Кладбище домашних животных.

* * *

Луис побежал, содрогнувшись от боли, которая вспыхнула в верхней части тела и спустилась вниз, — боли перенапряженных мускулов. Но когда он заскочил в теплую кухню, телефон прозвонил всего шестой или седьмой раз. Звонок оборвался, когда Луис схватился за трубку. Поднеся трубку к уху, Луис сказал: «Алло», но ответил ему только долгий гудок.

«Это — Речел, — подумал он, — но я же могу перезвонить ей».

Неожиданно набрать номер Чикаго оказалось такой трудной работой… так же трудно как танцевать с матерью Речел… о, ошибочка… как танцевать с ее отцом, размахивающим чековой книжкой… готовым заплатить за Речел… и потом еще Элли! Элли могла захотеть поговорить с папочкой. В Чикаго время сдвинуто на час. Элли могла спросить папочку, как чувствует себя Черч.

«Замечательно. Черч великолепен. Попал под грузовик „Оринго“. Однако, я не уверен, что это был грузовик „Оринго“. Кто еще может не оценить драматичность того, что случилось, если вы понимаете, что я имею в виду? Не понимаете? Да ладно, не обращайте внимания… Грузовичок прикокнул кота, но нет, что вы, ничуть не изуродовал. Джад и я похоронили котика в земле, где в старые времена хоронили своих мертвецов добрые Микмаки. Это своеобразная такая пристроечка к Хладбищу Домашних Любимцев, если вы понимаете, что я имею в виду — Да, как-нибудь отведу вас туда. Мы возложим цветы к могилке… ах, извините, к пирамидке нашего котика… Конечно, после того, как трясинка замерзнет, а мишки отправятся спать на зиму».

Повесив трубку, Луис завернул в ванну и наполнил ее горячей водой. Сняв одежду, он выкупался. Назло холоду он пропотел, словно побывал в парилке, да и воняло от него страшно.

В холодильнике оставались бефбуи. Луис отрезал несколько ломтиков, взял кусок хлеба с тмином и прибавил два толстых кружка салатного лука. Мгновенно он созерцал свое творение, а потом полил его кетчупом и накрыл еще одним куском хлеба. Если бы Речел и Элли были рядом, они скривили бы носы в одинаковой гримасе отвращения… ох, и толстый же сэндвич получился!

«Хорошо, но вы упустили случай покривить носами, мои милые дамы», — подумал Луис и с жадностью и удовольствием проглотил сэндвич. На вкус просто великолепно! «Поговорка гласит: кто пахнет как свинья, ест как волк», — подумал Луис и улыбнулся. Он послал следом за сэндвичем несколько больших глотков молока из картонного пакета… еще один поступок, увидев который, Речел бы нахмурилась. А потом он отправился в кровать, не почистив зубы! Боль растаяла, став едва ощутимой, ноющей, и Луис стал чувствовать себя почти хорошо.

Его часы оказались на том самом месте, где он их оставил, и Луис посмотрел, который час. Десять минут девятого! На самом деле невероятно!

Луис выключил свет, лег на бок и уснул.

Он проснулся часа в три ночи и, шаркая, отправился в туалет. Мочась, он зажмурился от яркого света лампы, словно сова, а потом неожиданно понял, в чем противоречие, которое не давало ему покоя, и глаза его вылезли из орбит… словно два куска соединились с глухим стуком и отскочили в разные стороны.

Вечером Джад сказал ему, что его пес умер, когда Джаду было десять… умер от инфекции после того, как налетел на кусок ржавой, колючей проволоки. Но в конце лета, когда они все вместе ходили на Хладбище Домашних Любимцев, Джад говорил, что собака умерла от старости и была похоронена на хладбище — он даже показал надгробие, хоть годы и стерли надпись, нацарапанную на нем.

Луис спустил воду, выключил свет и вернулся в постель. Что-то еще было неправильно… и тут он понял, что еще не так. Джад родился одновременно с веком, а в тот день на Хладбище Домашних Любимцев он сказал Луису, что его собака умерла в первый год Первой Мировой. Тогда Джаду было четырнадцать, если он имел в виду начало войны в Европе. Его призвали, когда ему исполнилось семнадцать, но Америка уже перестала участвовать в военных действиях.

Но вечером Джад сказал, что Слот умер, когда Джаду было десять лет…

«Ладно, Джад — старик, а старые люди могут путаться в воспоминаниях, — с облегчением подумал Луис. — Джад сам говорил, что замечает, как забывает имена и адреса, которые знал раньше; иногда встает утром, пытаясь вспомнить, что он накануне планировал сделать в это утро. Для человека его возраста, слава Богу, он обладает великолепной памятью… но, может, как раз тут старость одержала верх; забывчивость, так звучит даже лучше правильнее. Ничего особенного в том, что человек забыл точную дату смерти собаки, когда прошло лет шестьдесят. Да и обстоятельства, при которых она умерла, забыл. Забыл и все».

Но Луис не мог уснуть. Долго он лежал, не засыпая, вслушиваясь в тишину пустого дома, а ветер шуршал плющом снаружи.

Наконец, он уснул, не сознавая, когда перешел грань сна, но, видимо, он все-таки уснул, потому что, если бы он не уснул, как бы он услышал шлепанье босых ног, шаги кого-то, кто медленно поднимался по лестнице? Тогда Луис подумал: «Оставь меня, Пасков! Оставь меня одного, что сделано, то сделано. Что умерло, то умерло…» И шаги стихли.

И хотя множество других необъяснимых вещей еще случилось за этот насыщенный событиями год, Луиса больше никогда не беспокоил призрак Виктора Паскова, как наяву, так и во снах.