Европейские поэты Возрождения.

ПЬЕР РОНСАР.

СТАНСЫ.

Если мы во храм пойдем, Преклонясь пред алтарем, Мы свершим обряд смиренный, Ибо так велел закон Пилигримам всех времен Восхвалять творца вселенной.
Если мы в постель пойдем, Ночь мы в играх проведем, В ласках неги сокровенной, Ибо так велит закон Всем, кто молод и влюблен, Проводить досуг блаженный.
Но как только захочу К твоему припасть плечу, Иль с груди совлечь покровы, Иль прильнуть к твоим губам,— Как монашка, всем мольбам Ты даешь отпор суровый.
Для чего ж ты сберегла Нежность юного чела, Жар нетронутого тела,— Чтоб женой Плутона стать, Чтоб Харону их отдать У стигийского предела?
Час пробьет, спасенья нет, Губ твоих поблекнет цвет, Ляжешь в землю ты сырую, И тогда я, мертвый сам, Не признаюсь мертвецам, Что любил тебя живую.
Все, чем ныне ты горда, Все истлеет без следа — Щеки, лоб, глаза и губы. Только желтый череп твой Глянет страшной наготой И в гробу оскалит зубы.
Так живи, пока жива, Дай любви ее права,— Но глаза твои так строги! Ты с досады б умерла, Если б только поняла, Что теряют недотроги.
О, постой, о, подожди! Я умру, не уходи! Ты, как лань, бежишь тревожно!.. О, позволь руке скользнуть На твою нагую грудь Иль пониже, если можно!

* * *

Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую! Налей нам, Коридон, кипящую струю. Я буду чествовать красавицу мою, Кассандру иль Мари, — не все ль равно, какую
Но девять раз, друзья, поднимем круговую,— По буквам имени я девять кубков пью. А ты, Белло, прославь причудницу твою, За юную Мадлен прольем струю живую.
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду, Фиалки, лилии, пионы, резеду,— Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь! Быть может, завтра нам уж не собраться вновь. Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?

* * *

Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет! Он хочет сотый раз увидеть без рубашки Мою любимую, пощупать все: и ляжки, И ту, и эту грудь, и спину, и живот.
Так лечит он ее? Совсем наоборот: Он плут, он голову морочит ей, бедняжке, У всей их братии такие же замашки. Влюбился, может быть, так лучше пусть не в
Ее родители, прошу вас, дорогие,— Совсем расстроил вас недуг моей Марии! — Гоните медика, влюбленную свинью.
Неужто не ясна вам вся его затея? Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея, Ей исцеление, ему — болезнь мою.

ВЕРЕТЕНО.

Паллады верный друг, наперсник бессловесный, Ступай, веретено, спеши к моей прелестной! Когда соскучится, разлучена со мной, Пусть сядет с прялкою на лесенке входной, Запустит колесо, затяиет песнь, другую, Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую. Прошу, веретено, ей другом верным будь, Я не беру Мари с собою в дальний путь. Ты в руки попадешь ие девственнице праздной, Что предана одной заботе неотвязной: Пред зеркалом менять прическу без конца, Румянясь и белясь для первого глупца,— Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет, Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет С двумя сестренками, вставая на заре, Зимой у очага, а летом во дворе.
Мое веретено, ты родом из Вандома, Там люди хвастают, что лень им незнакома, Но верь, тебя в Анжу полюбят, как нигде. Не будешь тосковать, качаясь на гвозде. Нет, алое сукно из этой шерсти нежной Она в недолгий срок соткет рукой прилежной; Так мягко, так легко расстелется оно, Что в праздник сам король наденет то сукно. Идем же, встречено ты будешь, как родное, Веретено, с концов тщедушное, худое, Но станом круглое, с приятной полнотой, Кругом обвитое тесемкой золотой. Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки, Певун и домосед, гонитель зимней скуки, Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари. О, как зардеется от радости Мари! Ведь даже малый дар, залог любви нетлепной, Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.

* * *

Едва Камена мне источник свой открыла И рвеньем сладостным на подвиг окрылила, Веселье гордое мою согрело кровь И благородную зажгло во мне любовь. Плененный в двадцать лет красавицей беспечной, Задумал я в стихах излить свой жар сердечный, Но, с чувствами язык французский согласив, Увидел, как он груб, неясен, некрасив. Тогда для Франции, для языка родного, Трудиться начал я отважно и сурово. Я множил, воскрешал, изобретал слова — И сотворенное прославила молва. Я, древних изучив, открыл свою дорогу, Порядок фразам дал, разнообразье — слогу, Я строй поэзии нашел — и, волей муз, Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

* * *

Природа каждому оружие дала! Орлу — горбатый клюв и мощные крыла, Быку — его рога, коню — его копыта, У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита, Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники, И, наконец, у льва есть когти и клыки. В мужчину мудрый ум она вселить умела, Для женщин мудрости Природа не имела И, исчерпав на нас могущество свое, Дала им красоту — не меч и не копье. Пред женской красотой мы все бессильны стали, Она сильней богов, людей, огня и стали.

РУЧЬЮ БЕЛЬРИ.

Полдневным зноем утомленный, Как я люблю, о мой ручей, Припасть к твоей волне студеной, Дышать прохладою твоей,
Покуда Август бережливый Спешит собрать дары земли, И под серпами стонут нивы, И чья-то песнь плывет вдали.
Неистощимо свеж и молод, Ты будешь божеством всегда Тому, кто пьет твой бодрый холод, Кто близ тебя пасет стада.
И в полночь на твои поляны, Смутив весельем их покой, Все так же нимфы и сильваны Сбегутся резвою толпой.
Но пусть, ручей, и в дреме краткой Твою не вспомню я струю, Когда, измучен лихорадкой, Дыханье смерти узнаю.

* * *

Когда от шума бытия В Вандомуа скрываюсь я,— Бродя в смятении жестоком, Тоской, раскаяньем томим, Утесам жалуюсь глухим, Лесам, пещерам и потокам.
Утес, ты в вечности возник, Но твой недвижный, мертвый лик Щадит тысячелетий ярость. А молодость моя не ждет, И каждый день и каждый год Меня преображает старость.
О лес, ты с каждою зимой Теряешь волос пышный свой, Но год пройдет, весна вернется, Вернется блеск твоей листвы. А на моем челе, увы! Задорный локон не завьется.
Пещеры, я любил ваш кров, Тогда я духом был здоров, Кипела бодрость в юном теле. Теперь, окостенев, я стал Недвижней камня ваших скал, И силы в мышцах оскудели.
Поток, бежишь вперед, вперед, Волна придет, волна уйдет, Спешит без отдыха куда-то. И я без отдыха весь век И день и ночь стремлю свой бег В страну, откуда нет возврата.
Судьбой мне краткий дан предел, Но я б ни лесом не хотел, Ни камнем вечным стать в пустыне: Остановив крылатый час, Я б не любил, не помнил вас, Из-за кого я старюсь ныне.

* * *

Прекрасной Флоре в дар — цветы, Помоне — сладкие плоды, Леса — дриадам и сатирам, Цибеле — стройная сосна, Наядам — зыбкая волна, И шорох трепетный — Зефирам, Церере — тучный колос нив, Минерве — легкий лист олив, Трава в апреле — юной Хлоре, Лавр благородный — Фебу в дар, Лишь Цитерее — томный жар И сердца сладостное горе.

* * *

Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный.
Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты даешь В нем приют шумливым пчелам.
И в тени твоих ветвей Соловей, Чуть пригреет солнце мая, Вместе с милой каждый год Домик вьет, Громко песни распевая.
Устлан мягко шерстью, мхом Теплый дом, Свитый парою прилеяшой. Новый в нем растет певец, Их птенец, Рук моих питомец нежный.
Так живи, не увядай, Расцветай,— Да вовек ни гром небесный, Ни гроза, ни дождь, ни град Не сразят Мой боярышник прелестный.

* * *

В дни, пока златой наш век Царь бессмертных не пресек, Под надежным Зодиаком Люди верили собакам. Псу достойному герой Жизнь и ту вверял порой. Ну, а ты, дворняга злая, Ты, скребясь о дверь и лая, Что наделал мне и ей, Нежной пленнице моей, В час, когда мы, бедра в бедра, Грудь на грудь, возились бодро, Меж простынь устроив рай,— Ну зачем ты поднял лай? Отвечай, по крайней мере, Что ты делал возле двери, Что за черт тебя принес, Распроклятый, подлый пес? Прибежали все на свете: Братья, сестры, тети, дети,— Кто сказал им, как не ты, Чем мы были заняты, Что творили на кушетке! Раскудахтались соседки. А ведь есть у милой мать, Стала милую хлестать,— Мол, таких вещей не делай! Я видал бедняжку белой, Но от розги вся красна Стала белая спина. Кто, скажи, наделал это? Недостоин ты сонета! Я уж думал: воспою Шерстку пышную твою. Я хвалился: что за песик! Эти лапки, этот носик, Эти ушки, этот хвост! Я б вознес тебя до звезд, Чтоб сиял ты с небосклона Псом, достойным Ориона. Но теперь скажу я так: Ты не друг, ты просто враг. Ты паршивый пес фальшивый, Гадкий, грязный и плешивый. Учинить такой подвох! Ты плодильня вшей и блох. От тебя одна морока, Ты блудилище порока, Заскорузлой шерсти клок. Пусть тебя свирепый дог Съест на той навозной куче. Ты не стоишь места лучше, Если ты, презренный пес, На хозяина донес.

* * *

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова, Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет! Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед, А корчишь из себя красавца молодого. Ты можешь только ржать, на что тебе любовь? Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен. Хоть прелести мои тебе волнуют кровь, Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин. Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид! К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал! Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт, И черен ты лицом, как закопченный идол». Я отвечаю так: не все ли мне равно, Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя, И черен волос мой иль поседел давно,— А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время. Но так как скоро мне в земле придется гнить И в Тартар горестный отправиться, пожалуй, Пока я жить хочу, а значит — и любить, Тем более что срок остался очень малый.

* * *

Оставь страну рабов, державу фараонов, Приди на Иордан, на берег чистых вод, Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод, На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов.
Собою правь сама, не знай чужих законов, Мгновеньем насладись — ведь молодость не ждет. За днем веселия печали день придет — И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.
Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор? Он золотом одел Донос и Наговор, Унизил Правду он и сделал Ложь великой.
На что нам лесть вельмож и милость короля? В страну богов и нимф — беги в леса, в поля, Орфеем буду я, ты будешь Евридикой.

* * *

А что такое смерть? Такое ль это зло, Как всем нам кажется? Быть может, умирая, В последний, горький час, дошедшему до края, Как в первый час пути, — совсем не тяжело?
Но ты пойми — не быть! Утратить свет, тепло, Когда порвется нить и бледность гробовая По членам побежит, все чувства обрывая,— Когда желания уйдут, как все ушло.
И ни питий, ни яств! Ну да, и что ж такого? Лишь тело просит есть, еда — его основа, Она ему нужна для поддержанья сил,
А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки? Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски,— На что любовь тому, кто умер и остыл?

* * *

Я к старости клонюсь, вы постарели тоже. А если бы нам слить две старости в одну И зиму превратить — как сможем — в ту весну. Которая спасет от холода и дрожи?
Ведь старый человек на много лет моложе, Когда не хочет быть у старости в плену. Он этим придает всем чувствам новизну, Он бодр, он как змея в блестящей новой коже.
К чему вам этот грим — вас только портит он. Вы не обманете бегущих дней закон. Уже не округлить вам ног сухих, как палки,
Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод. Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет, И лебедь белая взлетит из черной галки.

* * *

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб, И смерть уже меня не выпустит из лап. Я страшен сам себе, как выходец из ада.
Поэзия лгала! Душа бы верить рада, Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап. Прощай, светило дня! Болящей плоти раб, Иду в ужасный мир всеобщего распада.
Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он, Как уничтожен я, во что я превращен. Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,
Стараясь тихо снять слезу с моей щеки. Друзья, любимые, прощайте, старики! Я буду первый там, и место вам займу я.