Джузеппе Бальзамо (Записки врача).

XXX. ВИЦЕ-КАНАЛЬЯ.

Старая графиня тряслась от страха, отправляясь к г-ну де Мопу.

Однако по дороге ей пришла в голову мысль, которая ее несколько успокоила. Она подумала, что в связи с поздним временем г-н де Мопу вряд ли согласится ее принять, и готова была записаться у швейцара на прием.

Было около семи часов вечера, и, хотя было еще светло, в это время деловые визиты, как правило, уже откладывались: среди знати получил распространение обычай обедать в четыре часа; к этому времени все дела прекращались, и к ним возвращались лишь на следующий день.

Горя желанием увидеть вице-канцлера, графиня де Беарн в то же время радовалась при мысли, что не будет принята. В этом находило выражение одно из известных противоречий человеческого разума, всем и так понятное и не требующее особых пояснений.

Итак, графиня подъехала, приготовившись к тому, что дворецкий ее не пропустит. Она зажала в руке монету достоинством в три ливра, которая должна была, по ее мнению, смягчить сердце Цербера: она надеялась, что он внесет ее имя в список аудиенций на следующий день.

Когда карета остановилась у дома г-на де Мопу, она увидела, что швейцар беседует с канцеляристом, который отдает ему какие-то приказания. Она приготовилась терпеливо ждать, не желая своим присутствием мешать их разговору. Однако, заметив наемную карету, канцелярист удалился. Швейцар же тотчас подошел к экипажу и осведомился об имени просительницы.

— Я знаю наверное, что не буду иметь чести быть принятой его превосходительством.

— Тем не менее прошу вас, сударыня, оказать мне честь и сообщить ваше имя.

— Графиня де Беарн, — ответила она.

— Монсеньер у себя, — сказал швейцар.

— Что вы сказали? — в изумлении воскликнула г-жа де Беарн.

— Я имел честь сообщить вам, что монсеньер у себя, — повторил он.

— Неужели он меня примет?

— Он готов принять госпожу графиню.

Графиня де Беарн вышла из кареты в полной растерянности, не веря в то, что это не сон. Швейцар дернул за шнур: колокольчик звякнул два раза. На пороге появился лакей, и швейцар жестом пригласил графиню войти.

— Сударыня желает видеть монсеньера? — спросил лакей.

— Я и мечтать не могла о таком счастье, сударь!

— В таком случае благоволите следовать за мной, госпожа графиня.

«А как плохо отзываются о судье! — подумала графиня, идя вслед за лакеем. — Несмотря ни на что, у него есть огромное преимущество: он доступен в любое время. А ведь он канцлер!.. Странно…».

Она испугалась при мысли, что канцлер может оказаться несговорчивым и неприветливым, раз он с таким усердием посвящает себя своим обязанностям.

Через настежь распахнутые двери кабинета она увидала погрузившегося в бумаги г-на де Мопу в огромном парике. Он был одет в кафтан черного бархата.

Войдя в кабинет, графиня торопливо огляделась и с удивлением отметила, что никто, кроме нее и худого, с пожелтевшим лицом, занятого бумагами канцлера, не отражается больше в зеркалах.

Лакей доложил о прибытии ее сиятельства графини де Беарн.

Господин де Мопу тотчас поднялся и встал спиной к камину.

Графиня де Беарн трижды присела в реверансе, как того требовал этикет.

Она в смущении пробормотала несколько слов. Старая графиня не ожидала, что ей будет оказана столь высокая честь… Она не думала, что такой занятый человек, министр, принимает посетителей в часы досуга…

Господин де Мопу на это отвечал, что время подданных его величества так же свято, как время его министров; что он, к тому же, сразу видит, кому из них следует отдавать преимущество; что он всегда рад отдать лучшее время суток тому, кто заслуживает этого преимущества.

Графиня де Беарн снова присела в реверансе, затем наступило томительное молчание: истекло время комплиментов и наступала пора переходить к изложению просьбы.

Господин де Мопу в ожидании потер подбородок.

— Монсеньер! — обратилась к нему просительница. — Я желала видеть ваше превосходительство, чтобы смиренно изложить суть важного дела, от которого зависит все мое состояние.

Господин де Мопу едва заметно кивнул головой, что означало: «Говорите!».

— Дело в том, монсеньер, — продолжала она, — что все мое состояние, вернее, состояние моего сына, зависит от исхода процесса, который я возбудила против семейства Салюсов.

Вице-канцлер слушал, потирая подбородок.

— Я наслышана о вашей справедливости, монсеньер, вот почему, несмотря на то что я знаю о вашей симпатии, я бы даже сказала о дружбе, которая связывает ваше превосходительство с моими противниками, я тем не менее без малейшего колебания явилась умолять ваше превосходительство выслушать меня.

Господин де Мопу не мог сдержать улыбки, услышав, как она превозносит его чувство справедливости: это очень походило на то, как пятьдесят лет тому назад расхваливались апостольские добродетели Дюбуа.

— Госпожа графиня! — отвечал он. — Вы правы, я друг Салюсов, но вы правы и в том, что, став хранителем печатей, я свято соблюдаю объективность. Итак, я готов ответить на ваши вопросы, невзирая на мои личные симпатии, как и подобает главе судебного ведомства.

— О монсеньер, да благословит вас Господь! — вскричала старая графиня.

— Я готов рассматривать ваше дело как простой слуга закона, — прибавил канцлер.

— Благодарю вас, ваше превосходительство! Ведь у вас такой опыт в подобных делах!..

— Кажется, ваша тяжба должна скоро слушаться в суде, не правда ли?

— Да, на будущей неделе, монсеньер.

— Чего же вы хотите?

— Я бы желала, чтобы вы, ваше превосходительство, ознакомились с подробностями моего дела.

— Я с ними уже знаком.

— И каково ваше мнение, монсеньер? — затрепетав, спросила старуха.

— Вы спрашиваете мое мнение об этом деле?

— Да.

— Я считаю, что оно не вызывает никаких сомнений.

— Так я его выиграю?

— Да нет же, напротив, проиграете.

— Вы, монсеньер, считаете, что я должна проиграть свою тяжбу?

— Несомненно. Я позволю себе дать вам один совет.

— Какой? — с надеждой в голосе спросила графиня.

— Так как вы будете обязаны оплатить судебные издержки…

— Что??

— …Я советую вам приготовить деньги заранее!

— Монсеньер! Да ведь нас ждет разорение!

— Увы, госпожа графиня, вы должны понять, что суд не может принимать во внимание это обстоятельство.

— Должны же судьи иметь сострадание…

— Нет, вот именно из этих соображений богиня правосудия надевает на глаза повязку.

— Ваше превосходительство! Позвольте попросить у вас совета.

— Черт возьми! Спрашивайте! О чем идет речь?

— Скажите, может быть, существует способ добиться смягчения приговора?

— Вы знакомы с кем-нибудь из ваших судей? — спросил вице-канцлер.

— Нет, никого из судей я не знаю, монсеньер.

— Какая досада! Ведь господа Салюсы поддерживают дружеские отношения почти с тремя четвертями членов парламента!

Графиня содрогнулась.

— Разумеется, — продолжал вице-канцлер, — не это является решающим обстоятельством, потому что судьи не руководствуются личной симпатией.

Это было приблизительно так же бесспорно, как то, что канцлер справедлив, а Дюбуа — добродетелен. Графиня почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

— Однако когда обе стороны имеют одинаковые шансы, — продолжал г-н де Мопу, — судья скорее отдаст свое предпочтение другу, нежели незнакомому лицу. Это так же верно, как то, что вы проиграете свой процесс, вот почему вам следует готовиться к самым неблагоприятным последствиям.

— Какие ужасные вещи я слышу от вашего превосходительства!

— Я надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь давать какие бы то ни было рекомендации господам судьям. Так как сам я не принимаю участия в голосовании, то имею право лишь высказать свое мнение.

— Увы, монсеньер, у меня были некоторые подозрения…

Вице-канцлер пристально взглянул на старуху.

— …Господа Салюсы живут в Париже, и они, конечно, знакомы со всеми судьями, вот почему они всемогущи.

— Они всемогущи прежде всего потому, что правы.

— Как мне больно слышать эти слова из уст столь несгибаемого человека, как вы, монсеньер!

— Я говорю вам это потому, — с притворной доброжелательностью прибавил г-н де Мопу, — что хочу быть вам полезен, даю вам честное слово!

Графиня вздрогнула: ей померещилось нечто неясное не столько в словах, сколько в скрывавшихся за словами мыслях вице-канцлера. Стоило только устроить это нечто, и она могла бы надеяться на благоприятный исход.

— Кстати сказать, — продолжал г-н де Мопу, — ваше имя — одно из самых известных во Франции, оно для меня лучшая рекомендация.

— Что не помешает мне проиграть процесс, монсеньер!

— Ничего не поделаешь! Я ничем не могу вам помочь.

— Ах, ваше превосходительство, — качая головой, проговорила графиня, — неудачно складываются мои дела!

— Не хотите ли вы сказать, сударыня, — с улыбкой подхватил г-н де Мопу, — что во времена нашей молодости дела шли лучше?

— Увы, да, монсеньер, — так мне, во всяком случае, представляется; я с удовольствием вспоминаю время, когда вы еще были простым королевским адвокатом в парламенте и произносили блестящие речи, а я, будучи молоденькой девушкой, от души вам рукоплескала. Какой был задор! Какое красноречие! А как вы были добродетельны! Ах, господин канцлер, в те времена не существовало ни интриг, ни поблажек! Уж в былое время я выиграла бы тяжбу!

— Тогда всем заправляла госпожа де Фалари, по крайней мере, в те минуты, когда регент закрывал на это глаза, а Мышка тем временем шарила по углам, вынюхивая, чем бы поживиться.

— Знаете, монсеньер, госпожа де Фалари была все-таки знатная дама, а Мышка — славная девушка.

— До такой степени, что им обеим ни в чем не было отказа.

— Вернее, они ни в чем не отказывали.

— Ах, графиня, не заставляйте меня говорить плохо о моем ведомстве из любви к моей молодости! — отвечал канцлер со смехом, который все больше удивлял старую графиню искренностью и естественностью.

— Однако вы, ваше превосходительство, не можете помешать мне оплакивать потерянное состояние, мой навеки разоренный дом.

— Вот что значит отстать от времени, графиня! Надо принести жертву кумирам сегодняшнего дня!

— Увы, монсеньер, кумиры не признают тех, кто приходит к ним с пустыми руками.

— Ведь вы же этого не знаете.

— Я?

— Ну да, вы же не пробовали, как мне кажется?

— О монсеньер, вы так добры, что по-дружески со мной говорите! Поверьте, я это очень ценю!

— Мы с вами ровесники, графиня.

— Как жаль, что мне сейчас не двадцать лет, а вы не простой адвокат! Вы были бы моим защитником, и тогда никакие Салюсы не устояли бы!..

— К сожалению, нам уже давно не двадцать лет, дорогая графиня, — вздохнув из вежливости, заметил вице-канцлер, — и мы должны взывать к тем, кто еще находится в этом счастливом возрасте; признайтесь, что в двадцать лет можно оказывать некоторое влияние… Вы что же, никого не знаете при дворе?

— Я знакома лишь со старыми сеньорами, давно вышедшими в отставку, да и то, если бы они меня увидели, они покраснели бы со стыда… такая я теперь бедная и жалкая. Знаете, монсеньер, при желании я могла бы, конечно, проникнуть в Версаль, да к чему мне это? Ах, если бы я смогла вернуть свои двести тысяч ливров, я тут же бы исчезла. Совершите это чудо, монсеньер!

Канцлер пропустил последние слова мимо ушей.

— Будь я на вашем месте, — сказал он, — я забыл бы старых придворных, раз они забыли вас, и обратился бы к молодым, которые рады привлечь к себе новых сторонников. Знакомы ли вы с их высочествами?

— Они обо мне забыли.

— Да, наверное. Кроме того, они не имеют влияния при дворе. Знаете ли вы дофина?

— Нет.

— Ну, ничего, ведь сейчас все его мысли заняты прибывающей эрцгерцогиней. А не знаете ли вы кого-нибудь среди фаворитов?

— Я даже не знаю, как их зовут.

— Знакомо ли вам имя господина д’Эгильона?

— Ветрогон, о котором ходят немыслимые слухи: якобы он прятался во время сражения на мельнице… Какой позор!

— Графиня! — воскликнул канцлер. — Нельзя полностью доверяться слухам: делите надвое… Давайте еще подумаем.

— Да что тут думать!..

— Ну, а почему нет? Вот, например… Да нет… Ага, придумал!

— Кто же это, монсеньер?

— Почему бы вам не обратиться непосредственно к ее сиятельству?

— К графине Дюбарри? — раскрывая веер, спросила старуха.

— Ну да, у нее доброе сердце.

— Неужели?

— А главное, она всегда рада услужить.

— Я принадлежу к слишком старинному роду, чтобы ей понравиться, монсеньер!

— Мне кажется, вы не правы, графиня. Она стремится завязать отношения с представителями знати.

— Вы так полагаете? — спросила старая графиня, уже начиная уступать.

— Так вы с ней знакомы?

— Да нет же, Боже мой!

— Ах, какая жалость! Вот кто мог бы помочь!

— Уж она-то могла бы помочь, но беда в том, что я ее и в глаза никогда не видала!

— А ее сестру Шон знаете?

— Нет.

— А другую ее сестру — Биши?

— Нет.

— Может, вы знаете ее брата Жана?

— Нет.

— А ее негра Замора?

— При чем здесь негр?

— О, ее негр — влиятельная фигура!

— Не его ли портреты продаются на Новом мосту? Это тот, который похож на собачонку во фраке?

— Он самый.

— Да как же вы можете спрашивать, монсеньер, знакома ли я с этим черномазым? — возмутилась графиня, оскорбленная в лучших чувствах. — И каким образом, собственно говоря, могла бы я с ним познакомиться?

— Теперь я вижу, что вам наплевать на свои земли, графиня.

— То есть почему же?

— Потому, что вы презираете Замора.

— Да при чем тут Замор?

— Он может помочь вам выиграть процесс, только и всего…

— Чтобы этот черномазый помог мне выиграть процесс? Каким образом, скажите на милость?

— Он возьмет да и скажет своей хозяйке, что ему хочется, чтобы вы выиграли. Это называется — влиятельность… Он веревки вьет из своей госпожи, а она может чего угодно добиться от короля.

— Так значит, Францией управляет Замор?

— Хм… Замор очень влиятелен, — качая головой, заметил г-н де Мопу, — и я предпочел бы скорее поссориться с эрцгерцогиней, например, чем с ним.

— Господи Иисусе! — вскричала г-жа де Беарн. — Как вы можете так говорить, ваше превосходительство?

— Ах, Боже мой! Да вам это кто угодно может повторить. Спросите у герцогов и пэров, и они вам скажут, что, отправляясь в Марли или Люсьенн, они никогда не забывают захватить ни конфет, ни жемчужных сережек Замору. А я, без пяти минут канцлер Франции, чем занимался, когда вы прибыли, как вы думаете? Я готовил приказ о его назначении на должность коменданта королевской резиденции.

— Коменданта?

— Да. Господин де Замор назначен комендантом замка Люсьенн.

— Такого же назначения граф де Беарн был удостоен после двадцати лет безупречной службы!

— Да, да, совершенно верно, он был назначен комендантом замка Блуа, я хорошо помню.

— Какой упадок, Боже мой! — запричитала старая графиня. — Значит, монархия погибает?

— По крайней мере, графиня, она переживает кризис, и вот, воспользовавшись минутой, каждый пытается урвать себе кусок, как у постели смертельно больного перед его кончиной.

— Понимаю, понимаю. Так ведь надо еще суметь найти подход к больному.

— Знаете, что вам необходимо сделать, чтобы графиня Дюбарри приняла вас с благосклонностью?

— Что?

— Было бы хорошо, если бы вам довелось передать ей королевскую грамоту о назначении для ее негра… Прекрасный повод для того, чтобы быть ей представленной!

— Вы так полагаете, монсеньер? — спросила потрясенная графиня.

— Я в этом убежден. Впрочем…

— Впрочем?.. — переспросила г-жа де Беарн.

— Вы не знаете никого из ее приближенных?

— А разве вы не из их числа, монсеньер?

— Я?

— Ну да!

— Я не смог бы взять этого на себя.

— Значит, судьба ко мне неблагосклонна! — воскликнула бедная старуха, совершенно потерявшись от всех этих переходов. — Вот вы теперь, ваше превосходительство, принимаете меня так, как никто никогда меня не принимал, в то время как я и не надеялась вас увидеть. Мало этого, я не только готова просить покровительства у графини Дюбарри, — я, де Беарн! — я даже готова ради ее удовольствия стать рассыльной ее мерзкого негритоса, которого я не удостоила бы и пинком в зад, если бы встретила его на улице. А теперь оказывается, что я даже не могу быть допущена к этому маленькому уроду…

Господин де Мопу опять стал потирать подбородок; казалось, он что-то обдумывает. В эту минуту появился лакей и доложил:

— Господин виконт Жан Дюбарри!

Канцлер в изумлении всплеснул руками, а графиня как подкошенная рухнула в кресло.

— Попробуйте после этого сказать, сударыня, что судьба к вам неблагосклонна! — вскричал канцлер. — Ах, графиня, графиня! Напротив, Бог — за вас.

Повернувшись к лакею и не давая бедной старухе опомниться от изумления, он приказал:

— Просите!

Лакей вышел и спустя мгновение вернулся вместе с уже знакомым нам Жаном Дюбарри; нога у него не сгибалась в колене, руку виконт держал на перевязи.

После официальных приветствий растерянная графиня попыталась подняться, с тем чтобы удалиться. Канцлер едва заметно кивнул ей в знак того, что аудиенция окончена.

— Прошу прощения, монсеньер, — заговорил виконт, — простите, сударыня, я вам помешал. Не уходите, прошу вас, если его превосходительство ничего не имеет против. Я займу его всего на несколько минут.

Графиня не заставила себя упрашивать и вновь опустилась в кресло; сердце ее забилось от радостного нетерпения.

— Я вам не помешаю? — прошептала она.

— Да что вы! Мне необходимо сказать несколько слов его превосходительству. Я отниму не больше десяти минут его драгоценного времени. Мне нужно только подать жалобу.

— Какую жалобу? — спросил канцлер.

— Меня чуть не убили, монсеньер. Вы, надеюсь, понимаете, что я не могу этого так оставить. Нас поносят, высмеивают, смешивают с грязью — это еще можно снести. Но когда нам пытаются перерезать глотку — черта с два я стану терпеть!

— Объясните, сударь, что произошло, — обратился к нему канцлер, изобразив на лице ужас.

— Сию минуту! Однако я помешал приему госпожи…

— Позвольте представить: графиня де Беарн, — проговорил канцлер.

Дюбарри отступил на шаг и поклонился, графиня сделала реверанс; оба стали рассыпаться в любезностях, словно на дворцовой церемонии.

— Говорите, господин виконт, я подожду, — сказала она.

— Госпожа графиня! Мне не хотелось бы показаться неучтивым.

— Говорите, сударь, говорите: мне спешить некуда, мой вопрос — денежный, а у вас — дело чести, значит, вам и начинать.

— Пожалуй, я воспользуюсь вашим любезным предложением, сударыня, — ответил виконт.

И он стал излагать свое дело канцлеру, который важно его выслушал.

— Вам потребуются свидетели, — сказал г-н де Мопу после минутного молчания.

— Ах! В этом весь вы — неподкупный судия, для которого не существует ничего, кроме правды… — заметил Дюбарри. — Отлично! Свидетели будут…

— Монсеньер! — вмешалась графиня. — Один свидетель уже есть.

— Кто это? — в один голос воскликнули виконт и г-н де Мопу.

— Я, — отвечала графиня.

— Вы? — удивленно переспросил канцлер.

— Да. Это произошло в деревне Лашосе, не так ли?

— Да, графиня.

— На почтовой станции, верно?

— Да, да.

— Ну так я готова стать вашим свидетелем. Дело в том, что я там проезжала через два часа после того, как было совершено нападение.

— Неужели это правда, графиня? — спросил канцлер.

— Ах, как вы меня обрадовали! — сказал виконт.

— Это событие наделало много шуму, — продолжала графиня, — все жители только о нем и говорили.

— Берегитесь! — воскликнул виконт. — Берегитесь, потому что если вы возьметесь помогать мне в этом деле, то вполне вероятно, что Шуазёли найдут способ заставить вас раскаяться.

— Это будет для них тем проще, — заметил канцлер, — что у госпожи графини в настоящее время процесс, который вряд ли можно надеяться выиграть.

— Монсеньер! — вскричала старая графиня, поднося руку ко лбу. — Я чувствую, что попала из одной беды в другую!

— Положитесь на господина виконта, — шепнул ей канцлер, — он готов протянуть вам руку помощи.

— Но только одну руку, — игриво проговорил Дюбарри. — Однако мне известно, кто мог бы предложить вам обе руки, щедрые и длинные, и кто, к тому же, готов это сделать.

— Ах, господин виконт, — оживилась почтенная дама, — неужели вы не шутите?

— Я говорю совершенно серьезно! Услуга за услугу, графиня: я принимаю вашу, а вы — мою. Уговорились?

— Вы спрашиваете, могу ли я принять от вас услугу!.. О, за что мне такое счастье!..

— Прекрасно! Я сейчас еду к сестре, прошу вас пожаловать в мою карету.

— Как же я поеду: без повода и так неожиданно? Я не смею…

— У вас есть повод, графиня, — сказал канцлер, вложив в руку графине грамоту о назначении Замора.

— Господин канцлер! — обрадовалась графиня. — Вы мой ангел-хранитель. Господин виконт! Вы цвет французского дворянства.

— К вашим услугам, — проговорил виконт, пропуская вперед графиню, выпорхнувшую из кабинета, словно птичка.

— Благодарю вас от имени сестры, — едва слышно прошептал Жан Дюбарри, обернувшись к г-ну де Мопу.

— Благодарю вас, кузен. Ну как, неплохо я справился со своей ролью, а?

— Превосходно! — отвечал Мопу. — Прошу там рассказать, как я сыграл свою. Должен вас предупредить, что старуха непроста.

В эту минуту графиня обернулась.

Оба собеседника склонили головы в прощальном поклоне.

У подъезда ждала великолепная королевская карета с лакеями на запятках. Чванная графиня уселась; Жан взмахом руки приказал трогать, и карета покатилась…

После того как король вышел от г-жи Дюбарри, она быстро и с угрюмым видом приняла несколько придворных, которых Людовик предупредил о плохом настроении графини, и наконец осталась наедине с Шон. Ее брат присоединился к ним не раньше, чем удалились посетители: они не должны были заметить, что рана его на самом деле была довольно легкой.

После семейного совета графиня, вместо того чтобы отправиться в Люсьенн, как она обещала королю, уехала в Париж. У нее на улице Валуа был небольшой особнячок, служивший пристанищем членам ее клана, постоянно сновавшим туда-сюда, как того требовали неотложные дела или частые развлечения.

Приехав домой, графиня взяла книгу и стала ждать.

А в это время виконт раскидывал сети.

Пока фаворитка ехала через весь Париж, она не могла удержаться от того, чтобы время от времени не выглянуть из окна кареты. Это одна из повадок хорошеньких женщин — выставлять себя напоказ, потому что они, вероятно, чувствуют, как приятно ими любоваться. Итак, графиня время от времени появлялась в окне кареты, и скоро слух о ее прибытии разнесся по всему Парижу. От двух до шести часов пополудни она уже успела принять человек двадцать. Для бедняжки-графини эти визиты были подарком судьбы: она умерла бы со скуки, останься она хоть ненадолго в одиночестве. Благодаря этому развлечению она провела время, злословя, отдавая приказания и кокетничая.

Часы на башне показывали половину восьмого, когда виконт проезжал мимо церкви святого Евстафия, направляясь вместе с графиней де Беарн к своей сестре.

Беседа, которую они вели в карете, развеяла все сомнения графини, воспользоваться ли ей таким счастливым случаем.

Виконт покровительственно и вместе с тем с достоинством отвечал, что знакомство с графиней Дюбарри — редкая удача, сулящая графине де Беарн неисчислимые блага.

Графиня де Беарн без устали превозносила обходительность и приветливость вице-канцлера.

Лошади бежали резво, и около восьми карета подкатила к особняку графини.

— Разрешите мне, сударыня, предупредить графиню Дюбарри о чести, которая ее ожидает, — обратился виконт к старой даме, останавливаясь в приемной.

— Ах, сударь, мне так неловко ее беспокоить!

Жан подошел к Замору, поджидавшему виконта у окна, и едва слышно отдал ему приказание.

— Какой очаровательный негритенок! — воскликнула графиня. — Он принадлежит вашей сестре?

— Да, это один из ее фаворитов, — отвечал виконт.

— С чем я его поздравляю!

В ту же минуту двери распахнулись и лакей пригласил графиню де Беарн в просторную гостиную, где Дюбарри обыкновенно принимала посетителей.

Пока старуха пожирала завистливыми глазами гостиную, обставленную с изысканной роскошью, Жан Дюбарри поспешил к сестре.

— Это она? — спросила графиня.

— Она самая.

— Она ни о чем не догадывается?

— Нет.

— А что Мопу?

— С ним все обстоит благополучно. Пока все складывается успешно, моя дорогая.

— Нам не следует предоставлять ее самой себе, а то как бы она не почуяла недоброе!

— Вы правы: она производит впечатление хитрой бестии. Где Шон?

— Вы же знаете: в Версале.

— Главное, чтобы она здесь не показывалась.

— Я ее об этом предупредила.

— Хорошо. Вам пора, ваше сиятельство!

Графиня Дюбарри распахнула дверь будуара и вышла в гостиную.

Обе дамы, будучи прекрасными актрисами, раскланялись по всем правилам этикета того времени, обе изо всех сил старались произвести самое выгодное впечатление.

Первой заговорила графиня Дюбарри:

— Я уже поблагодарила брата за удовольствие, которое он мне доставил, пригласив вас ко мне. Теперь я хотела бы и вам выразить признательность за оказанную мне честь.

— А я не нахожу слов, чтобы высказать свое восхищение вашим радушным приемом, — отвечала очарованная старуха.

— Графиня! Мой долг по отношению к столь знатной даме, — склонившись в почтительном реверансе, продолжала Дюбарри, — велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение и я буду рада, если смогу чем-либо быть вам полезной.

После того как обе дамы обменялись тремя реверансами, графиня Дюбарри указала г-же де Беарн на кресло и села сама.