Кладбище домашних животных.

ГЛАВА 9.

Элли подошла к отцу на следующий день рано утром. Выглядела она обеспокоенной. Луис работал над моделью в своем кабинете. Роллс-Ройс «Серебряный призрак» 1917 года — 680 деталей, 50 движущихся частей. Модель была почти готова, и Луис уже представлял себе шофера в ливрее, выходца из английских кучеров восемнадцатого-девятнадцатого столетия, величественно восседающего за рулем.

Луис помешался на моделях в десять лет. Начав со «Спэда» Первой Мировой, который подарил ему дядя Карл, Луис собрал большинство аэропланов «Ревела», и с десяти до двадцати лет делал вещи большие по размеру и намного более сложные. Он прошел период кораблей в бутылках и период военных машин, период, когда делал копии ручного оружия, такие реалистичные, что верилось: оно не может не выстрелить, если надавить на курок-, кольты, винчестеры, люгеры и даже «бантлин спешал». Но последние пять лет или около того было отдано большим кораблям для круизов. Модель «Луизианы» и одна из моделей «Титаника» стояли на полках в его кабинете в лазарете университета, а «Андреа Дория», законченная только-только перед тем как они покинули Чикаго, ныне совершала круизы на камине в их гостиной. Теперь Луис перешел к классическим автомобилям, а если все сохранится как есть, пройдет четыре-пять лет, так он предполагал, прежде чем желание делать что-то новенькое захлестнет его. Речел смотрела на это, его единственное настоящее хобби, с поистине женским снисхождением, которое, по мнению Луиса, несло в себе элемент легкого презрения. Даже после десяти лет совместной жизни, она, кажется, думала, что когда-нибудь Луис повзрослеет. Возможно, отчасти такое отношение передалось ей от отца, который до сих пор так же сильно, как и в то время, когда Речел и Луис поженились, верил, что Луис для зятя слишком большая жопа.

«Может, Речел права, — думал Луис. — Может, проснувшись как-нибудь утром, когда мне исполнится тридцать семь, я сложу все эти модели на чердаке и займусь дельтапланеризмом». Между тем Элли выглядела серьезно настроенной. Луис услышал разносящийся далеко в чистом воздухе воскресный колокольный звон, созывающий паству.

— Пап, — начала Элли.

— Привет, ягодка. Что, случилось?

— Да ничего, — ответила девочка, но выражение ее лица говорило об обратном; по ее лицу было видно, что проблем куча, да еще каких, благодарю покорно! Ее волосы были только что расчесаны и свободно спадали ей на плечи. В таком освещении они казались намного светлее, чем каштановые, хотя со временем они безусловно потемнеют. Елена надела нарядное платьице, и это навело Луиса на мысль, что его дочь почти всегда по воскресеньям надевает платье, хотя Криды не ходили в церковь.

— Что ты строишь, пап?

Осторожно приклеивая крыло, Луис повернулся к дочери.

— Посмотри, — сказал он и осторожно дал ей колпаки на колеса. — Видишь, сюда пойдут колпаки со сдвоенным R? Крошечная деталь, правда? Если бы мы полетели в Шутаун на День благодарения note 6 на реактивном L-1011, ты бы увидела на двигателях те же сдвоенные R.

— Большое дело — крышки на колеса! — девочка положила деталь назад.

— Ради бога, — взмолился Луис. — Имея собственный Роллс-Ройс, можно называть их крышками на колесах. Имея достаточно денег, чтобы купить Роллс, можно немного важничать. Когда я заработаю второй миллион, непременно куплю себе «Роллс-Ройс Корнич». Потом, когда Гаджу станет плохо в машине, он сможет рыгнуть на чехлы настоящей кожи. — «И, кстати, Элли, что же у тебя на уме?» С Элли такие фокусы не срабатывали. Ее нельзя было спрашивать прямо. Елена всегда вела себя осторожно и могла решить, что не стоит высказывать свои мысли вслух. Этой чертой ее характера Луис иногда просто восхищался.

— А мы богаты, папочка?

— Нет, — ответил он, — но и голодать не будем.

— Майкл Барнс в школе сказал, что все врачи богатые.

— Ладно. Можешь сказать Майклу Барнсу, что многие врачи становятся богатыми, но для этого нужно проработать лет двадцать… и невозможно стать богатым, работая в университетском лазарете. Становятся богатыми специалисты: гинекологи, ортопеды или неврологи. Они быстро богатеют. А у терапевтов, вроде меня, это занимает много времени.

— Тогда почему, папочка, ты не стал специалистом? Луис снова подумал о своих моделях и о том, почему больше не захотел строить военных самолетов; о том, как забросил танки типа «Тигр» и ручное огнестрельное оружие; о том, как решил (среди ночи, так казалось в ретроспективе), что строить корабли в бутылках просто глупо; и еще Луис подумал: на что будет похоже, если он потратит всю жизнь, оберегая детские ножки от плоскостопия или, надев тонкие латексные перчатки, станет всю жизнь прощупывать указательным пальцем канал вагины, изучая опухоли или повреждения.

— Мне это определенно не нравится, — сказал он. В кабинет вошел Черч, остановился, изучая обстановку ярко-зелеными глазами. Потом он тихо запрыгнул на подоконник и, удобно устроившись, решил вздремнуть.

Элли посмотрела на кота и нахмурилась. Луис был поражен; такое поведение дочери выглядело чересчур странным. Обычно Элли смотрела на Черча с любовью, такой сильной, что это слегка шокировало. Элли прошлась по кабинету, разглядывая разные модели, и почти небрежно сказала:

— Мальчишки многих похоронили на кладбище домашних любимцев, ведь так?

«Ах, вот в чем дело», — подумал Луис, но не стал озираться, а, изучив инструкции, начал приделывать на Ролле габаритные фары.

— Пожалуй, — наконец ответил он. — Мне кажется, больше сотни домашних зверьков.

— Папочка, почему животные не живут так же долго как люди?

— Некоторые живут так же долго, а иные много дольше, — ответил Луис. — Слоны живут очень долго… а есть морские черепахи, такие древние, что люди не знают, сколько им лет… или знают, но не могут в это поверить.

Элли пропустила слова отца мимо ушей.

— Слоны и морские черепахи не домашние животные. Вес домашние животные долго не живут. Майкл Барнс сказал, что один год в жизни собак — девять лет нашей жизни.

— Семь, — автоматически поправил Луис. — Я вижу, куда ты клонишь, дорогуша. В этом есть определенная правда. Собака, которая прожила двенадцать лет — старая собака. Видишь ли, эта вещь называется метаболизмом, и именно метаболизм отмеряет время жизни. Конечно, он, кроме того, делает и другие вещи: некоторые люди, как твоя мама, много едят и остаются тонкими. Другие, например я, не могут много есть, не поправляясь. Наш метаболизм другой, вот и все. Метаболизм делает большую часть работы по обслуживанию живого существа. Он как часы тела. Собаки обладают очень быстрым метаболизмом. Метаболизм людей много медленнее. Мы живем до семидесяти двух… большинство из нас. И поверь мне: семьдесят два года — очень долго.

Поскольку Элли выглядела на самом деле встревоженной, Луис надеялся, что его рассказ звучит научно и убедительно. Ему было тридцать пять, и, казалось, эти годы пролетели так быстро и незаметно, словно мгновенно канули в небытие.

— Морские черепахи имеют достаточно медленный метаболизм…

— А коты? — спросила Элли и снова покосилась на Черча.

— Коты живут столько же, сколько собаки, — ответил Луис, — в основном. — Это была ложь, и Луис знал это. У котов стремительная жизнь, и они часто принимают кровавую смерть, обычно так, что люди не видят этого. Вот Черч, нежащийся под солнцем (или делающий вид); Черч, который мирно спит на кровати его дочери каждую ночь; Черч, который был таким милым, когда был котенком, и все время запутывал нитки в клубки. Но Луис видел, как Черч подкрадывался к птице со сломанным крылом; зеленые глаза кота тогда блестели от любопытства и… да, Луис мог поклясться… холодного восторга, Черч редко убивал того, за кем охотился, но было одно выдающееся исключение — большая крыса, видимо, пойманная между домом, где находилась их квартира, когда они жили в Чикаго, и соседним. Эту крошку Черч просто растерзал. Было пролито так много крови, что Речел, тогда шестой месяц вынашивавшая Гаджа, убежала в ванную, где ее вырвало. Стремительная жизнь, стремительная смерть. Собаки ловят кошек и терзают их, вместо того, чтоб просто гоняться за ними, как это делают глупые, доверчивые псы в мультфильмах по телевизору, да и сами коты грызутся между собой; отравленные приманки и проезжающие автомобили. Коты — гангстеры животного мира, живут вне закона и часто так и гибнут. Огромное их число так никогда и не доживает до старости.

Но об этом нельзя рассказывать пятилетней дочери, которая впервые в жизни столкнулась со Смертью.

— Я имею в виду, — продолжал Луис, — что Черчу сейчас всего три года, а тебе пять. Он еще будет жив, когда тебе исполнится пятнадцать, и ты станешь студенткой второго курса высшей школы. А это случится еще не скоро.

— Не так уж долго ждать, — заявила Элли. Теперь ее голос дрожал. — Не так уж долго!

Луис прервал работу над моделью и жестом подозвал дочь. Она села ему на колено, и он снова был поражен ее красотой; от волнения она стала удивительно хороша. У Элли была темная, почти левантийская кожа. Тони Бентон — один из докторов, что работал с Луисом в Чикаго, однажды назвал Елену Принцессой Индейцев.

— Дорогая, что до меня, так я отпустил бы Черчу сто лет жизни, — сказал Луис. — Но не я определяю правила игры.

— А кто? — спросила Элли, а потом с бесконечным презрением добавила:

— Я так думаю: Бог!

Луис не мог сдержать улыбки. Слова девочки прозвучали так серьезно.

— Бог или кто-нибудь еще, — сказал он. — Часы жизни бегут… это я знаю точно. И нельзя их остановить, крошка.

— Я не хочу, чтобы Черч был похож на тех мертвых домашних любимцев! — неожиданно с яростью взорвалась она. — Я не хочу, чтобы Черчумер! Он — мойкот! Он не кот Бога! Пусть у Бога будет свой кот! Пусть у Бога будут все проклятые, старые коты, если он хочет, пусть убивает их! Черч — мой!

Осторожно пройдя через кухню, в кабинет заглянула испуганная Речел. Элли плакала на груди Луиса. Теперь страх получил Имя, маска упала с его лика и можно было посмотреть ему в глаза. Теперь, даже если от страха нельзя будет полностью избавиться, его, по крайней мере, можно выплакать.

— Элли, — проговорил Луис, крепко обнимая ее. — Элли, Элли, Черч не мертв. Он тут, спит.

— Но он может умереть, — всхлипнула девочка. — Он может умереть в любой момент.

Луис держал, обнимал ее, понимая правда это или нет, что дочь плачет из-за несговорчивости Смерти, ее безразличия к протестам и слезам маленькой девочки; что Элли плачет из-за жестокой непредсказуемости Смерти; она плачет из-за удивительной и одновременно ужасной способности человека на основании ассоциаций делать выводы, которые или красивы и благородны, или ужасающе мрачны. Все те домашние зверьки умерли, значит умрет и Черч…

(В любой момент) …и будет похоронен, а если это случится с Черчем, то может случиться с мамой, с папой, с ее братом-малышом, с ней самой. Смерть — неопределенное понятие, а вот Хладбише Домашних Любимцев — определенное. В этих вещах есть правда, которую могут почувствовать даже дети.

Легко соврать в такой момент, так как он соврал, говоря о продолжительности жизни кота. Но ложь вспомнят позже, и, возможно, она, в конце концов, окажется отмеченной в табеле успеваемости, которые все дети составляют на своих родителей. Его собственная мать тоже однажды сказала ему такую ложь… безвредную ложь о том, что женщины, когда по-настоящему хотят этого, находят малышей в мокрой от росы траве. И хотя ложь эта была совершенно безвредной, Луис никогда не простил мать за то, что она обманула его… да и себя самого за то, что поверил в эти россказни.

— Милая, это случается, — сказал он. — Это — часть жизни.

— Плохая часть, — закричала девочка. — Очень плохая! На это было нечего ответить. Елена заплакала. Возможно, ее можно было успокоить, но ее слезы — необходимый первый шаг к нелегкому примирению с действительностью, которая никуда не денется.

Луис обнимал дочь и прислушивался к воскресному, колокольному звону, плывущему над сентябрьскими полями. Выплакавшись, Элли заснула, а Луис не сразу заметил, что девочка спит.