приходило говорить об авторе оперы.

Некоторым из присутствовавших было известно, что репетицию будет проводить г-н Руссо из Женевы. Однако увидеть Руссо было им интересно не более, чем познакомиться с г-ном Рамо, или г-ном Мармонтелем или каким-нибудь другим любопытным существом, которых придворные видели иногда у себя в гостиных или в скромных домах этих людей.

Руссо был встречен офицером, которому г-н де Куаньи приказал дать ему знать немедленно по прибытии философа.

Этот дворянин, со свойственными ему любезностью и предупредительностью, поспешил навстречу Руссо. Однако, едва на него взглянув, он очень удивился и, не удержавшись, стал рассматривать его еще внимательнее.

Помятая одежда Руссо запылилась, лицо его было бледно и покрыто такой щетиной, отражения которой церемониймейстер Версаля никогда не видывал в дворцовых зеркалах.

Руссо почувствовал смущение под взглядом г-на де Куаньи. Он еще более смутился, когда, подойдя к зрительному залу, увидел множество великолепных костюмов, пышные кружева, бриллианты и голубые орденские ленты; все это вместе с позолотой зала производило впечатление букета цветов в огромной корзине.

Плебей Руссо почувствовал себя не в своей тарелке, едва ступив в зал, самый воздух которого благоухал и действовал на него возбуждающе.

Однако надо было идти дальше и попробовать взять дерзостью. Взгляды доброй части присутствовавших остановились на нем: он казался темным пятном в этом пышном собрании.

Господин де Куаньи по-прежнему шел впереди. Он подвел Руссо к оркестру, где его ожидали музыканты.

Здесь философ почувствовал некоторое облегчение; пока звучала его музыка, он думал о том, что опасность рядом, что он пропал и никакие рассуждения ему не помогут.

Дофина уже вышла на сцену в костюме Колетты; она ждала своего Колена.

Господин де Куаньи переодевался в своей уборной.

Неожиданно появился король, и все головы окружавших его придворных склонились.

Людовик XV улыбался и, казалось, был в прекрасном расположении духа.

Дофин сел справа от него, а граф Прованский — слева.

Полсотни присутствовавших, составлявших это, так сказать, интимное общество, сели, повинуясь жесту короля.

— Отчего же не начинают? — спросил Людовик XV.

— Сир! Еще не одеты пастухи и пастушки, мы их ждем, — отвечала дофина.

— Они могли бы играть в обычном платье, — сказал король.

— Нет, сир, — возразила принцесса, — мы хотим посмотреть, как будут выглядеть костюмы при свете, чтобы представлять себе, какое они производят впечатление.

— Вы правы, — согласился король. — В таком случае, давайте прогуляемся.

И Людовик XV встал, чтобы пройтись по коридору и сцене. Он был, кстати говоря, очень обеспокоен отсутствием графини Дюбарри.

Когда король покинул ложу, Руссо с грустью стал рассматривать зал, сердце его сжалось при мысли о собственном одиночестве.

Ведь он рассчитывал на совсем иной прием.

Он воображал, что перед ним будут расступаться, что придворные окажутся любопытнее парижан; он боялся, что его засыплют вопросами, станут наперебой представлять друг другу. И что же? Никто не обращает на него ни малейшего внимания.

Он подумал, что его щетина не так уж страшна, а вот старая одежда действительно должна бросаться в глаза. Он мысленно похвалил себя за то, что не стал пытаться придать себе элегантности — это выглядело бы теперь слишком смешно.

Помимо всего прочего, он чувствовал унижение оттого, что его роль была сведена всего-навсего к руководству оркестром.

Неожиданно к нему подошел офицер и спросил, не он ли господин Руссо.

— Да, сударь, — ответил он.

— Ее высочество дофина желает с вами поговорить, сударь, — сообщил офицер.

Взволнованный Руссо встал.

Принцесса ждала его. Она держала в руках ариетту Колетты и напевала;

Едва завидев Руссо, она пошла ему навстречу.

Философ низко поклонился, утешая себя тем, что приветствует женщину, а не принцессу.

А дофина заговорила с дикарем-философом так же любезно, как с самым утонченным дворянином Европы.

Она спросила, как ей следует исполнять третий куплет:

Руссо принялся излагать теорию декламации и мелопеи, однако этот ученый разговор был прерван: в сопровождении нескольких придворных подошел король.

Он с шумом вошел в артистическую, где философ давал урок ее высочеству.

Первое движение, первое же чувство короля при виде неопрятного господина было в точности такое, как у г-на де Куаньи, с той лишь разницей, что граф знал Руссо, а Людовик XV был незнаком с ним.

Он внимательно рассматривал свободолюбивого господина, выслушивая комплименты и слова благодарности принцессы.

Его властный взгляд, не привыкший опускаться никогда и ни перед кем, произвел на Руссо непередаваемое впечатление: философ оробел и почувствовал неуверенность.

Дофина дала Людовику XV время вдоволь насмотреться на философа, а затем подошла к Руссо и обратилась к королю:

— Ваше величество! Позвольте представить вам нашего автора!

— Вашего автора? — спросил король, делая вид, что пытается что-то припомнить.

Руссо казалось, что во время этого диалога он стоит на раскаленных углях. Испепеляющий взгляд короля, подобный солнечному лучу, падающему сквозь увеличительное стекло, переходил поочередно с длинной щетины на сомнительной свежести жабо, затем на покрытый густым слоем пыли кафтан, на неряшливый парик величайшего писателя его королевства.

— Перед вами господин Жан Жак Руссо, сир, — проговорила сжалившаяся над философом принцесса, — автор прелестной оперы, которую мы собираемся представить снисходительности вашего величества.

Король поднял голову.

— A-а, господин Руссо… Здравствуйте! — холодно сказал он и снова с осуждением стал разглядывать его костюм.

Руссо спрашивал себя, как следует приветствовать короля Франции, не будучи придворным, но и не желая показаться невежливыми, раз уж он очутился в королевской резиденции.

В то время как он раздумывал, король непринужденно беседовал с ним, как и все государи, нимало не заботясь о том, приятны его слова собеседнику или нет.

Руссо молчал и словно окаменел. Он забыл все фразы, которые собирался бросить в лицо тирану.

— Господин Руссо! — обратился к нему король, не переставая разглядывать его сюртук и парик. — Вы написали чудную музыку, благодаря ей я пережил прекрасные минуты.

И затем, в высшей степени противным голосом и страшно фальшивя, король запел:

— Прелестно! — воскликнул король, едва допев куплет.

Руссо поклонился.

— Не знаю, смогу ли я хорошо пропеть, — проговорила дофина.

Руссо повернулся к принцессе, собираясь дать ей несколько советов. Но король опять запел, на сей раз — романс Колена:

Его величество пел отвратительно. Руссо был польщен памятливостью монарха, но его задело скверное исполнение. Он скорчил гримасу и стал похож на обезьяну, грызущую луковицу: одна половина его лица смеялась, другая плакала.

Дофина сохраняла невозмутимый вид, не теряя хладнокровия, как это умеют делать лишь при дворе.

Король, нимало не смущаясь, продолжал:

Руссо почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.

— Скажите, господин Руссо, — обратился к нему король, — правду ли говорят, что вы иногда наряжаетесь в армянский костюм?

Руссо еще больше покраснел, язык словно застрял у него в горле, и он ни за что на свете не смог бы в тот момент им пошевелить.

Не дожидаясь ответа, король запел:

— Вы, кажется, живете на улице Платриер, господин Руссо? — осведомился король.

Руссо в ответ кивнул, но это была его ultima thule[28]… Никогда еще ему так не хотелось воззвать к помощи.

Король промурлыкал:

— Говорят, вы в очень плохих отношениях с Вольтером, господин Руссо?

Руссо окончательно потерял голову. Он не мог больше сдерживаться. Но король, вероятно, не собирался его щадить и направился к выходу, фальшиво напевая:

И продолжая под звуки оркестра свои чудовищные вокальные упражнения, от которых умер бы Апполон точно так же, как этот бог сам некогда покарал Марсия.

Руссо остался в одиночестве. Принцесса покинула его, чтобы в последний раз взглянуть на свой костюм.

Спотыкаясь на каждом шагу, Руссо ощупью выбрался в коридор. Он столкнулся с юношей и молодой дамой, которые сверкали бриллиантами, кружевами и от которых пахло цветами. Они занимали весь коридор, хотя молодой человек держался близко от дамы, нежно пожимая ее ручку.

Дама утопала в кружевах, голову ее украшала гигантски высокая прическа, она обмахивалась веером и источала благоухания. Вся она так и светилась. С ней-то и столкнулся Руссо.

Юноша, худенький, нежный, очаровательный, теребил голубую орденскую ленту, прикрывавшую жабо из английских кружев. Он громко искренне смеялся, а затем внезапно обрывая взрывы хохота, переходил на шепот, заставлявший смеяться даму; похоже было, что они прекрасно понимают друг друга.

Руссо узнал в прекрасной даме, в этом соблазнительном создании, графиню Дюбарри. Едва увидев ее, он, по своему обыкновению, сосредоточил на ней все свое внимание, словно не замечая ее спутника.

Молодой человек с голубой лентой был не кто иной, как граф д’Артуа, от всей души резвившийся вместе с любовницей своего деда.

Заметив темную фигуру Руссо, графиня Дюбарри вскрикнула:

— О Боже!

— Что такое? — спросил граф д’Артуа, бросив взгляд на философа.

Он хотел пропустить свою спутницу вперед.

— Господин Руссо! — вскричала Дюбарри.

— Руссо из Женевы? — спросил граф д’Артуа тоном школьника на каникулах.

— Да, ваше высочество, — отвечала графиня.

— Ах, здравствуйте, господин Руссо! — подхватил шалун, видя, что Руссо отчаянно и безуспешно пытается проскочить. — Здравствуйте!.. Так мы сейчас будем слушать вашу музыку?

— Ваше высочество! — пролепетал Руссо, рассмотрев голубую ленту.

— Да, прелестную музыку! — прибавила графиня. — Она прекрасно отражает дух и стремления автора!

Руссо поднял голову и почувствовал, как его словно ослепил взгляд графини.

— Сударыня… — начал было он недовольным тоном.

— Я буду исполнять роль Колена, графиня! — воскликнул граф д’Артуа. — А вас прошу быть Колеттой.

— С большим удовольствием, ваше высочество. Однако я не смею, не будучи актрисой, осквернять музыку маэстро.

Руссо был готов отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на нее еще хоть раз. Ее голос, ее тон, ее лесть, ее красота рвали его сердце на части.

Он решил сбежать.

— Господин Руссо! — продолжал принц, преграждая ему путь. — Я хочу, чтобы вы помогли мне сыграть Колена.

— А я не смею просить у господина Руссо совета, как лучше исполнить роль Колетты, — лепетала графиня, разыгрывая скромницу, что окончательно сразило философа.

Его глаза продолжали вопросительно смотреть на графиню.

— Господин Руссо меня ненавидит, — сказала она принцу чарующим голосом.

— Да что вы! — вскричал граф д’Артуа. — Кто может ненавидеть вас, графиня?

— Вы же сами видите, — отвечала она.

— Господин Руссо, человек учтивый, сочиняющий прелестные вещицы, не может избегать столь обворожительной женщины, — заметил граф д’Артуа.

Руссо громко вздохнул, словно готовился испустить дух, и шмыгнул в узкую щель, неосторожно оставленную графом д’Артуа.

Однако в тот вечер Руссо решительно не везло. Не пройдя и нескольких шагов, он наткнулся на еще одну группу людей.

На сей раз это были старик и юноша: у юноши грудь была украшена голубой лентой, а его собеседник, на вид лет пятидесяти пяти, был одет в красное и имел бледное лицо и строгий вид.

Оба они услыхали, как веселится граф д’Артуа и кричит изо всех сил:

— Господин Руссо! Господин Руссо! Я расскажу, как вы сбежали от графини, да ведь никто не поверит!

— Руссо? — прошептали оба собеседника.

— Задержите его, брат! — со смехом продолжал принц. — Держите его, господин де Ла Вогийон!

Руссо понял, к какому рифу подвела его корабль несчастная звезда.

Граф Прованский и воспитатель детей Франции!

Граф Прованский также преградил Руссо путь.

— Здравствуйте, сударь! — отрывисто и высокомерно сказал он.

Совершенно потерявшись, Руссо поклонился и пробормотал:

— Мне не суждено отсюда выйти!..

— Какая удача, что я встретил вас, сударь! — произнес принц тоном наставника, который искал и наконец нашел провинившегося ученика.

«Опять нелепые комплименты, — подумал Руссо, — до чего же однообразны великие мира сего!».

— Я прочел ваш перевод из Тацита, сударь.

«A-а, этот и впрямь ученый педант», — сказал себе Руссо.

— Тацита переводить трудно, не правда ли?

— Да, ваше высочество, я ведь написал об этом в небольшом предисловии.

— Да, знаю, знаю. Вы там пишете, что лишь отчасти владеете латынью.

— Да, ваше высочество.

— Зачем же тогда вы взялись переводить Тацита, господин Руссо?

— Я, ваше высочество, оттачивал стиль.

— А знаете, господин Руссо, вы неправильно перевели «imperatoria brevitate» как «торжественное лаконичное выступление».

Смущенный Руссо изо всех сил напрягал память.

— Да, вы именно так это перевели, — проговорил юный принц с самоуверенностью старого ученого, который нашел ошибку у Сомеза. — Это в том месте, где Тацит рассказывает, как Пизон обратился с речью к своим солдатам.

— Так что же, ваше высочество?

— А то, господин Руссо, что «imperatoria brevitate» означает «с лаконичностью военачальника», или «человека, привыкшего командовать». «Лаконичность полководца»… вот подходящее выражение, не правда ли, господин де Ла Вогийон?

— Да, ваше высочество, — отвечал воспитатель.

Руссо не проронил ни слова. Принц продолжал:

— Это ведь полное извращение смысла, господин Руссо… Да я вам еще найду пример!

Руссо побледнел.

— Вот послушайте, господин Руссо, это в том отрывке, где речь идет о Цецине. Он начинается так: «At in superiore Germania…» Вы знаете, что в этом месте идет описание Цецины, и Тацит говорит: «Cito sermone».

— Я прекрасно помню это место, ваше высочество.

— Вы перевели это место следующим образом: «обладающий даром слова»…

— Совершенно верно, ваше высочество, я полагал, что…

— «Cito sermone» означает «говорящий быстро», то есть легко.

— Я и сказал: «обладающий даром слова»…

— Тогда в тексте было бы «decora» или «ornato», или «eleganti sermone». «Cito» — это выразительный эпитет, господин Руссо. Тем же приемом Тацит пользуется, описывая, как изменилось поведение Отона. Он пишет: «Delata voluptas, dissimulata luxuria cunctaque, ad imperii decorem composita».

— Я перевел это так: «Оставив для другого времени роскошь и сладострастие, он удивил весь мир, посвятив себя восстановлению славы империи».

— Напрасно, господин Руссо, напрасно. Прежде всего, вы расчленили одну фразу на три части, из-за этого вы плохо перевели «dissimulata luxuria». Далее: вы исказили смысл последней части фразы. Тацит имел в виду не то, что император Отон посвятил себя восстановлению славы империи; он хотел сказать, что, не находя более удовлетворения своим страстям и скрывая привычку к роскоши, Отон подчинял все, употреблял все, жертвовал всем, всем, — понимаете, господин Руссо? — то есть своими страстями и даже пороками, во имя славы империи. Фраза имеет двоякий смысл, а ваш перевод не передает это в полной мере. Не правда ли, господин де Ла Вогийон?

— Да, ваше высочество.

Руссо обливался потом и не смел рта раскрыть под столь безжалостным напором.

Принц дал ему передохнуть, а затем продолжал:

— Вы замечательный философ…

Руссо поклонился.

— Однако ваш «Эмиль» — опасная книга.

— Опасная, ваше высочество?

— Да, из-за неимоверного количества ложных идей, способных сбить с толку мелких буржуа.

— Ваше высочество! Как только человек становится отцом семейства, он попадает в условия, описанные в моей книге, независимо от того, будет ли он великим мира сего или последним нищим в королевстве… Быть отцом… это…

— Знаете, господин Руссо, — грубо перебил его принц, — ваша «Исповедь» — довольно забавная книга… Скажите, сколько у вас было детей?

Руссо побледнел, зашатался и поднял на юного палача гневный и в то же время растерянный взгляд, но это лишь раззадорило графа Прованского.

Не дожидаясь ответа, принц удалился, держа под руку своего наставника и продолжая комментировать произведения господина, которого он только что с такой жестокостью раздавил.

Оставшись один, Руссо понемногу пришел в себя, как вдруг услышал первые такты своей увертюры в исполнении оркестра.

Он пошел в ту сторону, откуда доносилась музыка и, добравшись до своего места, рухнул на стул.

— Какой же я безумец, глупец, трус! — сказал он. — Мне надо было бы ответить этому маленькому и жестокому педанту: «Ваше высочество! Молодой человек не должен мучить бедного старика, это неблагородно!».

Он все еще сидел там, весьма довольный этой фразой, когда ее высочество дофина и г-н де Куаньи начали свой дуэт. Теперь мучения философа сменились страданиями музыканта: раньше его уязвили в самое сердце, теперь — терзали слух.