Джузеппе Бальзамо (Записки врача).

XIX. ЭКЮ ЖИЛЬБЕРА.

После получасовой бешеной гонки Жильбер издал радостный крик, увидев в четверти льё перед собой карету барона, которая медленно поднималась в гору.

Жильбер испытал необыкновенную гордость за себя, понимая, что, будучи молодым и сильным, он мог помериться силами с богатыми и могущественными аристократами.

Господин де Таверне мог бы назвать Жильбера философом, если бы увидел, как он бежал по дороге с палкой в руке и убогим скарбом. Жильбер бежал очень быстро, перепрыгивая через кочки, чтобы выиграть время, отдыхая на каждом подъеме и как будто с презрением обращаясь к лошадям: «Слишком медленно вы бежите и вынуждаете меня ждать вас!».

Да, Жильбера можно было назвать философом, если под философией понимать презрение ко всякому наслаждению и беззаботной жизни. Он не был избалован легкой жизнью, но скольких людей делает стойкими любовь!

То было прекрасное зрелище, достойное Творца, создавшего сильных и умных людей, подобных этому раскрасневшемуся юноше, уже два часа бежавшему за каретой по пыльной дороге. Он с наслаждением отдыхал, когда лошади выбивались из сил.

В тот день Жильбер мог бы вызвать только восхищение у всех, кто наблюдал его воочию или мысленно, как это делаем мы. Возможно, надменная Андре была бы растрогана его видом, а презрение, вызванное его ленью, сменилось бы уважением к его неиссякаемой энергии.

Так прошел первый день. В Бар-ле-Дюке барон задержался на час, что позволило Жильберу не только догнать, но и перегнать карету. Услышав, что барон должен заехать к ювелиру, Жильбер обежал весь город в поисках мастерской. Увидев карету барона, он спрятался в кустах. Когда карета вновь тронулась в путь, Жильбер, как прежде, последовал за ней.

К вечеру карета барона догнала кортеж принцессы в деревушке Брийон. Жители, собравшись на холме, встречали ее высочество криками радости и желали ей благополучия.

За весь день Жильбер съел лишь немного хлеба, который он захватил в Таверне, но зато вдоволь напился из прелестного ручейка, пересекавшего дорогу. Его вода, поросшая желтыми кувшинками, была так чиста и прохладна, что Андре попросила остановить карету, вышла из нее и, зачерпнув воды, наполнила золоченую чашку принцессы, единственную из сервиза, которую барон сохранил по просьбе дочери.

Жильбер наблюдал за ней, спрятавшись за одним из придорожных вязов.

Когда карета отъехала, Жильбер взошел на пригорок, куда поднималась Андре, и, как Диоген, зачерпнул рукой воду в том самом месте, где утолила жажду мадемуазель де Таверне.

Освежившись, он продолжал путь.

Теперь Жильбера волновало одно: остановится ли принцесса на ночлег. Если бы остановилась, что было вполне вероятно, так как в Таверне она жаловалась на усталость, Жильбер был бы спасен. Можно было переночевать в Сен-Дизье. Чтобы его одеревеневшие ноги отдохнули, Жильберу было бы достаточно поспать часа два в каком-нибудь сарае. Потом он отправился бы в путь и за ночь не спеша опередил бы их на пять-шесть льё. А как хорошо прогуляться в прекрасную майскую ночь, когда тебе восемнадцать лет!

Наступил вечер; на дорогу, по которой бежал Жильбер, спустились сумерки. Вскоре Жильбер уже не различал кареты, только на левой дверце мерцал большой фонарь; он казался привидением, летевшим вдоль дороги.

Затем наступила ночь. Карета проехала двенадцать льё и прибыла в Комбль. Экипажи, казалось, остановились. Жильбер окончательно поверил, что Небо ему покровительствует. Он приблизился, чтобы услышать голос Андре. Карета стояла на месте, Жильбер притаился возле дверцы. При свете факелов он увидел Андре и услышал, как она спросила, который час. Ей ответили: «Одиннадцать». В это мгновение Жильбер вовсе не чувствовал усталости, и, если бы ему предложили сесть в карету, он с презрением отказался бы.

Его пылкое воображение рисовало сверкающий Версаль, где жили вельможи и короли, и Париж, темный, мрачный, огромный, — город, где жил простой люд.

Никогда бы Жильбер не согласился променять эти видения на все золото Перу.

Из восторженного состояния его вывели стук колес и удар, который он получил, споткнувшись о забытый на дороге плуг.

Голод также давал о себе знать.

«К счастью, — подумал Жильбер, — я богат: у меня есть деньги».

Читатель помнит, что у Жильбера был с собой экю.

В полночь кареты прибыли в Сен-Дизье. Жильбер надеялся, что именно там остановятся на ночлег, — ведь он преодолел шестнадцать льё за двенадцать часов.

Он сел на обочине дороги.

Оказалось, что в Сен-Дизье остановились, чтобы сменить лошадей. Жильбер услышал звон бубенцов. Кареты знатных путешественников стремительно удалялись, окруженные факелами и цветами.

Жильберу пришлось собрать все свое мужество. Невероятным усилием воли он вновь поднялся на ноги, забыв о том, что несколько минут тому назад ноги не слушались его.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, — можете продолжать! Я сейчас тоже остановлюсь в Сен-Дизье, куплю хлеба и кусок сала, выпью стакан вина; я истрачу всего пять су, но на эти деньги я подкреплюсь лучше, чем хозяева.

Это слово Жильбер, по своему обыкновению, произнес с подчеркнутой неприязнью, и поэтому мы также его выделили.

Он прибыл в Сен-Дизье, когда там закрывали ставни и двери домов, так как эскорт уже проехал.

Философ заметил приличный постоялый двор: служанки были нарядно одеты, слуги расхаживали с бутоньерками — и это в час ночи!

В больших фаянсовых блюдах, расписанных цветочками, подавалось жаркое из птицы; проголодавшиеся путешественники уже отведали его.

Жильбер решительно вошел в большую залу, когда уже закрывали ставни. Ему пришлось отправиться на кухню.

Хозяйка постоялого двора наблюдала за всем и подсчитывала выручку.

— Простите, сударыня, — обратился к ней Жильбер, — дайте мне, пожалуйста, кусок хлеба и ветчины.

— Ветчины нет, дружок, — ответила хозяйка. — Хотите цыпленка?

— Да нет же, я попросил ветчины, потому что я хочу ветчины: не люблю цыплят.

— Очень жаль, дружок, — сказала хозяйка, — ничего другого нет. Поверьте, — прибавила она с улыбкой, — цыпленок обойдется вам не дороже ветчины. Возьмите половину или целого за десять су, он вам пригодится завтра. Мы думали, что ее высочество остановится у господина бальи и мы будем кормить свиту. Но кортеж не остановился, и теперь все пропадет.

Читатель может подумать, что Жильбер не хотел упустить случай плотно поужинать, да и хозяйка была хороша собой. Значит, вы совсем не поняли его характера.

— Спасибо, — сказал он, — я удовлетворюсь более скромной едой, я не принц, но и не лакей.

— Ну тогда я вас угощаю, мой юный Артабан, — продолжала славная женщина, — Бог с вами.

— Я не нищий, моя милая, — сказал Жильбер, чувствуя себя униженным, — и могу заплатить.

Чтобы подкрепить свои слова делом, он с важным видом засунул руку глубоко в карман.

Напрасно Жильбер перерыл глубокий карман — он нашел там только лист бумаги, в которую была завернута монета достоинством в шесть ливров. Жильбер побледнел. Монета прорвала истертую бумагу, завалилась за ветхую подкладку кармана и проскочила через подвязку.

Дело в том, что Жильбер ослабил подвязки, чтобы они не стесняли его во время бега.

Монета, должно быть, лежала на берегу ручья, которым любовалась Андре.

Вода, которую Жильбер зачерпнул из этого ручья, обошлась ему в шесть ливров. Когда Диоген философствовал о никчемности деревянной посуды, у него не было монеты, которая протерла бы карман и выпала на дорогу.

Хозяйка разволновалась, заметив, как Жильбер побледнел и задрожал от стыда. Другая на ее месте торжествовала бы, оттого что гордыня наказана, а она страдала за него, видя, что он находит в себе силы не терять присутствия духа.

— Послушайте, дитя мое! Поужинайте и заночуйте у нас, — предложила она, — а завтра снова отправитесь в путь, если это необходимо.

— Да, да! Необходимо, но только не завтра, а сейчас.

Ничего больше не слушая, он, схватил узелок и выбежал из дома, чтобы скрыть в ночном мраке стыд и душевную боль.

На постоялом дворе закрыли ставни. В деревне погасли последние огни и даже уставшие за день собаки затихли.

Жильбер был совсем одинок, насколько может быть одинок человек, только что потерявший последнюю монету.

Вокруг была беспросветная тьма. Что ему было делать? Он колебался. Вернуться назад, чтобы найти монету, — значит заранее обречь себя на бесплодные поиски; кроме того, он тогда уже не сможет догнать эти кареты.

Жильбер решил продолжать путь, но едва он пробежал льё, как его опять стал мучить голод. На время заглушенный душевной болью, голод проснулся с новой силой, как только Жильбер ускорил шаг.

А вскоре дала о себе знать верная спутница голода — усталость. Жильбер сделал над собой невероятное усилие, и ему опять удалось нагнать вереницу карет. Но, казалось, все было против него. Кареты останавливались лишь для того, чтобы переменить лошадей; к тому же все происходило так быстро, что во время первой остановки бедный путник смог отдохнуть всего несколько минут.

И все-таки он продолжал бежать. Занималась заря. Солнце над широкой полосой тумана всходило во всем своем блеске и величии. Ожидался один из жарких дней, как это бывает месяца за два до наступления лета. Сможет ли Жильбер вынести полуденный зной?

На какое-то мгновение самолюбие Жильбера успокоилось при мысли, что лошади, люди и сам Господь Бог объединились против него. Подобно Аяксу, он погрозил небу кулаком, однако не повторил вслед за ним: «Я уцелею вопреки воле богов!», потому что знал «Одиссею» хуже, чем «Общественный договор».

Как он и ожидал, наступил момент, когда он понял, что ему не хватит сил, что положение его плачевно. Гордость бросала вызов усталости. Подгоняемый отчаянием, Жильбер напряг последние силы и настиг вереницу карет, которая скрылась было вдали; он видел теперь кареты как сквозь кровавую пелену. Стук колес отдавался у него в висках. С открытым ртом, с прилипшей ко лбу прядью волос, он походил на механизм, движения которого были более резкими и четкими, чем у человека. Он пробежал уже около двадцати двух льё. Уставшие ноги его не слушались, взор затуманился; ему казалось, что земля уходит у него из-под ног; он хотел крикнуть, но не мог, хотел устоять на ногах, так как чувствовал, что вот-вот упадет, но лишь беспомощно взмахнул руками.

Гневные крики, которые вырвались у него из груди, свидетельствовали о том, что голос к нему вернулся. Жильбер посмотрел туда, где, по его мнению, должен был находиться Париж, и обрушил ужасные проклятия на тех, кто отнял у него силы и отвагу.

Он схватился за голову, завертелся волчком и рухнул посреди дороги, утешая себя мыслью, что, подобно античному герою, боролся до конца.

Падая, он все еще бросал вокруг угрожающие взгляды и сжимал кулаки.

Глаза его закрылись, мышцы ослабли: он потерял сознание.

В это время по проселочной дороге, которая отходила от дороги между Тьеблемоном и Воклером, неслась карета, будто подхваченная ураганом. Вскоре она выскочила туда, где без сознания лежал Жильбер.

— С дороги, с дороги, сумасшедший! — раздался окрик, сопровождаемый ударами кнута.

Жильбер ничего не слышал.

— Уйди же с дороги, или я раздавлю тебя, черт побери!

Кнут обвил его, и одновременно послышался душераздирающий крик. Жильбер ничего не почувствовал.

Несмотря на нечеловеческие усилия, форейтору не удалось удержать лошадь, скакавшую впереди: она стрелой взвилась над Жильбером. Форейтор успел остановить других лошадей. Из окна почтовой кареты высунулась женщина.

— Боже мой! — в ужасе закричала она. — Бедняжку, верно, задавило?

Пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь пыль, летевшую из-под копыт, кучер проговорил:

— Похоже, что так, сударыня.

— Безумец! Бедный мальчик! Стойте на месте! Стоять, стоять!

Открыв дверцу, дама вышла из кареты.

Форейтор спрыгнул с лошади и пытался вытащить из-под колес Жильбера, думая, что тот, истекая кровью, умер. Незнакомка бросилась на помощь кучеру.

— Вот это называется повезло! — вскричал форейтор. — Ни царапины, ни синяка.

— Но он без сознания.

— Верно, испугался. Давайте оттащим его к обочине и поедем дальше, ведь госпожа спешит.

— Ни в коем случае! Я ни за что не брошу бедное дитя.

— Он цел и невредим, он сам придет в себя.

— Нет, нет. Такой молодой, такой несчастный! Наверное, сбежал из коллежа и предпринял путешествие, которое оказалось ему не под силу. Посмотрите, как он бледен: еще немного — и он бы умер. Нет, я ни за что его не брошу. Перенесите его в берлину на переднее сидение.

Кучер повиновался. Женщина села в карету. Жильбера положили на переднее сидение, голова его была прислонена к стенке, обитой шерстяной тканью.

— Трогай, — приказала молодая дама, — мы потеряли десять минут; вы получите один пистоль, если наверстаете упущенное время.

Кучер угрожающе взмахнул кнутом. Услышав знакомый звук, лошади поскакали галопом.