Европейские поэты Возрождения.

БЕН ДЖОНСОН[368]. Перевод В. Рогова.

Гимн Диане[369].

Час царице воссиять! Феб на отдых отошел, Так войди в чертог и сядь На серебряный престол. Как ты Гесперу[370] мила, Превосходна и светла!

Гея, зависть отгони, Тенью твердь не заслоняй: Чистой Цинтии[371] огни Озарят небесный край — Ждем, чтоб свет она лила, Превосходна и светла.

Лук жемчужный и колчан Ненадолго позабудь И оленю средь полян Дай хоть малость отдохнуть; День в ночи ты создала, Превосходна и светла!

Триумф Хариты[372].

[372].

Посмотрите! Любимой моей Несется колесница С цугом горлинок и лебедей, А Купидон — возница. Ей — всех смертных умиленье И поклоненье, И, узрев ее облик, любой, Очарован красой, Возглашает священный обет: В вихре бурь, в лязге сеч ей стремиться вослед.

При огне золотистых кудрей Тусклей Любви светило, И сиянье прекрасных очей Мир страсти озарило! Не найти конца отраде В едином взгляде, Слов, достойных воспеть ее, нет! И чела ее свет Торжествует, вселенной лия Всеблагое начало стихий бытия.

Вы видали лилей белизну, Не тронутых рукою? Вы видали снегов пелену, Не смешанных с землею? Осязали мех соболиный, Пух лебединый? Обоняли шиповника цвет по весне Или нард на огне? Услаждала вас улья казна? Столь бела, столь нежна, столь прелестна она!

Песочные часы[373].

[373].

Взгляни: в стекле запаян, тонкий прах Давно остыл. Влюбленным, что от горестей зачах, Он раньше был. Он к милой льнул, что к свечке мотылек, Но взор ее страдальца сжег. И в смерти решено судьбой, Как в жизни злой, У пылких отнимать покой.

Ода к самому себе[374].

[374].

Ты о трудах, лентяй, Припоминал давно ль? Коль спит ученость, знай: Ей смерти ожидай. Безделье — злая моль, Что ум и мастерство пожрет, лишь ей позволь.

Иссяк ли Аонид Ручей?[375] Иль Кларий сам Струнами не звенит?[376] Иль оттого молчит Хор нимф по всем лесам, Что оскорбляет их сорок несносный гам?

Коль потому ты нем, То не без правоты; Умам великим всем Почета ждать зачем? В том силу черпай ты, Что добродетели цветут без суеты.

Пусть жадная плотва Кидается к крючкам, Где громкие слова Насажены едва — Они, присягу дам, Достойны жалости с презреньем пополам.

Вдохни же в лирный строй Сынов Япета пыл, Моли, гремя струной, Чтоб Аполлон благой Вновь на квадриге взмыл И пламя повое, как встарь, нам подарил.

И в век жеманный наш, Что чужд правдивых слов, Ты ль сцене-шлюхе паж? Будь, не впадая в раж, О важном петь готов Вдали от волчьих морд и от копыт ослов.

Памяти любимого мною. Мистера Вильяма Шекспира, Сочинителя; и о том, что он оставил нам[377].

[377].

Ни к этой книге, ни к тебе, Шекспир, Не мыслю завистью исполнить мир, Хотя твои писанья, признаюсь, Достойны всех похвал людей и муз. То правда. Но по этому пути, Хваля тебя, я б не хотел идти, А то пойдет невежество за мной, Ничтожный отзвук истины живой, Иль неразумная любовь, чей ход Лишь наудачу к правде приведет, Или коварство, чьи стремленья злы, Начнет язвить под видом похвалы. В том вред, как если сводня или б… Решилась бы матрону восхвалять, Но ты для них навек неуязвим, Не жертва их и не обязан им. Начну же: века нашего Душа, С кем наша сцена стала хороша, Встань, мой Шекспир! К чему в тиши могил, Где Чосер, Спенсер, Бомонт опочил,[378] Теснить их, чтобы кто-то место дал? Ты памятником без могилы стал. Ты жив еще, покуда жив твой том И мы для чтенья снабжены умом. Тебе искать я место не примусь Меж славных, но несоразмерных Муз. Будь нужен ты для наших лишь годов, Тебе б найти я равных был готов, Сказав, как Лили с Кидом ты затмил И Марло,[379] что исполнен буйных сил. Нет, хоть запас твоей латыни мал, А греческий еще ты меньше знал,[380] Тебя равнять с другими мне претит. Пускай Эсхил, Софокл и Еврипид, Пакувий, Акций, Сенека[381] придут И слушают, как сцену сотрясут[382] Твои котурны; а надень ты сокк[383] — И кто б тогда с тобой сравниться мог? Эллада дерзкая и гордый Рим Померкли пред умением твоим. Ликуй, моя Британия! Твой сын Над сценами Европы властелин. Не сын он века, но для всех времен! Порой расцвета муз, как Аполлон, Он к нам пришел наш слух отогревать Иль, как второй Меркурий, чаровать.[384] Была горда сама Природа им, Наряд из строк его был ей любим: Он так хитро и соткан был и сшит, Что ей талант иной не угодит. Шутник Аристофан, задира-грек, И Плавт с Теренцием[385] ушли навек: Они в забвение погружены, Как будто не Природой рождены. Но здесь одна ль Природа? Нет, права, Шекспир, есть также и у мастерства. Пусть сотворен Природою поэт, Но все ж Искусством выведен он в свет. Кто стих живой создать желает, тот Пусть, не жалея, проливает пот (Как ты), вздувая в горне жар огня, По наковальне Муз вовсю звеня, Иль вместо лавров стыд познает он! Прямой поэт и создан и рожден — Таков ты был! Живут черты отца В потомстве — так, не ведая конца, Шекспира ум и нрав живет в веках В законченных, отточенных строках, И каждая в могуществе своем Грозит невежеству, тряся копьем. О нежный лебедь Эйвона![386] Как мил Твой вид среди потоков наших был, А твой полет над Темзой, дивно смел, Элизу с Яковом пленить сумел! Но вижу я: взойдя на небосвод, Твое светило нам сиянье льет.[387] Звезда поэтов, ярче нам сияй И наш театр зачахший оживляй: Ушел ты — и ему надежды нет На луч в ночи, когда бы не твой свет.

Любовь и Смерть[388].

[388].

Мне ль в лета юные мои Судить о Смерти и Любви? Но я слыхал, что стрелы их Опасны для сердец людских; Нас одинаково разят И жар Любви, и Смерти хлад — Они, хоть облик их не схож, Готовят нам одно и то ж.

Губительна любая часть — Быть взорванным иль в бездну пасть; Ударит гром, плеснет волна — А пагуба от них одна; И так равны Любви огонь И Смерти хладная ладонь, Но все ж Любви способен пыл Мороз прогнать из тьмы могил.