Поэзия английского романтизма XIX века.
СТИХОТВОРЕНИЯ.
ИЗ КНИГИ «ПОЭТИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ».
Песня. Перевод С. Маршака.
В полях порхая и кружась,
Как был я счастлив в блеске дня,
Пока любви прекрасный князь
Не кинул взора на меня.
Мне в кудри лилии он вплел,
Украсил розами чело,
В свои сады меня повел,
Где столько тайных нег цвело.
Восторг мой Феб[29] воспламенил,
И, упоенный, стал я петь…
А он меж тем меня пленил,
Раскинув шелковую сеть.
Мой князь со мной играет зло.
Когда пою я перед ним,
Он расправляет мне крыло
И рабством тешится моим.
К музам. Перевод В. Потаповой.
На склонах Иды[30] затененных,
В чертогах, что Восток воздвиг,[31] —
В покоях, солнцем напоенных,
Где песнопений смолк язык,
Вы обретаетесь, богини,
Иль в небесах, среди миров?
Иль в тех слоях, где воздух синий
Рождает музыку ветро́в?
Или под лоном вод зеркальных
Вы, девять богоравных дев,
Средь рощ коралла, скал хрустальных,
Сошлись, поэзию презрев?
Как вы могли забыть о чудной
Любви к певцам ушедших лет?
Ослабли струны, звуки скудны,
Нот мало, искренности нет!
Король Гвин. Баллада. Перевод С. Маршака.
Внемлите песне, короли!
Когда норвежец Гвин
Народов северной земли
Был грозный властелин,
В его владеньях нищету
Обкрадывала знать.
Овцу последнюю — и ту
Старалась отобрать.
«Не кормит нищая земля
Больных детей и жен.
Долой тирана-короля.
Пускай покинет трон!»
За ним идут сыны войны
Лавиною сплошной,
Как львы, сильны и голодны,
На промысел ночной.
Через холмы их путь лежит,
Их клич несется ввысь.
Оружья лязг и дробь копыт
В единый гул слились.
Идет толпа детей и жен
Из сел и деревень,
И яростью звучит их стон
В железный зимний день.
Звучит их стон, как волчий вой.
В ответ гудит земля.
Народ идет за головой
Тирана-короля.
От башни к башне мчится весть
По всей большой стране:
«Твоих противников не счесть.
Готовься, Гвин, к войне!»
Норвежец щит подъемлет свой
И витязей зовет,
Подобных туче грозовой,
В которой гром живет.
Как плиты, что стоймя стоят
На кладбище немом,
Стоит бойцов безмолвный ряд
Пред грозным королем.
Они стоят пред королем,
Недвижны, как гранит,
Но вот один взмахнул копьем,
И сталь о сталь звенит.
Оставил земледелец плуг,
Рабочий — молоток,
Сменил свирель свою пастух
На боевой рожок.
Король войска свои ведет,
Как грозный призрак тьмы,
Как ночь, которая несет
Дыхание чумы.
И колесницы и войска
Идут за королем,
Как грозовые облака,
Скрывающие гром.
— Остановитесь! — молвил Гвин
И указал вперед. —
Смотрите, Гордред-исполин
Навстречу нам идет!..
Стоят два войска, как весы,
Послушные судьбе.
Король, последние часы
Отпущены тебе.
Настало время — и сошлись
Заклятых два врага,
И конница взметает ввысь
Сыпучие снега.
Вся содрогается земля
От грохота шагов.
Людская кровь поит поля —
И нет ей берегов.
Летают голод и нужда
Над грудой мертвых тел.
Как много горя и труда
Для тех, кто уцелел!
Король полки бросает в бой.
Сверкают их мечи
Лучом кометы огневой,
Блуждающей в ночи.
Живые падают во прах,
Как под серпом жнецов.
Другие бьются на костях
Бессчетных мертвецов.
Вот конь под всадником убит.
И падают, звеня,
Конь на коня, и щит на щит,
И на броню броня.
Устал кровавый бог войны.
Он сам от крови пьян.
Смердящий пар с полей страны
Восходит, как туман.
О, что ответят короли,
Представ на Страшный суд,
За души тех, что из земли
О мести вопиют!
Не две хвостатые звезды
Столкнулись меж собой,
Рассыпав звезды, как плоды
Из чаши голубой.
То Гордред, горный исполин,
Шагая по телам,
Настиг врага — и рухнул Гвин,
Разрублен пополам.
Исчезло воинство его.
Кто мог, живым ушел.
А кто остался, на того
Косматый сел орел.
А реки кровь и снег с полей
Умчали в океан,
Чтобы оплакал сыновей
Бурливый великан.
СТИХИ ИЗ «ОСТРОВА НА ЛУНЕ».
«Быть иль не быть, вот в чем…». Перевод В. Топорова.
Быть иль не быть, вот в чем
Вопрос, таким сычом,
Как сэр И́саак Нью́тон?
Как доктор Соут? Как Локк?
Как враль и демагог?
— Но мне милее Са́ттон!
Построил Саттон дом
Болезнью и трудом
Измученным созданьям,
Поэтому воздам
Его благим трудам,
Его святым стараньям.
Плюя на пустомель,
Он вывернул кошель,
Решив не поскупиться,
Чтоб дружная артель
В жарищу и в метель
Знай строила больницу.
Там — тридцать шесть палат,
А окон там — трикрат;
Но все еще звенело
В его казне — и вот
Отвод для нечистот
Он воздвигает смело!
Что ж, разве он не мил?
И разве не затмил
Вас, сэр Исаак Ньютон,
Вас, доктор Соут, вас, Локк,
Вас, враль и демагог, —
Благотворитель Саттон?
«Предоставь меня печали!..». Перевод В. Потаповой.
Предоставь меня печали!
Я, истаяв, не умру.
Стану духом я — и только! —
Хоть мне плоть и по нутру.
Без дорог блуждая, кто-то
Здесь, в лесах, повитых тьмой,
Тень мою приметит ночью
И услышит голос мой.
ПЕСНИ НЕВИННОСТИ И ОПЫТА, ПОКАЗЫВАЮЩИЕ ДВА ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ СОСТОЯНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ.
ПЕСНИ НЕВИННОСТИ.
Вступление. Перевод С. Маршака.
Дул я в звонкую свирель.
Вдруг на тучке в вышине
Я увидел колыбель,
И дитя сказало мне:
— Милый путник, не спеши.
Можешь песню мне сыграть? —
Я сыграл от всей души,
А потом сыграл опять.
— Кинь счастливый свой тростник.
Ту же песню сам пропой! —
Молвил мальчик и поник
Белокурой головой.
— Запиши для всех, певец,
То, что пел ты для меня! —
Крикнул мальчик, наконец,
И растаял в блеске дня.
Я перо из тростника
В то же утро смастерил,
Взял воды из родника
И землею замутил.
И, раскрыв свою тетрадь,
Сел писать я для того,
Чтобы детям передать
Радость сердца моего!
Сон. Перевод С. Маршака.
Сон узор сплетает свой
У меня над головой.
Вижу: в травах меж сетей
Заблудился муравей.
Грустен, робок, одинок,
Обхватил он стебелек.
И, тревожась и скорбя,
Говорил он про себя:
— Мураши мои одни.
Дома ждут меня они.
Поглядят во мрак ночной
И в слезах бегут домой!
Пожалел я бедняка.
Вдруг увидел светляка.
— Чей, — спросил он, — тяжкий стон
Нарушает летний сон?
Выслан я с огнем вперед.
Жук за мной летит в обход.
Следуй до дому за ним —
Будешь цел и невредим!
Заблудшая дочь. Перевод В. Макушевича.
Днесь провижу я:
Сон стряхнет земля
(В глубине души
Эхо запиши),
Чтобы наконец
Найден был Творец
И в пустыне сад
После всех утрат.
В дальней той стране,
Где нет конца весне,
Девочка лежит
Лет семи на вид.
Лика долго шла.
Птицам нет числа.
Голоса в глуши
Дивно хороши.
«Слышу в тишине:
Плачут обо мне
И отец и мать.
Как мне задремать?
Наступила ночь.
В пустыне ваша дочь.
Разве можно спать,
Если плачет мать?
Лике не до сна,
Если мать грустна.
Если дремлет мать,
Можно мне поспать.
Сумрачная ночь!
Лике спать невмочь.
Глядя на луну,
Я глаза сомкну».
К ней приходит сон,
И со всех сторон
Собралось над ней
Множество зверей.
Старый пляшет лев,
Лику разглядев.
Лес ликует весь:
Место свято здесь.
И вокруг нее
Кроткое зверье,
Так что лев-старик
Перед ней поник.
Он лизал ее,
Он лобзал ее.
Алая слеза
Зверю жжет глаза.
В умиленье лев.
Девочку раздев,
Львица в темный грот
Спящую берет.
Обретенная дочь. Перевод В. Макушевича.
И отец и мать
Вышли дочь искать.
В долах ни души.
Рыдания в глуши.
Ищут наугад,
Плачут и кричат.
Семь печальных дней
Они в разлуке с ней.
Семь ночей подряд
Во тьме пустынной спят.
В тех местах глухих
Сон морочит их.
Будто слабый крик
В душу к ним проник.
Лика голодна,
Измучена, бледна.
Истомилась мать
И не в силах встать.
Муж помог жене
В безлюдной той стране.
Немощную нес,
Ослабев от слез,
Шел едва-едва.
Вдруг он видит льва.
Гривой лев трясет.
Слабых кто спасет?
Перед грозным львом
Падают ничком.
Зверь обнюхал их
И, вздохнув, притих.
Нет, не растерзал, —
Руки облизал.
Подняли глаза.
Минула гроза.
Дух глазам предстал,
Золотом блистал.
В золотой броне,
Словно весь в огне.
Волосы до плеч.
Царственная речь:
— Следуйте за мной
В мой чертог земной.
Лика ваша в нем
Спит глубоким сном.
В заповедный грот
Видение ведет.
Спать среди зверей
Девочке теплей.
Там живут они
До сих пор одни,
Не страшась волков
И свирепых львов.
Агнец. Перевод С. Маршака.
Агнец[36], агнец белый!
Как ты, агнец, сделан?
Кто пастись тебя привел
В наш зеленый вешний дол,
Дал тебе волнистый пух,
Голосок, что нежит слух?
Кто он, агнец милый?
Кто он, агнец милый?
Слушай, агнец кроткий,
Мой рассказ короткий.
Был, как ты, он слаб и мал.
Он себя ягненком звал.
Ты — ягненок, я — дитя.
Он такой, как ты и я.
Агнец, агнец милый,
Бог тебя помилуй!
Цветок. Перевод В. Макушевича.
Стриж! Цветы прозрели.
Видит нас цветок.
Так лети же
Ты, стрела без цели,
К тесной колыбели,
К сердцу ближе.
Милая касатка!
Слышит нас цветок.
Так лети же
Плакать сладко-сладко,
Милая касатка,
К сердцу ближе.
Смеющееся эхо. Перевод С. Маршака.
Солнце взошло,
И в мире светло.
Чист небосвод.
Звон с вышины
Славит приход
Новой весны.
В чаще лесной
Радостный гам
Вторит весной
Колоколам.
А мы, детвора,
Чуть свет на ногах.
Играем с утра
На вешних лугах,
И вторит нам эхо
Раскатами смеха.
Вот дедушка Джон.
Смеется и он.
Сидит он под дубом
Со старым народом,
Таким же беззубым
И седобородым.
Натешившись нашей
Веселой игрой,
Седые папаши
Бормочут порой:
— Кажись, не вчера ли
На этом лугу
Мы тоже играли,
Смеясь на бегу,
И взрывами смеха
Нам вторило эхо!
А после заката
Пора по домам.
Теснятся ребята
Вокруг своих мам.
Так в сумерках вешних
Скворчата в скворечнях,
Готовясь ко сну,
Хранят тишину.
Ни крика, ни смеха
Впотьмах на лугу.
Устало и эхо.
Молчит, ни гугу.
По образу и подобью. Перевод В. Топорова.
Добро, Смиренье, Мир, Любовь —
Вот перечень щедрот,
Которых каждый человек,
Моля и плача, ждет.
Добро, Смиренье, Мир, Любовь
Познал в себе Творец,
Добро, Смиренье, Мир, Любовь
Вложил в детей Отец.
Ведь сердце бьется у Добра,
И чист Смиренья взгляд,
Как богочеловек — Любовь,
И Мир — ее наряд.
Любой из нас, в любой стране,
Зовет, явясь на свет,
Добро, Смиренье, Мир, Любовь —
Иной молитвы нет.
И нехристь требует любви —
Язычник, Мавр или Еврей.—
Где — Мир, Смиренье и Любовь,
Там и Господь — добрей.
Маленький трубочист. Перевод С. Маршака.
Был я крошкой, когда умерла моя мать.
И отец меня продал, едва лепетать
Стал мой детский язык. Я невзгоды терплю,
Ваши трубы я чищу, и в саже я сплю.
Стригли давеча кудри у нас новичку,
Белокурую живо обстригли башку.
Я сказал ему: — Полно! Не трать своих слез.
Сажа, братец, не любит курчавых волос!
Том забылся, утих и, уйдя на покой,
В ту же самую ночь сон увидел такой:
Будто мы, трубочисты — Дик, Чарли и Джим, —
В черных гробиках тесных, свернувшись, лежим.
Но явился к нам ангел, — рассказывал Том, —
Наши гробики отпер блестящим ключом,
И стремглав по лугам мы помчались к реке,
Смыли сажу и грелись в горячем песке.
Нагишом, налегке, без тяжелых мешков,
Мы взобрались, смеясь, на гряду облаков.
И смеющийся ангел сказал ему: «Том,
Будь хорошим — и бог тебе будет отцом!»
В это утро мы шли на работу впотьмах,
Каждый с черным мешком и метлою в руках.
Утро было холодным, но Том не продрог.
Тот, кто честен и прям, не боится тревог.
Дитя-радость. Перевод С. Маршака.
— Мне только два дня.
Нет у меня
Пока еще имени.
— Как же тебя назову?
— Радуюсь я, что живу.
Радостью — так и зови меня!
Радость моя —
Двух только дней, —
Радость дана мне судьбою.
Глядя на радость мою,
Я пою:
Радость да будет с тобою!
У. Блейк. Лос, входящий в недра Альбиона.
Гравюра на металле.
Пастух. Перевод С. Маршака.
Как завиден удел твой, пастух.
Ты встаешь, когда солнце встает,
Гонишь кроткое стадо на луг,
И свирель твоя славу поет.
Зов ягнят, матерей их ответ
Летним утром ласкают твой слух.
Стадо знает: опасности нет,
Ибо с ним его чуткий пастух.
Ночь. Перевод С. Маршака.
Заходит солнце, и звезда
Сияет в вышине.
Не слышно песен из гнезда.
Пора уснуть и мне.
Луна цветком чудесным
В своем саду небесном
Глядит на мир, одетый в тьму,
И улыбается ему.
Прощайте, рощи и поля,
Невинных стад приют.
Сейчас, травы не шевеля,
Там ангелы идут
И льют благословенье
На каждое растенье,
На почку, спящую пока,
И чашу каждого цветка.
Они хранят покой гнезда,
Где спят птенцы весной,
И охраняют от вреда
Зверей в глуши лесной.
И если по дороге
Услышат шум тревоги,
Печальный вздох иль тяжкий стон,
Они несут страдальцам сон.
А если волк иль мощный лев
Встречается в пути,
Они спешат унять их гнев
Иль жертву их спасти.
Но если зверь к мольбам их глух,
Невинной жертвы кроткий дух
Уносят ангелы с собой
В другое время, в мир другой.
И там из красных львиных глаз
Прольются капли слез,
И будет охранять он вас,
Стада овец и коз,
И скажет: — Гнев — любовью,
А немощи — здоровьем
Рассеяны, как тень,
В бессмертный этот день.
Теперь, ягненок, я могу
С тобою рядом лечь,
Пастись с тобою на лугу
И твой покой беречь.
Живой водой омылся я,
И грива пышная моя,
Что всем живым внушала страх,
Сияет золотом в лучах.
Колыбельная. Перевод В. Микушевича.
Сон, сон, осени
Мое дитя в ночной тени.
Сны, сны, свет луны!
В тишине ручьи слышны.
Сон, сон пуховой!
Мил младенцу венчик твой.
Сон, сон, херувим
Над сокровищем моим.
Улыбнись, улыбнись,
Счастья моего коснись!
Я сама улыбнусь,
В сумрак нежный окунусь.
Вздох, вздох, голубок!
Сон младенческий глубок.
Я вздохну, улыбнусь,
Ни на миг не отвернусь.
Спи, спи в тишине!
Улыбнулся мир во сне.
Сладко спать, сладко спать!
Над тобою плачет мать.
Я в тебе что ни миг
Божий созерцаю лик.
И в Своем детском сне
Создатель плакал обо мне.
Обо мне, о тебе,
О человеческой судьбе.
Бог младенческих сердец,
Улыбается Творец.
Мне, земле, небесам.
Тот, кто стал младенцем Сам,
Улыбается с тобой,
Миру даровав покой.
Заблудившийся мальчик. Перевод С. Маршака.
— Где ты, отец мой? Тебя я не вижу,
Трудно быстрей мне идти.
Да говори же со мной, говори же,
Или собьюсь я с пути!
Долго он звал, но отец был далеко.
Сумрак был страшен и пуст.
Ноги тонули в тине глубокой,
Пар вылетал из уст.
Мальчик найденный. Перевод С. Маршака.
Маленький мальчик, устало бредущий
Вслед за болотным огнем,
Звать перестал. Но отец вездесущий
Был неотлучно при нем.
Мальчика взял он и краткой дорогой,
В сумраке ярко светя,
Вывел туда, где с тоской и тревогой
Мать ожидала дитя.
Нянюшкина песня. Перевод В. Микушевича.
Когда детвора резвится с утра,
На холмы поднимаясь бегом,
Спокойно мне в моей тишине,
И все спокойно кругом.
«Домой, детвора, теперь нам пора.
На закате роса холодна.
Пора, детвора! Домой до утра!
Гулять нам нельзя дотемна».
«Нет, еще не пора! И в разгаре игра,
И солнце еще не зашло.
В небе множество птах, и стада на холмах,
И по-прежнему в мире светло!»
«Хорошо, детвора, правда, спать вам пора,
Не померк еще радостный свет!»
От холма до холма крики, смех, кутерьма,
Так что эхо смеется в ответ.
Святой четверг. Перевод С. Маршака.
По городу проходят ребята по два в ряд,
В зеленый, красный, голубой одетые наряд.
Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды
Святого Павла,[38] в гулкий храм, шумя, как Темзы воды.
Какое множество детей — твоих цветов, столица.
Они сидят над рядом ряд, и светятся их лица.
Растет в соборе смутный шум, невинный гул ягнят.
Ладони сложены у всех, и голоса звенят.
Как буря, пенье их летит вверх из пределов тесных,
Гремит, как гармоничный гром среди высот небесных.
Внизу их пастыри сидят, заступники сирот.
Лелейте жалость — и от вас ваш ангел не уйдет.
О скорби ближнего. Перевод С. Маршака.
Разве ближних вам не жаль,
Если их гнетет печаль?
Зная ближнего мученья,
Кто не ищет облегченья?
Можно ль, видя слез ручьи,
Не прибавить к ним свои?
И кого из вас не тронет,
Если сын ваш тяжко стонет?
И какая может мать
Вместе с крошкой не страдать?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
Как же тот, кто всем отец,
Видит скорбь твою, птенец?
Как всевидящий и чуткий
Может слышать стон малютки
И не быть вблизи гнезда,
Где тревога и нужда,
И не быть у той кроватки,
Где ребенок в лихорадке?
Не сидеть с ним день и ночь,
Не давая изнемочь?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
Весна. Перевод В. Топорова.
Пойте, флейты!
Ветер, вей ты!
Долгожданны
Караваны,
Прилетайте,
Начинайте
Новоселье
И веселье!
Весело, весело, весело весной!
Пляшут дети,
Заприметя,
Что весною —
Все иное;
Если кочет
Захохочет,
Не перечат —
Кукаречат!
Весело, весело, весело весной!
И ягненок,
Как ребенок,
Хоть острижен —
Не обижен:
Смотрит с лаской,—
Не с опаской, —
Лижет в губы…
Ах, голуба!
Весело, весело, весело весной!
Школьник. Перевод С. Маршака.
Люблю я летний час рассвета.
Щебечут птицы в тишине.
Трубит в рожок охотник где-то.
И с жаворонком в вышине
Перекликаться любо мне.
Но днем сидеть за книжкой в школе —
Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги-школьники сидят.
С травой и птицами в разлуке
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.
Поет ли дрозд, попавший в сети,
Забыв полеты в вышину?
Как могут радоваться дети,
Встречая взаперти весну?
Ы никнут крылья их в плену.
Отец и мать! Коль ветви сада
Ненастным днем обнажены
И шелестящего наряда
Чуть распустившейся весны
Дыханьем бури лишены, —
Придут ли дни тепла и света,
Тая в листве румяный плод?
Какую радость даст нам лето?
Благословим ли зрелый год,
Когда зима опять дохнет?
Смеющаяся песня. Перевод С. Маршака.
В час, когда листва шелестит, смеясь,
И смеется ключ, меж камней змеясь,
И смеемся, даль взбудоражив, мы,
И со смехом шлют нам ответ холмы,
И смеется рожь и хмельной ячмень,
И кузнечик рад хохотать весь день,
И вдали звенит, словно гомон птиц,
«Ха-ха-ха! Ха-ха!» — звонкий смех девиц,
А в тени ветвей стол накрыт для всех
И, смеясь, трещит меж зубов орех, —
В этот час приди, не боясь греха,
Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!»
Черный мальчик. Перевод С. Маршака.
Мне жизнь в пустыне мать моя дала,
И черен я — одна душа бела.
Английский мальчик светел, словно день,
А я черней, чем темной ночи тень.
Учила мать под деревом меня
И, прерывая ласками урок,
В сиянье раннем пламенного дня
Мне говорила, глядя на восток.
— Взгляни на Солнце, — там господь живет,
Он озаряет мир своим огнем.
Траве, зверям и людям он дает
Блаженство утром и отраду днем.
Мы посланы сюда, чтоб глаз привык
К лучам любви, к сиянию небес.
И это тельце, этот черный лик —
Ведь только тучка иль тенистый лес.
Когда глазам не страшен будет день,
Растает тучка. Скажет он: «Пора!
Покиньте, дети, лиственную сень,
Резвитесь здесь, у моего шатра!»
Так говорила часто мать моя.
Английский мальчик, слушай: если ты
Из белой тучки выпорхнешь, а я
Освобожусь от этой черноты, —
Я заслоню тебя от зноя дня
И буду гладить золотую прядь,
Когда, головку светлую клоня,
В тени шатра ты будешь отдыхать.
Голос древнего барда. Перевод В. Микушевича.
Придите, молодые!
Уже заря зажглась,
И правда родилась.
Скрылись тени вековые,
Мудрствования пустые.
Лабиринтом вырос бред.
От корней проходу нет.
Многие споткнулись там,
Блуждая по костям во мраке до зари.
Плетутся с горем пополам,
Себя вождями мнят, а им самим нужны поводыри.
ПЕСНИ ОПЫТА.
Вступление. Перевод В. Топорова.
Слушайте голос певца!
Песня его разбудит
Ваши сердца
Словом Творца —
Слово было, и есть, и будет:
Грешных — оно позовет
Грустной ночной порою
И небосвод
Перевернет
Солнечной стороною!
«Очнись ото сна, Земля!
Траву разбуди ночную!
Пусты поля,
Пути, пыля,
Бросаются врассыпную.
Не засыпай вовек!
Мраком ночным одеты,
Море и брег,
Звездный ковчег —
Будут твои до света».
Ответ земли. Перевод В. Топорова.
Но тяжело во мрак
Смотрит Земля слепая.
Свет иссяк!
Камень и прах!
И голова — седая.
«Море меня теснит.
Звезды завидуют мне.
Страшен на вид
Тот, кто молчит
В цепенеющей тишине.
Страшный Отец людей!
Зависть, злоба и страх —
Звенья цепей,
Во мраке ночей
Бряцающих на сердцах.
Ночь — это царство мук.
Вянут во тьме цветы,
Вязнет плуг,
Казнит недуг,
Обманывают мечты.
Хлада — не побороть
Жару моих могил.
Страшный Господь!
Душу и плоть,
Радость и рабство ты слил».
Ком Земли и Камень. Перевод В. Топорова.
«Любовь — прекрасный сочный плод
Из безкорыстья красоты,
Она дарует и дает,
С ней рай в аду обрящешь ты!»
Так пел беспечный Ком Земли.
Вдруг — Лошадь. И копытом — трах!
И Камень, притаясь в пыли,
Передразнил в таких стихах:
«Любовь — ужасный склочный крот
В своекорыстье суеты,
Она ворует и крадет,
С ней ад в раю получишь ты!»
Святой четверг. Перевод С. Маршака.
Чем этот день весенний свят,
Когда цветущая страна
Худых, оборванных ребят,
Живущих впроголодь, полна?
Что это — песня или стон
Несется к небу, трепеща?
Голодный плач со всех сторон.
О, как страна моя нища!
Видно, сутки напролет
Здесь царит ночная тьма,
Никогда не тает лед,
Не кончается зима.
Где сияет солнца свет,
Где роса поит цветы, —
Там детей голодных нет,
Нет угрюмой нищеты.
Маленький трубочист. Перевод В. Топорова.
Малыш чумазый в пургу, в мороз,
На гребне крыши ослеп от слез.
— Куда ушли вы, отец и мать?
— Молиться богу, спасенья ждать.
— Не унывал я при свете дня,
Лишь хохотал я в пургу, в мороз.
Одели саван вы на меня
На гребне крыши, в юдоли слез.
Пою, пляшу я, спустившись вниз,
Чтоб вы не знали, как там метет,
И вы пред Богом простерлись ниц,
А он — из слез — сделал небосвод.
Нянюшкина песня. Перевод В. Микушевича.
Когда детвора резвится с утра
И слышится шепот в тени,
Как больно мне вспоминать в тишине
Мои минувшие дни!
Пора возвращаться домой, детвора!
На закате роса холодна.
Затянулась игра, и узнать вам пора,
Как зима ледяная темна.
Больная роза. Перевод В. Потаповой.
О роза, ты больна!
Во мраке ночи бурной,
Разведал червь тайник
Любви твоей пурпурной.
И он туда проник,
Незримый, ненасытный,
И жизнь твою сгубил
Своей любовью скрытной.
Муха. Перевод С. Маршака.
Бедняжка-муха,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.
Я — тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?
Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.
Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет, —
Так пусть умру я
Или живу, —
Счастливой мухой
Себя зову.
Ангел. Перевод В. Топорова.
Мне снился сон — престранный сон!
Безмужней я взошла на трон,
Лишь кроткий ангел был со мной
При свете дня и в час ночной.
И я рыдала день и ночь,
А он старался мне помочь,
И я рыдала день и ночь,
Гнала его: — Поди ты прочь!
Он улетел, заступник мой,
Мне стало страшно жить одной,
И злая гвардия моя
Несла мой страх во все края.
Вернется скоро ангел мой,
Да злая гвардия со мной,
Да годы юности прошли,
Да слишком долго он вдали.
Тигр. Перевод С. Маршака.
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, —
Улыбнулся ль наконец
Делу рук своих творец?
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой?
Моя милая роза. Перевод В. Топорова.
Однажды, гуляя по саду,
Чудесный цветок я нашел,
Но молвил: — Тебя мне не надо.
Ждет Роза. — И мимо прошел.
И к Розе своей зашагал я —
Влюблен и доверчив был я. —
Но злобой меня повстречала,
Ощерив шипов острия.
Ах! подсолнух! Перевод В. Топорова.
Ах! подсолнух! утомленно
Тянешь голову свою,
Глаз не сводишь с небосклона
В нашем северном краю, —
А на юге сей унылый
Мир становится другим.
Тени выйдут из могилы —
Светлый путь укажешь им.
Лилия. Перевод В. Топорова.
Норовит кольнуть роза прямо в грудь!
Нынче и овечка норовит боднуть!
Хорошо с тобой, лилия, с одной —
Нежной и не жадной, кроткой и простой.
Сад Любви. Перевод В. Потаповой.
Я увидел в Саду Любви,
На зеленой лужайке, — там,
Где, бывало, резвился я, —
Посредине стоящий Храм.
Я увидел затворы его,
«Ты не должен!»[41] — прочел на вратах.
И взглянул я на Сад Любви,
Что всегда утопал в цветах.
Но, вместо душистых цветов,
Мне предстали надгробья, ограды
И священники в черном, вязавшие тёрном
Желанья мои и отрады.
Маленькая бродяжка. Перевод С. Маршака.
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак.
Куда веселей придорожный кабак.
К тому же ты знаешь повадку мою —
Такому бродяжке не место в раю.
Вот ежели в церкви дадут нам винца
Да пламенем жарким согреют сердца,
Я буду молиться весь день и всю ночь.
Никто нас из церкви не выгонит прочь.
И станет наш пастырь служить веселей.
Мы счастливы будем, как птицы полей.
И строгая тетка, что в церкви весь век,
Не станет пороть малолетних калек.
И бог будет счастлив, как добрый отец,
Увидев довольных детей наконец.
Наверно, простит он бочонок и черта
И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
Лондон. Перевод С. Маршака.
По вольным улицам брожу,
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски.
Мужская брань, и женский стон,
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Законом созданных цепей.
Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.
А от проклятий и угроз
Девчонки в закоулках мрачных
Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных.
Человеческая абстракция. Перевод С. Маршака.
Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.
Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.
Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.
Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.
Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.
Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.
Дитя-горе. Перевод В. Топорова.
Мать вопит! Отец молчит…
В страшный мир мне путь открыт.
Тварь дрожащая, нагая —
С омерзеньем родился я.
Как из тучи — дьяволенок,
Плача, рвусь я из пеленок
И отца луплю, пока
Жду — невкусного — соска.
Древо яда. Перевод С. Маршака.
В ярость друг меня привел —
Гнев излил я, гнев прошел.
Враг обиду мне нанес —
Я молчал, но гнев мой рос.
Я таил его в тиши
В глубине своей души,
То слезами поливал,
То улыбкой согревал.
Рос он ночью, рос он днем.
Зрело яблочко на нем,
Яда сладкого полно.
Знал мой недруг, чье оно.
Темной ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
И остался недвижим,
Ядом скованный моим.
Заблудившийся мальчик. Перевод С. Маршака.
«Нельзя любить и уважать
Других, как собственное я,
Или чужую мысль признать
Гораздо большей, чем своя.
Я не могу любить сильней
Ни мать, ни братьев, ни отца.
Я их люблю, как воробей,
Что ловит крошки у крыльца».
Услышав это, духовник
Дитя за волосы схватил
И поволок за воротник.
А все хвалили этот пыл.
Потом, взобравшись на амвон,
Сказал священник: — Вот злодей!
Умом понять пытался он
То, что сокрыто от людей!
И не был слышен детский плач,
Напрасно умоляла мать,
Когда дитя раздел палач
И начал цепь на нем ковать.
Был на костре — другим на страх —
Преступник маленький сожжен…
Не на твоих ли берегах
Все это было, Альбион?
Пропащая девочка. Перевод В. Топорова.
Дети будущих веков!
Из конфузливых стихов
Вы узнаете о том,
Что Любовь — Любовь! — звалась грехом.
В веке золотом
Ясным летним днем
Всякий, свету рад,
Сбросит свой наряд —
И душой и телом чист и млад.
Парочка одна —
В наши времена —
Спряталась в кусты,
Чтоб средь темноты
Ясным днем ночные рвать цветы.
Нежась, разлеглись.
Играм предались.
Трепетны сердца.
Нет вблизи отца.
И свой страх забыли до конца.
Заполдень, устав,
Встали с мягких трав,
Порешив вдвоем
Темным вечерком
Снова повстречаться под кустом.
Но к отцу, бледна,
Подошла она,
И отцовский взгляд,
Как разверстый ад,
Заронил ей в сердце смертный хлад.
«Дочь! Где ты была?»
И стоит, бела,
Мучима стыдом,
Пред своим отцом,
Сразу ставшим дряхлым стариком.
К Тирзе. Перевод В. Топорова.
Рожденный матерью земной
Опять смешается с землей;
Во прах рассыплются тела.
Зачем ты сына родила?
Любовь свела мужей и жен,
Но каждый будет погребен;
Спасенье смерть назвало — сном:
И мы, отмучившись, уснем.
Ты, мать моих сочтенных дней,
Страшна жестокостью своей
И лицемерьем сладких слез —
В них, как в тумане, я возрос,
Сквозь них — смотреть на мир привык,
Покрылся тиной мой язык.
Смерть Божья — смерть превозмогла, —
Зачем ты сына родила?
По образу и подобию. Перевод В. Потаповой.
Сердце людское — в груди Бессердечья;
Зависть имеет лицо человечье;
Ужас родится с людскою статью;
Тайна рядится в людское платье.
Платье людское подобно железу,
Стать человечья — пламени горна,
Лик человечий — запечатанной печи,
А сердце людское — что голодное горло!
ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1793).
«Словом высказать нельзя…». Перевод С. Маршака.
Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя
Завладел любимой.
Золотая часовня. Перевод С. Маршака.
Перед часовней, у ворот,
Куда никто войти не мог,
В тоске, в мольбе стоял народ,
Роняя слезы на порог.
Но вижу я: поднялся змей
Меж двух колонн ее витых,
И двери тяжестью своей
Сорвал он с петель золотых.
Вот он ползет во всю длину
По малахиту, янтарю,
Вот, поднимаясь в вышину,
Стал подбираться к алтарю.
Разинув свой тлетворный зев,
Вино и хлеб обрызгал змей…
Тогда пошел я в грязный хлев
И лег там спать среди свиней!
Я слышал ангела пенье. Перевод В. Потаповой.
Я слышал ангела пенье,
А день стоял — загляденье:
«Жалость, Согласье, Благость
Превозмогут любую тягость!»
Он пел, исполняя свой долг,
Над скошенным сеном — и смолк
После заката, когда
Бурой казалась скирда.
Над дроком и вереском, братья,
Я дьявола слышал заклятья:
«Толк о Благости вреден,
Коль скоро никто не беден.
Кто счастлив, как наше сословье,
Тем Жалость — одно пустословье!»
От заклятья солнце зашло,
Небес помрачнело чело,
И ливень хлынул с неба
На копны сжатого хлеба.
Пришла нищета в одночасье,
С ней — Благость, Жалость, Согласье.
Страшился я… Перевод В. Потаповой.
Страшился я: мой вихрь убьет
Прекрасный и невинный цвет.
Но солнце с неба льет и льет
Поток лучей, а ветра нет.
Когда настал цветенья час,
Лишь пустоцвет густой-густой
Все рос да рос и тешил глаз
Бесплодной, лживой красотой.
О чибис! Ты видишь внизу пустополье. Перевод В. Потаповой.
О чибис! Ты видишь внизу пустополье.
Тенета развешаны там на приволье.
Ты мог бы над спеющей нивой носиться:
Сетей не раскинут, где хлеб колосится!
Ничьему папе. Перевод В. Потаповой.
Отец придирчивый! Зачем
Ты в облаках, высо́ко,
Скрываешься, незрим и нем,
От ищущего ока?
Зачем твой сумрачный закон,
Язык твой темный, полный гнева,
Нам повелят вкушать плоды
Не с древа, — у змеи из зева?
Ужели оттого, что к тайности
Отзывчив женский пол до крайности?
Песня дикого цветка. Перевод С. Маршака.
Меж листьев зеленых
Ранней весной
Пел свою песню
Цветик лесной:
«Как сладко я спал
В темноте, в тишине,
О смутных тревогах
Шептал в полусне.
Раскрылся я, светел,
Пред самою зорькой,
Но свет меня встретил
Обидою горькой».
Мягкий снег. Перевод В. Потаповой.
Бродил я однажды по зимним тропинкам.
— Со мной поиграйте! — сказал я снежинкам.
Играли — и таяли… Их поведенью
Зима ужасалась, как грехопаденью.
«Разрушьте своды церкви мрачной…». Перевод С. Маршака.
Разрушьте своды церкви мрачной
И катафалк постели брачной
И смойте кровь убитых братьев —
И будет снято с вас проклятье.
Пророчество Мерлина. Перевод В. Потаповой.
Деревья зимой зацветут, взойдут из-под снега посевы,
Когда повстречаются две целомудренных девы.
Но сперва короля и попа стреножьте веревкой единой,
Чтобы встретилась дева невинная с девой невинной.
День. Перевод В. Потаповой.
Восходит солнце на востоке.
Кровь, злато — вот его наряд!
Вокруг вскипает гнев жестокий.
Мечи и копья там горят.
Венец его и знаки царской власти —
Огни войны, воинственные страсти.
Меч и серп. Перевод С. Маршака.
Меч — о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
«Пламень волос и румяную плоть…». Перевод В. Потаповой.
Пламень волос и румяную плоть
Песком Воздержанье заносит.
Утоленных желаний цветущая ветвь
На сыпучем песке плодоносит.
«Схватив за вихор прежде времени случай…». Перевод В. Потаповой.
Схватив за вихор прежде времени случай,
Заплачешь слезами раскаянья.
Но, миг проморгав подходящий, — не мучай
Себя: нет причин для отчаянья.
Летучая радость. Перевод С. Маршака.
Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.
На лету целуй ее —
Утро вечности твое!
Вопрос и ответ. Перевод С. Маршака.
Расскажите-ка мне, что вы видите, дети?
— Дурака, что попался религии в сети.
Богатство. Перевод С. Маршака.
Веселых умов золотые крупинки,
Рубины и жемчуг сердец
Бездельник не сбудет с прилавка на рынке,
Не спрячет в подвалы скупец.
Разговор духовного отца с прихожанином. Перевод С. Маршака.
— Мой сын, смирению учитесь у овец!..
— Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!
«Леность и обман блаженный…». Перевод В. Потаповой.
Леность и обман блаженный —
Красоты наряд бесценный.
Искательнице успеха. Перевод С. Маршака.
Вся ее жизнь эпиграммой была,
Тонкой, тугой, блестящей,
Сплетенной для ловли сердец без числа
Посредством петли скользящей.
ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1800–1803).
Призрак и эманация. Перевод В. Потаповой.
1.
Мой Призрак день и ночь теперь
Следит за мной, как хищный зверь,
А Эманация[48] — мой грех
Оплакивает горше всех.
2.
В бездонной глубине, в бескрайней,
Дивимся втайне, плачем втайне.
Под вихрем, воющим в алчбе,
Крадется Призрак мой к тебе[49] —
3.
Узнать, обнюхивая снег,
Куда направишь ты свой бег.
Сквозь частый дождь и зимний град,
Когда воротишься назад?
4.
В гордыне, ты затмила бурей
Блеск утренней моей лазури.
Ночь, — с ревностью и неприязнью, —
Слезами кормишь и боязнью.
5.
Семь раз любовь мою сразил
Твой нож, семь мраморных могил
Я воздвигал, с холодным страхом,
И хмуро слезы лил над прахом.
6.
И семь еще осталось милых:
Они рыдают на могилах.
И семь любимых, не тревожа
Мой сон, жгут факелы у ложа.
7.
Мне семь возлюбленных, в постели,
На скорбный лоб венок надели
Из виноградных лоз и, в жалости,
Прощают все грехи — до малости!
8.
Когда, сменив на милость гнев,
Вернешься — оживить семь дев?
Ответь, когда вернешься ты
Для всепрощенья и доброты?
9.
«Не вернусь, — не жди и ведай:
Я горю одной победой!
Живой, — мне быть твоею милой,
А мертвой, — быть твоей могилой!
10.
Сквозь небо, землю, рай и ад
Помчусь вдогон — мне нет преград!
Дни и ночи напролет
Длиться будет мой полет».
11.
Мой долг — избавиться от власти
Гееннской рощи, женской страсти,
Затем, чтоб Вечности порог
Достойно преступить я мог.
12.
Не дам тебе насмешки множить!
Тебя я должен уничтожить
И, сотворив другую стать,
Слугу судьбы моей создать.
13.
Покончим оба, по условью,
С гееннской рощей и с любовью
И у́зрим, вне ее игры,
Блаженной Вечности миры.
14.
Нам жить — в прощенье обоюдном.
Не так ли в поученье чудном
Спасителем изречено?
Се хлеб, — сказал он, — се вино.[50]
О девственности девы Марии и Джоанны Саускотт. Перевод В. Потаповой.
Содеяли с нею добро или зло?
Не знает сама; безмятежно чело.
И некому это поставить в укор:
Ничья тут заслуга, ничей тут позор.
«Живей, Вольтер! Смелей, Руссо!..». Перевод В. Топорова.
Живей, Вольтер! Смелей, Руссо!
Бушуй, бумажная гроза!
Вернется по́ ветру песок,
Что нам швыряете в глаза.
Песчинка каждая — алмаз,
Когда в ней блещет луч небес…
Насмешники! для ваших глаз
Несть в нашей Библии чудес!
Придумал атом Демокрит,
Ньютон разъял на части свет…[52]
Песчаный смерч Науки спит,
Когда мы слушаем Завет.
Утро. Перевод С. Маршака.
Ища тропинки на Закат,
Пространством тесным Гневных Врат[53]
Я бодро прохожу.
И жалость кроткая меня
Ведет, в раскаянье стеня.
Я проблеск дня слежу.
Мечей и копий гаснет бой
Рассветной раннею порой,
Залит слезами, как росой.
И солнце, в радостных слезах,
Преодолев свой тяжкий страх,
Сияет ярко в небесах.
ИЗ ПИСЬМА К БАТТСУ.
Грозный Лос. Перевод В. Потаповой.
(Сочинено по пути из Фелфама в Лавант[55]).
С холмами, что мирной дышали красой,
И с облаком, пахнущим свежей росой,
С крылами, застлавшими синь без предела,
И солнцем, что в небе всходило и пело,
С лесами, лугами, с травой непримятой,
Где водятся эльфы, шалят бесенята,
Со строками Хейли[56] — (их отзвук возник,
И сердца толчки ощутил мой язык), —
И с ангелами, что расселись по кущам
Боярышника, и — самим Всемогущим,
И с ангельскою среброкрылою ратью,
И демонов златосиянною статью,
Я мир увидал, где под небом покатым
Отец мой парил[57] вместе с Робертом, братом.
Там был и брат мой злотворный, Джон.
Из черной тучи звучал его стон.
(Они, мертвецы, пересе́кли мне путь,
Не глядя на гнев, распиравший мне грудь.
Молили они, утопая в слезах,
С надеждой в глазах и со страхом в глазах.)
Нахлынули скорбные ангелы с тыла —
Спровадить их, но не тут-то было.
«Останься!» — услышал я сумрачный вздох,
И путь заступает мне Чертополох.
Но что для другого — безделица, малость, —
Во мне пробуждает восторг или жалость,
Поскольку мне зренье двойное дано,
И везде, и повсюду со мною оно.
Видит внутренний глаз мой — седым стариком
То, что внешний считает простым сорняком.
«Назад повернешь — и наплачешься тут
Вот эти кусты — Энитха́рмон[58] приют:
А там — Теото́рмоном[59] будешь врасплох
Застигнут», — стращал меня Чертополох.
«Лос[60] Грозный в этом клялся стократно,
В надежде, что ты повернешь обратно.
Со старостью, бедностью, страхом — в итоге,
Жену твою ждут погребальные дроги.
Что́ Фюзели[61] дал (утес да пещеру —
И только!) — даст Баттс[62] по его примеру».
Ногой ударил я Чертополох,
И сшиб его с корня, чтоб куст засох.
«Долг — с долгом воюет, куда ни глянь.
Иль радости наши — навоз и дрянь?
Да разве мой Баттс дорогой — в небреженье,
Коль скоро я Хейли воздал уваженье[63]?
И должен ли Флексман посматривать волком,
А друзья — сомневаться во мне тихомолком?
Жене ль моей жить у золовки в плену,
Иль сестре — согнать со свету жену?
Ужасен Лос и его заклятье!
Я чувствую трепет и сердца сжатье».
Изрёк — и ударил я, в гневе, в тревоге,
Того, кто лежал поперек дороги.
Из пламени солнца, что ввысь поднялось,
Могущества полон, явился мне Лос.
Он внешнему глазу — солнцем утренним
Казался, но Лоса увидел я — внутренним.
«Работают руки мои день-деньской,
Но обходят меня и досуг и покой.
Жене моей льгот никаких не видать!
Разве только с небес упадет благодать.
Мало хлеба и пива у нас на столе.
Не взошло наше счастье на этой земле.
Питаешь не ты нашей жизни ре́ки!
Лучи твои нас не согреют вовеки.
Ни времени мне, ни пространства отмерить
Не можешь — спешу тебя в этом заверить.
Мой ум — не твоим сияньем украшен!
Мне облик пугающий твой не страшен».
Когда разразился я вызовом гневным,
Дрожь овладела светилом полдневным,
А луна, в отдалении тлевшая, сразу,
Как снег побелев, получила проказу.
На душу людскую накинулись вдруг
И горе, и голод, и скорбь, и недуг.
На пути моем Лос пламенеет яро,
И солнце вовсю накалилось от жара,
Что стрелы мыслей и разума лук, —
Оружье мое! — излучают вокруг.
Тетива — огниста, колчан мой злат!
Впереди выступают отец мой и брат.
Теперь мне четырехкратное зренье
Доступно в моем наивысшем паренье,
Тройное — Беу́лы[64] сладостной ночью,
Двойное (я в том убедился воочью) —
Всегда! От единого зренья нас, Боже,
Спаси, и от сна Ньютонова тоже![65]
ИЗ «МАНУСКРИПТА ПИКЕРИНГА».
Улыбка. Перевод В. Топорова.
Вот улыбка любви,
Вот улыбка обмана,
А вот — Улыбка Улыбки
Негаданно и нежданно!
Вот ненависти злоба
И зависти ядовитой,
Вот Злоба за-ради Злобы,
Что вечно живет несытой!
Она заползает в сердце,
Его ободрав, как липку.
Не хочется улыбаться…
Но надо любить улыбку!
Связать колыбель с могилой
Улыбке одной под силу. —
И улыбнется младенец,
А злоба уйдет в могилу!
Златая сеть. Перевод В. Топорова.
Три девы[68] на рассвете дня:
— Зачем седлаешь ты коня?
— Куда спешишь во весь опор?
— Любимый наш! Какой позор!
Одна — вся пламенем горит.
Другая — цепь тоски влачит.
А третья — блещет златом кос
И жемчугом невинных слез.
Трех дев опутывает сеть!
Они желают умереть,
Как рыбки, прыгая в сети…
Такого я не мог снести!
Иль той, что пламенем горит,
Тоски никто не утолит?
Иль той, что блещет златом кос,
Никто не зацелует слез?
И я заплакал… В тот же миг,
Как мой забил, их смолк родник,
Улыбка на устах зажглась,
И Сеть Златая — порвалась!
Но и в обрывках — я погиб.
Я развлекаю бывших рыб —
И сам я пламенем горю,
И сам с тоской на них смотрю,
И слезы лью теперь я сам…
Рассвет! Рассвет! Скорее к нам!
Странствие. Перевод В. Топорова.
1.
Я странствовал в стране людей,
Я был в краю мужей и жен,
И видел там позор и срам
И слышал стон со всех сторон.
2.
Там сущий смех — родить дитя
И мука сущая — зачать;
Так мы, свой плуг в слезах ведя,
Зерно радехоньки собрать.
3.
А родилось дитя — его
Спешат к старухе отнести,
И та берется за него,
Как будто хочет извести:
4.
Ломает косточки ему,
Дает не соску, а репей,
Несет раздетым в хлад и тьму,
В зной пеленает потеплей,
5.
Из жил выдавливает стон,
Жжет грудь горячим утюгом. —
Но с каждым днем все старше он,
Она ж — моложе с каждым днем…
6.
И юной девою она
Пред ним, кто мужем стал, встает,
Любви и кротости полна.
И все идет наоборот:
7.
Она ему принадлежит,
Все косточки ее хрустят,
И жилка с жилкою дрожит, —
И урожай его богат,
8.
Собранный 77 раз.
Но, старец, бросит он ее
И кинет свету напоказ
Все то, что вытряс из нее:
9.
Алмазы слез, рубин любви,
Надежды чистый изумруд,
И злато жизни, все в крови,
И жемчуг мучеников тут. —
10.
Его еда, его питье,
Его услада и оплот…
Теперь богатство он свое
Кому угодно раздает.
11.
Но эта щедрость — всем мерзка.
Все издеваются, дразня
Былым могуществом, — пока
Не выйдет дева из огня.
12.
Живой огонь — она сама,
И златом жизни блещет лик.
Стеная и сходя с ума,
Робеет перед ней старик.
13.
Она, отважна и дерзка,
Сама идет за женихом, —
И прогоняют старика,
И запираются вдвоем.
14.
И дряхлый старец обречен
Продолжить свой постыдный путь,
Пока себе не сыщет он
Подругу в жертвы где-нибудь.
15.
И вот нашел… Она — мала
В слепых объятьях ветхих рук,
Но разом — словно расцвела
Страна предательств и разлук.
16.
Здесь крики вспугнутых гостей,
Вина и яств смертельный жар,
В нещадном пламени страстей
Земля вращается, как шар,
17.
Здесь солнце, звезды и луна,
Миры планет и космос весь
Померкли, стихли. Ночь темна,
И нечего ни пить, ни есть.
18.
Но, воскресая, полутруп
Ест, пьет, кусает и сосет
Ее невинных детских губ,
Ее любви душистый мед.
19.
Она становится взрослей,
Он молодеет с каждым днем, —
И убегают от людей,
Влекомы страхом и стыдом.
20.
Она, как лань, несется прочь,
Ее повсюду ловит он
И истязает день и ночь,
Ее любовью обольщен.
21.
Ее любовь — мороз в крови,
А ненависть — душистый мед,
О, дивный Лабиринт Любви,
Где тигр ягненком вопиет!
22.
И он младенцем вопиет,
Она кликушей голосит.
Всем любящим придет черед
В пустыне той поставить скит.
23.
В пустыне — райские плоды
Качаются на деревах,
Чтоб вы не чуяли беды,
Когда поселитесь в песках.
24.
И лишь Младенца увидав,
Расхристанного на земле,
Бегут любовники стремглав,
«Он родился!» — звучит во мгле.
25.
Ведь кто возьмет его с земли, —
Отсохнут руки у того;
Сады в пустыне отцвели,
И львы сбежали от него.
26.
Лежит Младенец, невредим,
Пока, с недобрым блеском глаз,
Старуха не придет за ним…
И все пойдет, как в прошлый раз.
Мэри. Перевод С. Маршака.
Прекрасная Мэри впервые пришла
На праздник меж первых красавиц села.
Нашла она много друзей и подруг,
И вот что о ней говорили вокруг:
«Неужели к нам ангел спустился с небес
Или век золотой в наше время воскрес?
Свет небесных лучей затмевает она.
Приоткроет уста — наступает весна».
Мэри движется тихо в сиянье своей
Красоты, от которой и всем веселей.
И, стыдливо краснея, сама сознает,
Что прекрасное сто́ит любви и забот.
Утром люди проснулись и вспомнили ночь,
И веселье продлить они были не прочь.
Мэри так же беспечно на праздник пришла,
Но друзей она больше в толпе не нашла.
Кто сказал, что прекрасная Мэри горда,
Кто добавил, что Мэри не знает стыда.
Будто ветер сырой налетел и унес
Лепестки распустившихся лилии и роз.
«О, зачем я красивой на свет рождена?
Почему не похожа на всех я одна?
Почему, одарив меня щедрой рукой,
Небеса меня предали злобе людской?
«Будь смиренна, как ангел, как голубь, чиста, —
Таково, мне твердили, ученье Христа.
Если ж зависть рождаешь ты в душах у всех
Красотою своей, — на тебе этот грех!»
Я не буду красивой, сменю свой наряд,
Мой румянец поблекнет, померкнет мой взгляд.
Если ж кто предпочтет меня милой своей,
Я отвергну любовь и пошлю его к ней».
Мэри скромно оделась и вышла чуть свет.
«Сумасшедшая!» — крикнул мальчишка вослед.
Мэри скромный, но чистый надела наряд,
А вернулась забрызгана грязью до пят.
Вся дрожа, опустилась она на кровать,
И всю ночь не могла она слезы унять,
Позабыла про ночь, не заметила дня,
В чуткой памяти злобные взгляды храня.
Лица, полные ярости, злобы слепой
Перед ней проносились, как дьяволов рой.
Ты не видела, Мэри, луча доброты.
Темной злобы не знала одна только ты.
Ты же — образ любви, изнемогшей в слезах,
Нежный образ ребенка, узнавшего страх,
Образ тихой печали, тоски роковой,
Что проводят тебя до доски гробовой.
Хрустальный чертог. Перевод С. Маршака.
На вольной воле я блуждал
И юной девой взят был в плен.
Она ввела меня в чертог
Из четырех хрустальных стен.
Чертог светился, а внутри
Я в нем увидел мир иной:
Была там маленькая ночь
С чудесной маленькой луной.
Иная Англия была,
Еще неведомая мне, —
И новый Лондон над рекой,
И новый Тауэр в вышине.
Не та уж девушка со мной,
А вся прозрачная, в лучах.
Их было три — одна в другой.
О сладкий, непонятный страх!
Ее улыбкою тройной
Я был, как солнцем, освещен.
И мой блаженный поцелуй
Был троекратно возвращен.
Я к сокровеннейшей из трех
Простер объятья — к ней одной.
И вдруг распался мой чертог.
Ребенок плачет предо мной.
Лежит он на земле, а мать
В слезах склоняется над ним.
И, возвращаясь в мир опять,
Я плачу, горестью томим.
Серый монах. Перевод В. Топорова.
1.
Мать причитает: — Нам конец!
Замучен в крепости отец.
Ни крошки в доме… Дети, спать! —
Монах садится на кровать.
2.
На лбу его — кровавый шрам.
Кровь лужей натекла к ногам.
Как молнией спаленный дуб,
Он полужив и полутруп.
3.
Но ни слезы в его очах…
Вздохнувши горестно, монах
Собрался из последних сил
И чуть дыша заговорил:
4.
— Когда Господь моей руке
Велел писать о злой тоске,
Он рек: быть этому письму
Проклятьем роду твоему.
5.
Был брат мой в крепость заточен.
Его детишек слыша стон,
Я надсмехался над судьбой:
Судьба смеялась над собой.
6.
Твой муж был брошен в каземат.
Твой брат собрал своих солдат,
Как честь фамильная велит.
Твой брат безжалостно убит.
7.
Бессильна хитрость, хрупок меч,
Бойцов отважных губит сечь,
А торжествует только тот,
Кто молится и слезы льет.
8.
Пусть вдов да мучеников плач
С издевкой слушает палач,
Но воинство невинных слез
Ведет в сражение Христос!
9.
Так бог велит. А я — отмстил.
Я всех обидчиков убил.
Но слышишь грохот у ворот?
За мной Возмездие грядет!
Из «Прорицаний невинности». Перевод С. Маршака.
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.
Если птица в клетке тесной —
Меркнет в гневе свод небесный.
Ад колеблется, доколе
Стонут голуби в неволе.
Дому жребий безысходный
Предвещает пес голодный.
Конь, упав в изнеможенье,
О кровавом молит мщенье.
Заяц, пулей изувечен,
Мучит душу человечью.
Мальчик жаворонка ранит —
Ангел петь в раю не станет.
Петух бойцовый на дворе
Пугает солнце на заре.
Львиный гнев и волчья злоба
Вызывают тень из гроба.
Лань, бродя на вольной воле,
Нас хранит от скорбной доли.
Путь летучей мыши серой —
Путь души, лишенной веры.
Крик совы в ночных лесах
Выдает безверья страх.
Кто глаз вола наполнил кровью,
Вовек не встретится с любовью.
Злой комар напев свой летний
С каплей яда взял у сплетни.
Гад, шипя из-под пяты,
Брызжет ядом клеветы.
Взгляд художника ревнивый —
Яд пчелы трудолюбивой.
Правда, сказанная злобно,
Лжи отъявленной подобна.
Принца шелк, тряпье бродяги —
Плесень на мешках у скряги.
Радость, скорбь — узора два
В тонких тканях божества.
Можно в скорби проследить
Счастья шелковую нить.
Так всегда велось оно,
Так и быть оно должно.
Радость с грустью пополам
Суждено изведать нам.
Помни это, не забудь —
И пройдешь свой долгий путь.
Дело рук — топор и плуг,
Но рукам не сделать рук.
Каждый знает, что ребенок
Больше, чем набор пеленок.
Та слеза, что наземь канет,
В вечности младенцем станет.
Лай, мычанье, ржанье, вой
Плещут в небо, как прибой.
Ждет возмездья плач детей
Под ударами плетей.
Тряпки нищего в отрепья
Рвут небес великолепье.
Солдат с ружьем наперевес
Пугает мирный свод небес.
Медь бедняка дороже злата,
Которым Африка богата.
Грош, вырванный у земледельца,
Дороже всех земель владельца.
А где грабеж — закон и право,
Распродается вся держава.
Смеющимся над детской верой
Сполна воздастся той же мерой.
Кто в детях пробудил сомненья,
Да будет сам добычей тленья.
Кто веру детскую щадит,
Дыханье смерти победит.
Игрушкам детства — свой черед,
А зрелый опыт — поздний плод.
Лукавый спрашивать горазд,
А сам ответа вам не даст.
Отвечая на сомненье,
Сам теряешь разуменье.
Сильнейший яд — в венке лавровом,
Которым Цезарь коронован.
Литая сталь вооруженья —
Людского рода униженье.
Где золотом чистейшей пробы
Украсят плуг, не станет злобы.
Там, где в почете честный труд,
Искусства мирные цветут.
Сомненьям хитрого советчика
Ответьте стрекотом кузнечика.
Философия хромая
Ухмыляется, не зная,
Как ей с мерой муравьиной
Сочетать полет орлиный.
Не ждите, что поверит вам
Не верящий своим глазам.
Солнце, знай оно сомненья,
Не светило б и мгновенья.
Не грех, коль вас волнуют страсти,
Но худо быть у них во власти.
Для всей страны равно тлетворны
Публичный дом и дом игорный.
Крик проститутки в час ночной
Висит проклятьем над страной.
Каждый день на белом свете
Где-нибудь родятся дети.
Кто для радости рожден,
Кто на горе осужден.
Посредством глаза, а не глазом
Смотреть на мир умеет разум,
Потому что смертный глаз
В заблужденье вводит нас.
Бог приходит ярким светом
В души к людям, тьмой одетым.
Кто же к свету дня привык,
Человечий видит лик.
Вильям Бонд. Перевод В. Топорова.
1.
Я удивляюсь, как он мог
Слыть покорителем сердец
И как, уж коли занемог,
Не умер Вилли наконец?
2.
Он в церковь утречком идет,
Три феи к парню так и льнут.
— Не тронь их, Вилли. Марш вперед! —
Ангел-хранитель тут как тут.
3.
И Вилли Бонд идет домой,
Идет насупясь Вилли Бойд,
Чернее тучи грозовой,
Что застилает горизонт.
4.
Приходит он — и плюх в постель!
Чернее тучи он лежит.
Подносят эль — бессилен хмель:
Наш Вилли болен и сердит.
5.
Невеста, крошка Мэри Грин,
С сестрицей, крошкой Дженни Гуд,
Отчаялись развеять сплин
И прямо в тучу слезы льют.
6.
— О Вилли, если ты влюблен
И хочешь в дом ее ввести,
То будь заранее прощен —
У вас не стану на пути!
7.
— Конечно, Мэри, я влюблен.
Моя избранница — как лань,
Я потерял покой и сон,
А на пути — попробуй стань!
8.
Ведь ты пуглива и бледна,
Она смелей и горячей.
Ты с нею рядом — как луна
В сиянье солнечных лучей!
9.
Бедняжка Мэри, побелев,
Лишилась чувств и пала ниц,
Но Вилли Бонд, рассвирепев,
Ее не поднял с половиц.
10.
Когда ж душа ее была
Уже на небе, хладный труп
Лежал все так же у стола,
Где пил любимый женолюб,
11.
Где был безумный карнавал,
Где тройка фей вилась вокруг…
Ангел-хранитель убежал,
И Вилли выздоровел вдруг.
12.
Любовь, я думал, — солнца свет,
Ан нет — она взойдет луной.
Любовь, я думал, — шум. Ан нет,
Они подруги с тишиной.
13.
Ищи любовь в больных слезах,
За счастье пролитых твое,
Во тьме ищи ее, в снегах,
Где горе — там ищи ее!
Длинный Джон Браун. И малютка Мэри Бэлл. Перевод С. Маршака.
Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл,
А у верзилы Джона в печенках черт сидел.
Любил малютку Мэри верзила больше всех,
И заманила фея дьявола в орех.
Вот выпрыгнула фея и спряталась в орех.
Смеясь, она сказала: «Любовь — великий грех!»
Обиделся на фею в нее влюбленный бес,
И вот к верзиле Джону в похлебку он залез.
Попал к нему в печенки и начал портить кровь.
Верзила ест за семерых, чтобы прогнать любовь,
Но тает он, как свечка, худеет с каждым днем
С тех пор, как поселился голодный дьявол в нем.
«Должно быть, — люди говорят, — в него забрался волк!»
Другие дьявола винят, и в этом есть свой толк.
А фея пляшет и поет — так дьявол ей смешон.
И доплясалась до того, что умер длинный Джон.
Тогда плясунья-фея покинула орех.
С тех пор малютка Мэри не ведает утех.
Ее пустым орехом сам дьявол завладел.
И вот с протухшей скорлупой осталась Мэри Бэлл.
ИЗ «МАНУСКРИПТА РОССЕТТИ» (1808–1811).
Моему хулителю. Перевод С. Маршака.
Пусть обо мне ты распускаешь ложь,
Я над тобою не глумлюсь тайком.
Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,
Тебя зову я только дураком.
«Ни одного врага всеобщий друг, Джон Трот…». Перевод В. Потаповой.
Ни одного врага всеобщий друг, Джон Трот[71],
Оставить не сумел у Вечности Ворот.
«Друг — редкость!» — мыслили так древние в тревоге.
Теперь друзья стоят всем поперек дороги.
Вильяму Хейли о дружбе. Перевод С. Маршака.
Врагов прощает он, но в том беда,
Что не прощал он друга никогда.
Ему же. Перевод С. Маршака.
Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади,
Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради!
Эпитафия. Перевод С. Маршака.
Я погребен у городской канавы водосточной,
Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженощно.
«Теперь попробуйте сказать, что я не гениален…». Перевод В. Потаповой.
Теперь попробуйте сказать, что я не гениален:
Флексманом я не любим, Хейли — не захвален.
«Чувства и мысли в картине нашедший…». Перевод В. Потаповой.
Чувства и мысли в картине нашедший
Смекнет, что ее написал сумасшедший.
Чем больше дурак — тем острее наитье.
Блажен карандаш, если дурень — в подпитье.
Кто контур не видит — не может его рисовать,
Ни рафаэлить, ни фюзелить, ни блейковать.
За контурный метод вы рады художника съесть.[73]
Но контуры видит безумец и пишет, как есть.
«Всю жизнь любовью пламенной сгорая…». Перевод С. Маршака.
Всю жизнь любовью пламенной сгорая,
Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая.
Купидон. Перевод В. Потаповой.
Зачем ты создан, Купидоп,
С мальчишескою статью?
Тебе бы девочкою быть,
По моему понятью!
Ты поражаешь цель стрелой,
А девочка — глазами,
И оба счастливы, когда
Зальемся мы слезами.
В затее — мальчиком тебя
Создать, узнал я женщин руку:
Лишь возмужав, постигнешь ты
Глумленья сложную науку.
А до тех пор — несчетных стрел
В тебя вопьются жальца.
Выдергивать их целый век
Из ран — удел страдальца.
«Что оратору нужно? Хороший язык?..». Перевод С. Маршака.
— Что оратору нужно? Хороший язык?
— Нет, — ответил оратор. — Хороший парик!
— А еще? — Не смутился почтенный старик
И ответил: — Опять же хороший парик.
— А еще? — Он задумался только на миг
И воскликнул: — Конечно, хороший парик!
— Что, маэстро, важнее всего в портретисте?
Он ответил: — Особые качества кисти.
— А еще? — Он, палитру старательно чистя,
Повторил: — Разумеется, качество кисти.
— А еще? — Становясь понемногу речистей,
Он воскликнул: — Высокое качество кисти!
Блейк в защиту своего каталога. Перевод В. Потаповой.
Поскольку от прозы моей остались у многих занозы,
Гравюр Бартолоцци[76] нежней, стихи напишу вместо прозы.
Иной без причин заливается краской стыда.
Однако никто в рифмоплетстве не видит вреда.
«Мильтоном создан лишь план!» — Драйден[77] в стихах восклицает,
И всякий дурацкий колпак бубенцами об этом бряцает.
Хогарта[78] Кук[79] обкорнал чистеньким гравированьицем.
С ревом бегут знатоки, восхищаясь его дарованьицем.
Хейли, на мыло взирая, хватил через меру:
«Поп[80], — закричал он, — придал совершенства Гомеру!»
За́ нос фальшивых друзей я вожу, говорят, и неплохо
Ополчиться успел, от врагов ожидая подвоха.
Флексман со Стотхардом[81] пряность учуяли нюхом:
«Беда, коль гравёр и художник проникнутся блейковским духом!»
Но я, непокладистый малый, на собственный зонт
Беспечно смотрю снизу вверх и готов на афронт.
В точку, где сходятся спицы, уставив гляделки,
Кричу я: «Лишь автор способен достичь благородства отделки!»
Жертва кроме́ков[82], — несчастный погиб Скьявонетти[83]:
Петля на шею — мы скажем об этом предмете!
Прошу у друзей извиненья — зачем наобум
Я мысль о грядущей кончине привел им на ум?
Как девушка, над маслобойкой стан склонившая гибкий,
Мутовку другим уступая, с лица не стирайте улыбки,
Не скисайте от слова друга, если оно не хвалебно,
Не забывайте, что масло любому из нас потребно!
Ложным друзьям в досаду, наперекор их фальши,
Истинной дружбы узы крепнуть будут и дальше!
«Творенье дурака по вкусу многим людям…». Перевод В. Потаповой.
Творенье дурака по вкусу многим людям.
О нем наверняка мы без волненья судим.
Нас в тупости оно не упрекнет; в отместку,
Как стряпчий — не пришлет судебную повестку.
Я встал — рассвет на небе рдел. Перевод С. Бычкова.
Я встал — рассвет на небе рдел.
Беги! Печален твой удел!
Дай испросить у Бога благ.
Беги! Сие Мамона, враг.
Я странной мысль сию почел.
Я мнил — се Господа престол.
И, чтобы Бога восхвалять,
Просил богатство ниспослать.
Духовно, Боже, я богат,
В семье моей любовь и лад.
В друзьях я счастлив, бодр, здоров,
И только нет земных даров.
Я днем и ночью зрю Творца,
Не отвращает Он лица.
Хулитель мой невдалеке,
И мой кошель — в его руке.
Я согрешу — ему Господь
Бросает деньги, чтобы плоть
Мою навечно искупить.
Зачем мне Сатану молить?
Пускай не испрошу я благ,
Бог милостив — подаст и так.
Навек я верный раб его —
Молюсь за брата моего.
— Пади! — промолвил Сатана, —
Одену, зазвенит мошна.
— Се — прах, — я рек, — а посему
Служу лишь Богу одному.
О благодарности. Перевод С. Маршака.
От дьявола и от царей земных
Мы получаем знатность и богатство.
И небеса благодарить за них,
По моему сужденью, — святотатство.
Из книги «Вечносущее Евангелие». Перевод С. Маршака.
Христос, которого я чту,
Враждебен твоему Христу.
С горбатым носом твой Христос,
А мой, как я, слегка курнос.
Твой — друг всем людям без различья,
А мой слепым читает притчи.
Что ты считаешь райским садом,
Я назову кромешным адом.
Сократ милетов идеал[85]
Народным бедствием считал.
И был Кайафа убежден,
Что благодетельствует он.
Мы смотрим в Библию весь день:
Я вижу свет, ты видишь тень.
* * *
Уж так ли кроток был Христос?
В чем это видно, — вот вопрос.
Ребенком он покинул дом.
Три дня искали мать с отцом.
Когда ж нашли его, Христос
Слова такие произнес:
— Я вас не знаю. Я рожден
Отцовский выполнить закон.
Когда богатый фарисей,
Явившись втайне от людей,
С Христом советоваться стал,
Христос железом начертал
На сердце у него совет
Родиться сызнова на свет.
Христос был горд, уверен, строг.
Никто купить его не мог.
Он звал хитро, ведя беседу,
— Я духом нищ — за мною следуй!
Вот путь единственный на свете,
Чтоб не попасть корысти в сети.
Предать друзей, любя врагов, —
Нет, не таков завет Христов.
Он проповедовал учтивость,
Смиренье, кротость, но не льстивость.
Он, торжествуя, крест свой нес.
За то и был казнен Христос.
Антихрист, льстивый Иисус,
Мог угодить на всякий вкус,
Не возмущал бы синагог,
Не гнал торговцев за порог.
И, кроткий, как ручной осел,
Кайафы милость бы обрел.
Бог не писал в своей скрижали,
Чтобы себя мы унижали.
Себя унизив самого,
Ты унижаешь божество…
Ведь ты и сам — частица вечности.
Молись своей же человечности.
ВОРОТА РАЯ. (Для обоего пола). Перевод В. Потаповой.
На свете жить, грехи прощая
Друг другу, — вот Ворота Рая,
В противовес тому влеченью,
Что бес питает к обличенью.
Персты Иеговы Закон
Писали. И заплакал Он,
И под Престол свой милосердный,
Дрожа, сложил свой труд усердный.
О христиане! Для чего
Вам в храмах пестовать его?
Ключи от ворот.
Ест гусеница плоть листка,
Ест сердце матери тоска.
1 Когда Бессмертный Муж лег спать,
Меня под мандрагорой Мать
Нашла и спрятала в слепой
Покров, что стал мне скорлупой.
Змей, умствуя, будил в нас тягу
К добру и злу, к порокам, к благу.
2 О, зависть к самому себе,
3 Дурь волн — с хандрой Земли в борьбе!
4 Гол на ветру и слеп — в огне.
5 Страх, стыд! Копье и щит — при мне…
Две умствующих половины, —
Стою, разъятый, двуединый,
Как сумрачный гермафродит.
Добра и зла здесь корень скрыт.
Над нами круговертью грозной —
Меч огненный и вихрь морозный.
Я рву завесу мертвецов,
6 Ломаю ледяной покров,
Мирскую скорлупу, обитель,
Где возлежит в гробу Спаситель.
Входящий в этот склеп вселенский,
Найдет наряд мужской иль женский —
Приятный: двух полов одежды —
Не саван для смеживших вежды!
7 Кто — жив, кто умер, кто убит,
Кто спасся бегством, кто лежит.
8 Мой сын! Тщеславье и проклятье
Двух призраков — твое зачатье.
Ты мне отмщаешь, в свой черед,
Как я учил тебя, мой плод!
9 Сквозь полночи зенит я лез
Под сень луны, с ночных небес
10 В пучину Времени срываясь;
Седым невеждой оставаясь,
11 Холодный, благостный, — отсек
В подлунной крылья всем навек;
12 Замкнул, как в ледяных гробницах,
Отца и сыновей в темницах.
13 Но, Вечного увидя Мужа,
Его Бессмертье обнаружа,
14 Замыслил я в ночную тень
Уйти, чтоб завершить свой день.
15 Дверь Смерти я нашел открытой,
И червь прядет в земле разрытой.
16 О мать, мне дом — твоя утроба!
Жена, сестра и дочь — у гроба,
Над паутиной жизни, вам без слов
Рыдать и в сны вплетать борьбу полов.
Эпилог.
К обличителю, что является богом мира сего
Не отличаешь, будучи тупицей,
Людей от их одежды, Сатана!
Хоть шлюха каждая была девицей,
Кэт в Нэн не превратишь ты, старина.
Пускай в ряду божественных имен
Есть и твое — ты лишь небес изгнанник,
Сын утра[86] на ущербе ночи, — сон,
Что видит под холмом уснувший странник.
ИЗ СТИХОВ РАЗНЫХ ЛЕТ.
Радушье старой Англии. Перевод В. Потаповой.
С дубовой кафедры у нас, усердствуя сверх меры,
Законы любят оглашать бесчисленные мэры.
От эля крепкого темны их лица, как орех:
Радушья в старой Англии достаточно для всех.
Для мантий пурпурных не раз крестьянин пот утер.
Черней агата — башмаки, чулки — по этих пор!
С говядины и пива стать дородными не грех:
Радушья в старой Англии достаточно для всех.
Вот заседают за столом наш мэр и олдермены.
Ест каждый за десятерых, — законник преотменный.
Тут входят бедняки: им жрать охота! Смех и грех…
Радушья в доброй Англии хватило ли на всех?
«Навеки мы будем у этой загадки в плену…». Перевод В. Потаповой.
Навеки мы будем у этой загадки в плену:
Солдат проповедует мир, а священник — войну.
«Он век соблюдал золотое правило…». Перевод В. Потаповой.
Он век соблюдал золотое правило,
Что его в золотых дураках оставило.
«За образец — ты мудреца огрехи…». Перевод В. Потаповой.
За образец — ты мудреца огрехи
Возьми себе, а не глупца успехи.
«Жить как хочешь — выдумка, и баста!..». Перевод В. Потаповой.
Жить как хочешь — выдумка, и баста!
Создали ее лишь для контраста.
