Темная Башня.

2.

Уэнделл «Чип» Макэвой стоял за прилавком с деликатесами, взвешивал нарезанную ломтиками, выдержанную в меде индейку для миссис Тассенбаум, и пока над дверью не звякнул звонок, еще раз перевернувший жизнь Чипа («Ты перевернулся вверх дном», — так говорили старожилы, если твоя машина оказывалась в кювете), они обсуждали все возрастающее число водяных мотоциклов на Кейвадин-Понд… вернее, обсуждала миссис Тассенбаум.

Чип полагал миссис Т. своей более-менее типичной летней покупательницей: богатой, как Крез (по крайней мере, таким богачом был ее муж, владелец одной из новых компьютерных компаний), говорливой, как попугай, глотнувший виски, и безумной, как Говард Хьюз note 81 , подсевший на морфий. Она могла бы купить себе яхту (и дюжину водных мотоциклов, чтобы тащить ее на буксире, возникни у нее такое желание), но приплывала на рынок в этом конце озера на старой весельной лодке, привязывала ее там, где привязывал свою Джон Каллем до Того Дня (по мере того, как уходящие годы облагораживали его историю, доводили до блеска, как мебель из тика, Чип все выше и выше поднимал ее статус, во всяком случае, в голосе, произнося слова «Тот День» с той же благоговейной интонациями, с какой преподобный Конвей произносил слово Бог). Мадам Тассенбаум была болтливой, сующей нос в чужие дела, симпатичной (в каком-то смысле… полагал он… если вас не мутит от избытка косметики и лака для волос), набитой «зеленью» и республиканкой. В сложившихся обстоятельствах Чип Макэвой не видел ничего зазорного в том, чтобы придавить большим пальцем уголок чашки весов… этому трюку он научился от отца, который говорил, что ты просто обязан обвешивать приезжих, если те могли себе это позволить, но не в праве обвешивать местных, даже если они богатые, как этот писатель, Кинг, из Лоувелла. Почему? Да потому что новости распространяются быстро, и очень скоро в магазин будут заходить только приезжие, а попробуй найти их в феврале, когда сугробы вдоль обочин шоссе 7 поднимаются на добрые девять футов. Но февраль, однако, еще не наступил, и миссис Тассенбаум, несомненно, дочь Абрама, если он хоть раз видел одну, родилась и жила не в этих краях. Нет, миссис Тассенбаум и ее богатый-как-Крез компьютерный муженек вернутся в Жид-Йорк, как только увидят первый упавший на щемлю пожелтевший осенний лист. Вот почему он не испытывал ни малейших угрызений совести, легким нажатием большого пальца доведя стоимость покупаемой миссис Тассенбаум индейки с шести долларов до семи и восьмидесяти центов. Он продолжал во всем соглашаться с ней и после того, как она сменила тему, начала говорить о том, какой ужасный человек этот Билли Клинтон, хотя на самом-то деле Чип дважды голосовал за Баббу и проголосовал бы еще раз, если б Конституция разрешила ему баллотироваться на третий срок. Бабба был умен, умел добиться от газетчиков, чего хотел, и, право слово, поимел больше кисок, чем туалетное сидение.

— А теперь Гор думает, что сможет… въехать в Белый Дом на его плечах! — миссис Тассенбаум рылась в сумке в поисках чековой книжки (индейка за это время чудесным образом потяжелела еще на пару унций). — Заявляет, что он изобрел Ха! Да кто в это поверит? Если уж на то пошло, я действительно знаю человека, который изобрел — она вскинула голову (большой палец Чипа давно уже отлепился от чашки весов, он интуитивно чувствовал опасность, понятное дело, чувствовал) и улыбнулась Чипу накрашенными губами. Понизила голос до конфиденциального шепота. — Я должна знать, потому что сплю с ним в одной постели почти что двадцать лет.

Чип весело рассеялся, снял нарезанную индейку с чашки весов, положил на лист белой бумаги. Его радовало, что они больше не говорят о водяных мотоциклах, поскольку он заказал себе один в «Викинг моторс», компании из Оксфорда.

— Я знаю, чего вы смеетесь. Этот Гор, очень уж он склизкий! — миссис Тассенбаум так энергично кивала, что Чип решил добавить к общей сумме еще центов двадцать. Хуже-то не будет. — Его волосы, например. Как можно доверять человеку, который выливает так много геля на свои волосы…

Именно в этот момент над дверью звукнул звонок. Чип посмотрел. Увидел. И замер. Чертовски много воды утекло под мостом с Того Дня, но Уэнделл «Чип» Макэвой узнал мужчину, причинившего столько бед, как только тот переступил порог. Есть лица, которые никогда не забываются. И разве он не чувствовал, в самых потаенных глубинах сердца, что мужчина с этими ужасными синими глазами еще не закончил здесь свои дела и обязательно вернется?

Вернется за ним?

Мысль эта вывела его из ступора. Чип повернулся и побежал. Но успел сделать разве что три шага вдоль прилавка, когда прогремел выстрел, грохотнул, как раскат грома (магазин, надо отметить, прибавил как в размерах, так и в убранстве в сравнении с 1977 годом, слава Богу, отец всегда настаивал на страховке), и миссис Тассенбаум пронзительно закричала. Три или четыре покупателя, сонно бродившие по проходам между стеллажами, в изумлении повернулись на крик, а кто-то грохнулся в обморок. Чипу хватило времени, что отметить, что это Рода Бимер, старшая дочь одной из двоих женщин, которые погибли в Тот День. Тут ему показалось, что время свернулось, и это Рут лежат в проходе с банкой консервированной кукурузы, выкатывающейся из ее разжавшихся пальцев. Он услышал, как пуля прожужжала над его головой, будто сердитая пчела, и остановился, как вкопанный, вскинув руки.

— Не стреляйте, мистер! — услышал он тонкий, дребезжащий стариковский голос, свой собственный голос. — Возьмите все, что в кассе, но не убивайте меня!

— Повернись, — приказал мужчина, который в Тот День, перевернул мир Чипа вверх тормашками, мужчины, из-за которого он едва не погиб (пролежал в больнице в Бриджтоне две недели, клянусь Иисусом), а теперь вот появился, как старое чудище из стенного шкафа какого-то мальчика. — Остальным лечь на пол, а ты повернись, магазинщик. Повернись и посмотри на меня. Посмотри на меня очень хорошо.