Том 5. Детский остров.
* * *
Лавочница всплеснула руками и от огорчения едва не уронила на пол жестянку с мармеладом.
– Мой сын? Разбил стекло?! То-то он прибежал с улицы, забился за кровать и сидит там, как мышь под стойкой… О, сударь, мы сейчас это выясним.
Позвала сынишку и строго спросила:
– Ты разбил стекло?
Малыш помотал расцарапанным подбородком – нет.
– Как не ты? Господин видел, как ты удирал. Почему ты удирал?
– Я ловил бабочку.
– В феврале, на улице, бабочку?
– Ну, жука. Он пролетел, а я за ним. Он дальше, а я за ним. До самого дома добежал и споткнулся…
– Стыдись! Разбил, так должен сознаться. Что о тебе этот господин подумает?
– Ничего не подумает. Может быть, он сам разбил, а теперь на меня сваливает, чтобы ему не попало…
– Молчи!.. Сейчас же тебя нашлепаю, слышишь!
– Ты лучше его нашлепай. Что он ко мне пристает?..
Взрослый человек рассмеялся.
– Позвольте, мадам, не наказывайте его. Я сам его спрошу.
Он вынул из-за спины круглый, похожий на сорочье яйцо, камень и показал его мальчику:
– Чей это камень?
– Мой! – радостно закричал мальчик и, вдруг сообразив, что попался, захныкал. – Я не нарочно… Хотел бросить в стенку, а тут ваше окно по дороге попалось.
– Если бы по дороге моя голова попалась?
– Ну, вы тоже скажете. Не может же камень сразу разбить и стекло и голову… Что вы выдумываете?!
Мать рассердилась.
– Перестань болтать глупости! Сейчас же извинись и скажи, что больше не будешь.
– Сейчас же извинись и скажи, что больше не будешь, – покорно повторил мальчуган, обращаясь к стоявшему перед ним человеку.
– Не так! Смеешься ты надо мной, что ли? Бесстыдник…
– Ты же сама сказала…
Дело, впрочем, окончилось миром. Мальчик извинился, мать дала ему, как полагалось, три легких шлепка, он, как полагается, три раза взвизгнул и был посажен на час под стойку на скамеечку. Там у него был домашний карцер.
Стекольщика из строящегося соседнего дома лавочница обещала прислать вечером. Так как посетитель настаивал, что за стекло заплатит он сам, она упросила его взять от нее на память хотя бы апельсин.
И выбрала для него самый крупный и самый душистый. Но взрослый человек все-таки перехитрил лавочницу и, уходя, сунул незаметно апельсин под прилавок и оттуда тихим-тихим шепотом донеслось – «Мерси, сударь, больше не буду!».
1926.
Париж.
