Европейские поэты Возрождения.

МАТТЕО БОЯРДО.

ВЛЮБЛЕННЫЙ РОЛАНД.

Отрывки.

Роланд и Агрикан вступили снова В жестокий бой по воле нежной страсти. Не видел мир побоища такого! Бойцы друг друга резали на части. Зрит Агрикан, что рать его готова Рассеяться, уж нет над нею власти. Роланд же перед ним стоит так близко, Что избегать единоборства низко.
И сразу мысль в мозгу его созрела: Завлечь Роланда в лес и, где их двое Останется, убить его и смело Вернуться в тот же час на поле боя. «Тех трусов разгромить — пустое дело И одному!» Еще не знал героя Сам Галафрон, и все в поганой рати Прыщом его считали, — да некстати.
И замысел исполнен. Агрикана Конь во весь дух уносит по равнине… Роланд не понял хитрости: обмана Подозревать не мог он в паладине. За беглецом он устремился рьяно,— И вот они в лесу. Посередине Всегда тенистой луговины злачной По мураве струится ключ прозрачный.
Здесь Агрикан и спешился, желая Сам отдохнуть и сил коню прибавить. Сел на траву, но, шлема не снимая, Меч при себе и щит решил оставить. Тут и Роланд, минуты не теряя, К тому ключу успел коня доправить И, видя Агрикана, крикнул зычно: — Ну и храбрец! Как убегал отлично!
Терпеть позор ужели рыцарь станет, Сопернику ужель покажет спину? Бежать от смерти? — Труса смерть обманет. Кто честно жил, как дар прими кончину. Отважного она не больно ранит, Легко придет он к вечному притину, А кто за жалкий век свой кровью платит, Тот с жизнью заодно и честь утратит.
Царь на коня вскочил без промедленья И так ответил, повода не тронув, Учтивой речью, полной умиленья: — Не видывал подобных я баронов! За вежество и храбрость ты спасенья Достоин. Нет среди людей законов Превыше чести: ты в разгаре боя Нам показал бесстрашие героя.
Тебе я жизнь оставлю. Но покорно Прошу мне не мешать. Дозволь признаться: Я, чтоб тебя спасти, бежал притворно, Иначе я не мог за дело взяться. Но если драться будем мы повторно, Ты здесь не должен с жизнью распрощаться. О солнце и луна! Удостоверьте, Что вовсе не ищу твоей я смерти.
Ответствовал Роланд добросердечно, Уже невольной жалостью смущенный: — Ты рыцарствуешь, — молвил, — безупречно. Сразимся… Но страшусь, что некрещеный Ты здесь умрешь и попадешь навечно В сон окаянных, мукам обреченный. Хочу, чтоб спас и душу ты и тело. Крестись — и уходи на волю смело.
Тот отвечал, в Роланда взор вперяя: — Коль ты, храбрец, христианин, тем паче Ты сам Роланд, — на все услады рая Не променяю нынешней удачи. Но говорю, тебя предупреждая: О вере спор не затевай, — иначе Пустое словопренье мы устроим; Пусть каждый веру защищает боем.
И смолкли. Царь извлек свою Траншеру И на Роланда бешено стремится. Теперь меж ними бой идет за веру,— Пред их отвагой солнца луч затмится! Секут и рубят, распалясь не в меру, Грудь с грудью, как искусство учит биться; С полудня и до полночи глубокой Меж храбрецами длится бой жестокий.
Меж тем уж солнце скрылось за горою, И вызвездило небо; ночь спадала. Тут граф сказал: — Нельзя ночной порою Бой продолжать. — Не думая нимало, Так Агрикан ответил: — Нам с тобою Здесь на траве прилечь бы не мешало. А завтра утром, с первыми лучами, Мы можем вновь заговорить мечами.
Решили вмиг. Ослабив узденицы Своим коням, их в роще привязали И на траву легли, испив водицы, Как будто бы вражды и ие знавали. Роланд разлегся ближе, у криницы, А Агрикан устроился подале, Но в той же самой роще, под одною Огромною развесистой сосною.
Шел разговор меж ними величавый О том, что их достойно обсужденья. И, глядя в небосвод, сиявший славой, Промолвил граф: — Предивное творенье! Все создано Единого державой, И дня восход, и ночи нисхожденье, Сребро луны и звезд несчетных злато — Всем род людской бог наградил богато.
Ответил Агрикан: — Я разумею, Что хочешь ты беседовать о вере. Но никаких я знаний не имею, Сызмальства убегал от школьной двери. А после череп проломил злодею Учителю, — но возместить потерю Уже не мог, меня, как грех случился, Боялись все, и я уж не учился.
Я с детства не знавал иных занятий, Как зверя бить, владеть мечом умело. Над буквами корпеть с какой же стати? Читать и думать — рыцарское ль дело. По-моему, должны мы и в дитяти Лишь ловкость упражнять и силу тела. Наука — для ученых и священства. Важней в другом достигнуть совершенства.
— Да, рыцаря первейшее призванье — Оружие; мы думаем согласно. Но человека украшает знанье: Поляна без цветов не так прекрасна. Тот — вол, кремень, бездушное созданье, Кто о Творце не мыслит ежечасно. Но без науки мыслить мы не можем О высшей мощи, о величье божьем.
А Агрикан ответил — Неприлично При очевидном перевесе биться: Тебе открылся я и самолично В учености твоей мог убедиться. Ты говори, — мне и молчать привычно, Иль спи, коль есть охота, сколько спится. Так начинай, но только по условью, Пленяй меня лишь кровью и любовью.
Прошу тебя, как человека чести, Скажи, — я жду правдивого ответа: Ты ль тот Роланд, которого без лести Высоко чтут во всех пределах света? Как ты пришел? Зачем ты в этом месте? Влюблен ли так же, как в былые лета? Ведь рыцарь без любовного порыва Лишь с виду жив, по сердце в нем не живо.
Ответил граф: — Я тот Роланд, которым Убит Альмонт с Тройном, — было дело. Весь мир презреть я вынужден Амором,— Он вел меня до чуждого предела. Раз занялись мы длинным разговором, Признаюсь, что душой моей всецело Владеет ныне дочка Галафрона, Живущего в Альбракке без урона.
С ее отцом воюешь, хочешь кровью Залить поля и замутить криницы. А я сюда был приведен любовью. Единственно во славу той девицы, По верности, по чести и условью Я много раз касался узденицы; Чтоб путь завоевать к прекрасной даме, Я бьюсь, — иными не пленен мечтами.
Лишь Агрикан из речи убедился, Что то — Роланд, в Анджелику влюбленный, В лице превыше меры изменился,— Но скрыл волненье, ночью защищенный. Душой, умом и сердцем распалился, Стонал и плакал, как умалишенный,— Удары сердца так в груди стучали, Что чуть не умер он в своей печали.
Потом сказал Роланду: — Сам с собою Поразмышляй, — едва лишь солнце глянет, Мы выйдем в поле и приступим к бою, И кто-нибудь из нас уже не встанет. Так обращаюсь с просьбою одною: Чтоб раньше, нежли этот суд настанет, Желанную души своей царицу Ты бы отверг и отдал мне девицу.
Не потерплю я, жизнь доколе длится, Чтобы другой любил тот лик прелестный. На утре дня один из нас лишится Души своей и дамы в битве честной. И кроме ручейка, что здесь струится, О том узнает только лес окрестный, Что ты отверг ее в таком-то месте, В такой-то срок, — не долог он, по чести.
Роланд ответил — Не сдержать обета Мне не случалось, если обещаю. Но если я пообещаю это, Хоть клятвенно, — не выполню, я знаю. Глаза свои скорей лишу я света, Сам собственное тело искромсаю,— Без сердца и души мне легче влечься, Чем от любви к Анджелике отречься.
Царь Агрикан, пылавший свыше мочи, Не потерпел такого возраженья, И хоть была лишь середина ночи, Сел на Баярда и в вооруженье, Уверенно и гордо вскинул очи. И, вызывая графа на сраженье, Воскликнул: — Рыцарь, о желанной даме Теперь забудь иль ратоборствуй с нами.
Уже и граф схватил арчак рукою, Лишь прянул царь, врага сразить взыскуя; Быть преданным языческой душою Боялся он и, на коне гарцуя, Отважной речью отвечал такою: Ее никак отвергнуть не могу я,— И если б мог, все ж не отверг бы милой, А ты ее получишь — за могилой.
Как в море вихрь вдруг зашумит жестоко,— Два рыцаря напали друг на друга, На травяном лугу, в ночи глубокой. Пришпорили коней, зажали туго; Врага при свете лунном ищет око, Безжалостны удары архалуга, Затем что каждый — доблестный боец… Но замолкаю: песни здесь конец.

* * *

Прошу господ и рыцарей влюбленных, А также дам прекрасных и прелестных Послушать вновь о подвигах, свершенных Велением любви, вообще известных, О рыцарях, высоко оцененных, О их делах и поединках честных,— Сказ о Роланде и об Агрикане И благородстве их любовной брани.
Из предыдущей песни вы узнали, Как рыцари в их ярости жестокой Из-за любезной дамы в бой вступали, Хоть ночь была и мрак царил глубокий, Доверившись своей надежной стали, Изготовлялись к схватке одинокой, Надвинув шлемы, опустив забрала,— Как будто в полдень солнце им сияло.
В бой Агрикан как бешеный стремился, Роланд же фехтовал со знаньем дела. Уж пять часов их поединок длился, Уже заря на небе забелела. Тут страшный бой меж ними разразился. Горд Агрикан, досада в нем кипела, Что не сдается враг его удалый,— И он удар наносит небывалый.
Все раскроил булат неотразимый: Как мягкий хлеб, разрезал щит упругий. Но цел Роланд, таинственно хранимый,— Лишь задыхался граф, зажатый туго; Хоть сам он жив остался, невредимый, Раскромсаны и панцирь, и кольчуга. Тут пал удар такой ужасной силы. Что кости обнажил ему и жилы.
Не дрогнул граф, — Роланд не знает страха! Опять разит врага, но вдвое рьяно, Вот разрубил он царский щит с размаха И в бок ударом валит Агрикана. Царь весь в крови — кольчуга и рубаха, Обагрена у конских ног поляна. Щит рассеченный отлетел куда-то. Граф три ребра сломал у супостата.
Как оглашает вдруг лесные чащи Лев раненый своим рыканьем ярым, Так Агрикан, неистовством горящий, Ответный выпад устремил недаром: Врагу на темя пал булат разящий,— Граф под страшнейшим не бывал ударом! Лежит без чувств — ничто не уврачует! — И, есть ли голова иль нет, пе чует.
Звенит в ушах, совсем померкло зренье, Но конь ретивый, верный господину, Затрепетал и вскачь, без управленья, Понес его уже за луговину. И, если б дольше длилось оглушенье, Грозила бы погибель паладину. Но он воспрял, когда уж приближался Последний миг: в седле он удержался.
И, устыженный собственным позором, Сказал Роланд, уныньем удрученный: — Как покажусь перед прекрасным взором Анджелики, перед ее влюбленной Улыбкой, из сражения, в котором Я посрамился, ею поощренный? Кто слишком медлит в рыцарском служенье, Утратить может и вознагражденье,
Уже два дня себя позором крою, С одним не слажу, жалкий я воитель! Вот он опять стоит передо мною, Мой супостат и чести похититель. Коль час еще конца не будет бою, Свой меч я брошу и уйду в обитель, Монахом стану. Будь я окаянным, Коль опояшусь впредь оружьем бранным.
Но речь его едва ли кто расслышит; Стучит зубами, путает, как спьяна, Сам словно горн, и ртом и носом пышет,— И вихрем поскакал на Агрикана. Он весь — огонь, весь ненавистью дышит, Двумя руками сжата Дуриндана. И вот наотмашь, только начал схватку, Врагу рассек он правую лопатку.
В грудь меч проник, не знавший сожаленья,— Разбиты панцирь и броня стальная,— Хоть и была изрядного плетенья,— Подвздошной кости чуть не достигая. Мир не видал такого пораженья! Но Агрикан вскочил и, нападая, Погнал коня, да поздно: Агрикана С конем в траву повергла Дуриндана.
В паху застрял, внезапно омертвелом, Меч, стан его могучий рассекая. Погасли очи, лик стал вовсе белым,— Так человек бледнеет, умирая. Его душа уж расставалась с телом, Но он позвал Роланда и, вздыхая, Проговорил чуть внятно: — Рыцарь честный, Мой бог — твой бог, умерший смертью крестной…

* * *

Я видел, как из моря вдалеке Светило поднималось, озаряя Морской простор от края и до края И золотом сверкая на песке.
Я видел, как на утреннем цветке Роса играла — россыпь золотая, И роза, словно изнутри пылая, Рождалась на колючем стебельке.
И видел я, с весенним встав рассветом, Как склон травою первою порос И как вокруг листва зазеленела.
И видел я красавицу с букетом Едва успевших распуститься роз, И все в то утро перед ней бледнело.

* * *

Я вас прошу — со мною пойте, птицы, Как с вами петь Амур меня зовет, Влюбленные певицы; И ты, журчанье вод, Наполни стих музыкой сладкогласной.
О милой сердце бедное поет, Но столь она прекрасна, Что трепет превозмочь И в полный голос петь оно не властно.
Что с вами, птицы? Вы летите прочь. Вернитесь. Неужели Такая в сердце ночь, Что вы блаженства в нем не разглядели
Вы всё же улетели, И я кричу вослед: Как ветерку присуще дуновенье, На свете счастья нет, Которое с моим бы шло в сравненье.

* * *

С отарой белорунною в долину Пастушка держит путь — и ей с холма Видны, с дымком над крышами, дома В тени, уже заполнившей низину.
Усталый ратай разгибает спину, Пока над пашней не сгустилась тьма, Волов освобождает от ярма И к дому гонит сонную скотину.
И только мне, тревожных дум в плену, Не ведать сна, судьбе дивясь превратной, И вздохами сопровождать луну.
Как сладостна и как ты благодатна, Любви печаль: я снова не усну, И на душе — и больно и приятно.