Кладбище домашних животных.

ГЛАВА 39.

— В те дни, когда еще шла война… поезд остановился в Орпингтоне, и Билл Батермен приехал на катафалке на станцию забрать своего сына Тимми. Гроб грузили четыре железнодорожника. Я был одним из них. Там же присутствовал парень из «Регистрации Смертей» — была такая военная версия похоронного бюро, Луис. Но парень из «Регистрации Смертей» даже не вышел из вагона. Он сидел в вагоне рядом с двенадцатью гробами и пил… Мы загрузили Тимми в катафалк-кадиллак… В те дни ничего необычного не было в таких «вагонах-поторопись!», потому что в те дни существовал огромный концерн, который занимался тем, что рассылал и хоронил мертвецов до того, как они сгниют. Билл Батермен стоял на перроне с каменным лицом, какой-то… думаю… скажем так, серый, как пепел. Но он не плакал. Машинистом на паровозе в тот день был Хьюи Грабер, и он сказал, что тот военный от «Регистрации…» как турист. Солдаты загрузили полный вагон гробов в Лиместоне на Прескью Асле, а гробы туда привезли с юга. Солдатик сказал Хьюи, что у него есть пять бутылок ржаного виски. Он пронес их под рубашкой. Говорил он примерно так: «Хорого, миссстср инженер, септодня вы поведете Сверхъестественный Поеезд, знаете об этом?» Хьюи только кивнул. «Тогдаааладно. Многие называаают этот поееезд — Поездом Мертвых из Алабамы». Хьюи попросил парня вынуть из кармана список мертвецов и мельком взглянул на него. «Сперва нам нужно будет сгрузить два гроба в Хоултонс, а потом один в Пассадамкедже, два в Бангоре, один в Дерри, один в Ладлоу и так далее… Я чувствую себя словно задушенный молочник… Хотите выпить?» А Хьюи взял и вылил выпивку на землю. Бангор не то место, где ловят машинистов, от которых несет ржаным виски, но парень из «Регистрации…» ничего потом против Хьюи не имел, даже больше; Хьюи утаил факт пьянства от армейского начальства. «Они бы устроили тому парню выволочку», — так потом говорил Хьюи. Так они и работали, сгружали на разных станциях накрытые звездно-полосатыми флагами гробы. На какой станции один, на какой — два. Всего гробов было восемнадцать или двадцать. Хьюи сказал, что они сгружают их всю дорогу от самого Бостона; и всюду были плачущие и причитающие родственники; всюду, кроме Ладлоу… а в Ладлоу Хьюи увидел только Билла Батермена, который, как он сказал: «выглядел так, словно сам почти мертвец, только ждал подходящей минуты дух испустить». Когда же турне закончилось, Хьюи взял того солдатика и они посетили штук пятнадцать или двадцать разных мест… и Хьюи напился до чертиков, а потом отправился к одной проститутке (раньше он никогда в жизни себе этого не позволял), а проснулся сильно исцарапанный и весь трясущийся; он сказал, что понимает, почему такие поезда называют сверхъестественными, и больше он никогда ни за какие премии не станет водить сверхъестественные поезда… А тело Тимми отвезли в морг Гринслана на Улице Папоротников. Этот морг находился на том месте, где сейчас Новая Прачечная Франклина, и через два дня Тимми похоронили на кладбище «Плеасантвиев». Все, как положено… Так вот, я скажу тебе, Луис. Когда Тимми убили, миссис Батермен уже лет десять как умерла. Она-то еще пока живая была, пыталась родить второго ребенка, но ничего из этого не получилось. Второй ребенок, наверное, облегчил бы боль Билла, как по-твоему? Второй ребенок помог бы старому Биллу забыть Тимми, который доставил отцу столько горя; Тимми, которому уже ничем нельзя было помочь. Я бы на твоем месте, Луис, тоже выбрал бы этот путь. Ребенок и жена останутся живы и все пойдет путем. А Тимми… Заменяя лейтенанта в своем взводе, так было написано в письме, которое получил Билли, Тимми был застрелен на дороге, ведущей в Рим, 15 июля 1943 года. Его тело поплыло домой через два дня и прибыло в Линестон девятнадцатого. Потом, на следующий день, его погрузили на сверхъестественный поезд Хьюи Грабера. Большинство из тех солдат, что убили в Европе, развозили по домам на таких поездах… Тимми прошила очередь из автомата, и посмертно он был награжден Серебряной Звездой… Тимми похоронили… не спрашивай когда, точно не знаю, но думаю, это случилось 22 июля. И через четыре или пять дней Марджи Вашбарн, которая работала на почте, увидела Тимми, идущего по дороге к конюшне Йорка. Марджи с криками убежала… понимаешь почему? Она пошла назад на почту, бросила кожаную сумку с недоставленной почтой прямо на стол Джорджа Андерсона и сказала ему, что пойдет домой и ляжет в постель. «Марджи, тебя тошнит? — спросил Джорджи. — Ты белая, как крыло чайки». «Я теперь буду дрожать всю жизнь и я не хочу говорить с вами об этом, — ответила Марджи Вашбарн. — Я и Бриану об этом ничего не скажу (это был ее муж), и матушке своей и никому-никому не скажу. Когда я умру и отправлюсь на небеса, если Иисус меня попросит рассказать… нет, может ему-то я расскажу. Но я не верю в то, что увидела». И она ушла. А все знали, что Тимми умер. Некролог был напечатан в Бангорских «Дели ньюс» и Эллсвортском «Американ» неделю назад… ну там фотография и все такое полгорода было на похоронах. А тут Марджи видела его идущим по дороге… идущим пошатываясь… Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону… но только уже минут через двадцать… Теперь она умерла… А Джордж рассказал мне, что сразу понял: она хотела ему рассказать что-то о том, что видела. И еще Джордж сказал: ему показалось, Марджи немного повредилась в уме, ты понимаешь? «Тимми такой бледный, — так она рассказывала минут через двадцать, — и одет в старые брюки и вылинявшую рубашку цвета хаки». А в тот день, должно быть, градусов двадцать было в тени. Марджи еще сказала, что у Тимми волосы торчат в разные стороны. «Его глаза, словно изюминки в хлебе. Я видела его призрак. Вот что испугало меня. Никогда я раньше ничего похожего не видела». Вот так сказала та, кто увидела его первой. Но вскоре выяснилось, что и другие видели Тимми. Миссус Страттон… мы называли ее «миссус» потому что всю жизнь она была незамужней, разведенной давалкой; у нее был двухкомнатный домик, там где Педерсенская дорога соединялась с Ханкокской. У нее было много пластинок и она всегда была готова составить вам компанию, если у вас найдется долларов десять, которые не так уж трудно было в те времена заработать… десять долларов, чтоб оплатить ее услуги. В общем, она тоже видела Тимми со своей веранды и сказала, что он шел по обочине дороги, а потом остановился. «Постоял он там», — так она говорила. Руки Тимми болтались, а голова наклонилась вперед: выглядел он словно боксер, только что получивший нокаут. Миссус рассказала, что сама стояла тогда на веранде, а сердце у нее заходилось, как у старухи лет шестидесяти, которая едва двигается «Потом, — рассказала она, — Тимми повернулся. Выглядел он словно человек, упившийся до беспамятства». Тимми посмотрел прямо на нее. У нее аж руки задрожали; она уронила корзину с бельем и белье рассыпалось, испачкалось. Она сказала о глазах Тимми… она сказала, что они словно глаза мертвеца: тусклые, как мрамор. Но Тимми видел ее… и он усмехнулся… еще она сказала, что Тимми заговорил с ней. Спросил ее, чего это она застыла, ведь он-то и не думает приставать к ней. Если только ночью придет выеб… т. Миссус Страттон убежала с веранды в дом и не выходила больше недели, пока все не закончилось… Многие видели Тимми Батермена. Большей частью они все уже умерли… и Миссус Страттон и другие, но есть несколько старых кляч, вроде меня, которые могут еще порассказать тебе… если ты правильно попросишь их… Мы видели его, скажу я тебе… Тимми-то бродил туда-сюда по Педерсенской дороге, где-то в миле от дома своего отца. Он ходил туда-сюда, взад-вперед весь день, и все знали об этом. А он и ночью ходил. Рубашка не застегнута, лицо бледное, волосы торчат в разные стороны, расстегнутая ширинка, и этот его взгляд… этот взгляд… Джад сделал паузу, чтобы закурить, потом, встряхнув рукой, погасил спичку и посмотрел на Луиса через туман плывущего синегодыма. Их история старика звучала конечно совершенно безумно, в глазах Джада не было лжи.

— Знаешь, есть много историй и фильмов — не думаю, что они хоть чуть-чуть правдивы, о зомби с Гаити. В таких фильмах ожившие мертвецы ходят, волоча ноги, и их мертвые глаза смотрят вперед, а ходят они медленно, неуклюже. Так вот, Тимми Батермен напоминал их. Луис, он напоминал зомби из дешевых фильмов, но он не был зомби. Он казался чем-то большим. Что-то было у него в глазах, Луис. Не знаю, как объяснить то, что я хочу тебе рассказать. Не знаю, захочу ли я вспоминать его глаза, даже если окажусь в аду… Хитрость, вот что было в них. Словно разговаривая с Миссус Страттон, он и впрямь решил ночью заглянуть к ней. Что-то вселилось в него, Луис. И не думаю, чтоб оно было разумным и чересчур сильным… а может, ничего такого и не было… и Тимми Батермен изменился совсем по другой причине. Спорно… он постоянно слышал идущий откуда-то радиосигнал. Глядя на него, ты сразу понимал: «Если он ко мне прикоснется, я закричу..» Вроде так… Так что Тимми бродит туда-сюда по дороге еще один день. Я тогда отработал смену и вернулся домой. А тогда уже, должен сказать, 30 июля… Так вот, вернулся я домой, а у меня на задней веранде сидит Джордж Андерсон — начальник почты, ты его не знаешь, и пьет холодный чай с Ганнибалом Бенсоном — вторым человеком в нашем дорожном управлении. С ними еще был Алан Пуринтон — начальник пожарной охраны. Норма тоже сидела с ними, но ничего не говорила… У Джорджа была изуродована правая нога. Случилось это, когда он работал на железной дороге, и теперь травма причиняла ему много неудобств в жаркие и влажные дни. Но он сидел у меня на веранде, как бы там ни болела его нога. «Это зашло слишком далеко, — сказал мне Джордж. — У меня почтальон не желает ходить по Педерсенской дороге — это первое. Кроме того, пора привлечь к ответственности „Каина“ и его сыночка». «Кого это ты называешь „Каином“? — поинтересовался я. Ганнибал рассказал мне, что звонил в Военный Департамент, связался с лейтенантом по имени Кинсмен, в чьи обязанности входит следить, чтоб никто из военных дураков ничего не выкинул. „Четверо или пятеро местных написали в Военный Департамент, — продолжал Ганнибал, — и этот лейтенант Кинсмен оказался заинтригованным. Если бы только кто-то один написал письмо, они бы только посмеялись. Кинсмен сказал, что звонил в полицию в Дерри и сказал, что, возможно, у них в Ладлоу появились проблемы с психопатами, ненавидящими семью Батерменов. Дело в том, что письма пришли от разных людей. Лейтенант сказал „Это видно даже по почерку и имена на конвертах тут ни при чем“. А во всех письмах одно и то же — безумная новость, мертвый Тиммоти Батермен сбежал из Ада и его оживший труп расхаживает туда-сюда по Педерсенской дороге. Этот Кинсман должен был или куда-то отослать парня или получить от него объяснения, — закончил Ганнибал. — Все хотят знать, то ли Тимми мертв, то ли он в самоволке. Видно, военные на все сто не уверены в своих записях. Еще они хотят знать: кто похоронен в гробу Тимми Батермена, если тот жив?“ Теперь понимаешь, Луис, неприятности какого рода возникают прежде всего. Мы там сидели, пили холодный чай и разговаривали. Норма спросила нас, хотим ли мы по сэндвичу, но есть никто не хотел. Мы все ходили вокруг да около и, наконец, решили поехать к Батермену. Никогда я не забуду того вечера, даже если доживу и стану старше вдвое. Вечер был теплым. Теплее чем в Аду. Солнце напоминало баскетбольный мяч в корзине облаков. Никто из нас не хотел идти в гости к Батсрменам, но пришлось. Норма поняла это раньше, чем любой из нас. Она, выдумав какую-то причину, отвела меня в сторону и сказала: „Не давай им шастать вокруг дома Батерменов, а постарайся как можно быстрее увести их оттуда, Джадеон. Ты должен думать о последствиях. То, что происходит — отвратительно!“.

Джад внимательно посмотрел на Луиса.

— Она так и сказала, Луис. Это ее слово. «Отвратительно». И еще она прошептала мне на ухо: «Если что-нибудь случится, Джад, беги. Не думай о других: они увидят все сами. Ты помни обо мне и сразу, если что-нибудь случится, спасай свою шкуру…» Мы поехали к Батерменам на машине Ганнибала Бенсона — этого сукиного сына, прикарманившего все А-купоны, выписанные на город. Правда, честно говоря, не знаю, как ему это удалось… Пока мы ехали, никто ничего не говорил, но все мы дымили, словно паровозы. Мы боялись, Луис, все мы боялись. Но единственный, кто сказал что-то дельное, так это Алан Пуринтон. Он сказал Джорджу: «Билл Батермен ходил к чертям, в лес, на север от 15 шоссе, гарантирую». Никто ему не возразил, но я помню, как кивнул ему, Джордж. В общем приехали мы к Батерменам, и Алан постучал. Никто не ответил, тогда мы обошли дом и нашли там обоих: Билл Батермен сидел на задней веранде, накачавшись пивом, а Тимми стоял там же — на заднем дворе и смотрел, как садится красное, окровавленное солнце. А лицо его казалось пурпурным; словно с него содрали кожу. А Билл… он выглядел словно дьявол. Мне показалось, что он потерял фунтов сорок. Глаза у него запали, словно маленькие зверята, заблудившиеся в пещерки… и рот дрожал, перекосившись на левую сторону.

Джад сделал паузу, словно решал, что сказать, а потом незаметно кивнул.

— Луис, он выглядел так, словно его прокляли. Тимми посмотрел на нас и усмехнулся. Только, казалось, он хочет не усмехнуться, а закричать от ужаса. Потом он повернулся и снова стал смотреть на заходящее солнце. Билли же сказал: «Я, парни, не слышал, как вы стучали», но по лицу видно было — он врет. От стука Алана и мертвые проснулись бы… даже глухие. Никто ничего больше говорить, похоже, не собирался, так что начал я:

«Билл, я слышал, твой парень убит в Италии». «Тут какая-то ошибка», — ответил он, глядя прямо на меня. «В чем ошибка?» — спросил я. «Ты же видишь, он стоит вон там, разве нет?» — поинтересовался Билли. «Тогда кого же ты похоронил в гробу на „Плеасантвиев“?» — спросил его Алан Пуринтон. «Будь я проклят, если знаю, — сказал Билли. — И будь я проклят, если мне на это не наплевать». Он потянулся за сигаретами и рассыпал их по веранде, сломал две или три, прежде чем закурил. «Может, провести эксгумацию? — спросил Ганнибал. — Ты думал об этом? Я могу позвонить в проклятое богом Военное Министерство. Они захотят узнать, может, они похоронили какого-то другого парня вместо Тимми». «Ладно! Это все, с чем вы пожаловали, черт возьми?! — грубо сказал Билли. — Все это касается только меня, ведь так? Вот мой мальчик. Он пришел домой на следующий день после похорон. Он в шоке или что-то в таком духе. Теперь он стал немного странным: и днем и ночью гуляет по округе». «Бросай, Билл, — одернул я его, и по всему было видно, что я на него злюсь. — Если они выкопают гроб и увидят, что он — пуст, хотя ты наверняка набил его камнями, после того как вынул оттуда своего парня, но наверняка-то я не знаю… Зато я знаю, что случится потом, и Ганнибал, Джордж и Алан тоже знают, и ты знаешь. Ты свалял большую глупость, когда поперся в лес, Билл, и наделал себе, да и всему городку много неприятностей». «Думаю, ты и твои парни знают, как пойти отсюда, — ответил мне Билл. — Я ничего не хочу объяснять ни тебе, ни кому-либо еще. Когда я получил телеграмму, то потерял смысл жизни. Я почувствовал себя так, словно обмочился в штаны. Ладно, я вернул себе парня. Но ведь они не правы были, когда забрали его у меня. Ему было всего семнадцать. Он — все, что у меня осталось, когда его мать ушла от меня, и плевал я на ваше е… е государство. Еб… я вашу армию! Еб… я Военное Министерство. Еб… я Соединенные Штаты Америки и таких говнюков как вы, тоже. Я вернул его к жизни. Он пришел назад. Вот и все, что я вам скажу. А теперь топайте, откуда пришли». Рот его дрожал, зубы стучали, а на лбу выступил пот, выступил большими каплями, и только тогда я понял, что он совсем рехнулся. И меня такое дело довело до безумия. Жить вместе с такой… тварью.

Луис почувствовал, как волна тошноты поднимается из желудка: слишком много пива он выпил и слишком быстро. Его все-таки должно вырвать. Тяжелое ощущение перегруженного желудка подсказывало: это случится скоро… ох, как скоро…

— «Ладно, мы все равно ничего сделать не сможем, — сказал тогда Ганнибал. — Мы пойдем, Билл, пусть Господь поможет тебе!» А Билл ответил ему: «Бог никогда не помогал мне. Я сам себе помог». Вот тогда Тимми и пошел на нас. Даже жил он неправильно, Луис. Тимми ходил словно старый-старый дед. Он поднимал одну ногу, ставил ее, потом поднимал другую, но создавалось впечатление, что он волочит их, словно краб. Когда он подошел ближе, мы увидели красные отметины, пересекающие его лицо по косой линии, словно прыщики или маленькие ожоги. Я понял: это те места, где пули из фашистского автомата прошили его тело. Может быть, они даже отсекли парню голову… И от него воняло могилой. Черный запах, словно что-то внутри у него испортилось. Я увидел, как Алан Пуринтон рукой закрыл рот и нос. Такая ужасная вонь. Казалось, еще чуть-чуть и в голове у Тимми можно будет разглядеть опарышей, какие обычно живут в могилах…

— Остановись, — грубо перебил старика Луис. — Я уже послушал достаточно…

— Еще нет, — сказал Джад. Он сказал это серьезно и устало. — Еще нет. Я не могу, чтобы тот ужас опять повторился. Никто не может понять, как это плохо, пока это не случилось. Он был мертв, Луис. А теперь снова стал живым. И он… он… он многое познал.

— Многое познал? — Луис подался вперед.

— Конечно. Тимми сперва долго смотрел на Алана, ухмыляясь смотрел… так что мы видели его гнилые зубы, а потом он заговорил низким голосом. Ощущение было такое, что Тимми впитал в себя естество могилы, впитал всеми порами своего тела. «Твоя жена, Пуринтон, еб… с человеком, который работает в аптеке. Что ты об этом думаешь? Она кричит, когда он входит в нее. Что ты думаешь об этом?» Алан, он словно задохнулся. Было видно, как слова Тимми сразили его наповал. Алан, он сейчас в доме престарелых в Гарденере… по крайней мере, это последнее, что я о нем слышал… ему сейчас должно перевалить за девяносто. А тогда, только это случилось, ему было сорок или около того, и ходило много разговоров о его второй жене. Она приходилась ему троюродной сестрой, и переехала в наши края с Аланом и его первой женой, Люси, еще перед войной. Люси умерла, и через года полтора он женился на этой девушке, Лаурине, так ее звали. Ей было не больше двадцати четырех, когда они поженились. И о ней уже тогда говорили разное. Если бы ты ее увидел, ты бы назвал ее свободной и легкомысленной. Но Лаурина считала, что любая женщина может быть немножко распущенной. И может быть, Алан о чем-то догадывался, потому что закричал: «Заткнись! Заткнись, или я вколочу тебе эти слова обратно!» «Заткнись, Тимми!» — приказал Билл, а выглядел он изможденным. Ну, знаешь, словно его сейчас вытошнит или он умрет, а может, случится и то, и другое. «Заткнись, Тимми!» Но Тимми не сделал этого. Он посмотрел на Джада Андерсона и сказал: «Этот внук, которого ты так ждешь, доведет тебя до смерти, старик. Деньги — вот все, что ему будет нужно… деньги, о них он только и будет думать. Он выгребет все, что можно из Бангорского Восточного Банка. Сделает он это для тебя, но за твоей спиной он будет смеяться над тобой… он и его сестра… Старик-Деревянная Нога — так они станут называть тебя», — говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Теперь его голос звучал подло. И эти слова о правнуке Джорджа… и ты знаешь, Тимми, как потом выяснилось, говорил правду. «Старик-Деревянная Нога, — повторил Тимми. — Но твои внучки не остановятся, потому что будут знать, что ты беден, как церковная крыса, после того как все потерял в 38. А сам-то ты не хочешь заткнуться, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?» Джордж тогда повернулся и пошел прочь, только деревянная нога его подвела, и он споткнулся, упал на ступеньку веранды Билла, опрокинул кувшин с пивом. Он был белым, Луис, как твоя мать. А поднявшись на ноги, Билл, он заревел на мальчишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал гадость о Ганнибале и потом кое-что сказал обо мне… Ганнибал уже тогда был… грабителем… я так скажу. Конечно, он был грабителем, это точно. Ужасно! И мы отправились назад, а потом побежали, потащили Джорджа за руки, потому что он не мог сам идти. Ремни протеза съехали; ботинок перекосился и волочился за ним по траве. Последний раз я видел Тимми Батермена… когда он стоял на заднем дворе Батерменов, за веревкой для белья. Лицо его было красным в лучах заходящего солнца, с теми отметинами… волосы у него были взъерошены и грязны… и он смеялся и визжал снова и снова; «Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И… рогоносец! А с ним сукин сын! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» — а потом он засмеялся, но продолжал кричать… точнее… что-то внутри его кричало… и кричало… и кричало…

Джад остановился. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.

— Джад, те вещи, что сказал вам Тиммоти Батермен, оказались… правдой? — спросил Луис.

— Да, правдой, — пробормотал Джад. — Иисус! Это была правда… Вот тогда я побыстрее махнул в публичный дом в Бангоре. Мужчине не так много надо, хотя не скажу, что пошел прямо туда, никуда не сворачивая. Мне нужно было… может быть… утонуть в чьей-то плоти. Отдать какой-то женщине то, что мужчина не может принести домой, чтобы поделиться с женой. Люди скрывают свое исподнее, Луис. Это ужасно, то, что я сделал, и ощущение вины преследовало меня восемь или девять лет, а Норма, она не оставила бы меня, даже если бы знала… Но кое-что вместе с ее смертью ушло навсегда. Кое-что очень дорогое для меня.

Глаза Джада были красными, опухшими и потускневшими. «Слезы стариков неприятны», — подумал Луис. Но когда Джад протянул руку Луису, Луис крепко пожал ее.

— Он сказал нам только плохое, — через мгновение продолжал старик. — Только плохое. Один Бог знает, что есть жизнь одного человека, ведь так? Через два или три дня, Лаурина Пуринтон уехала из Ладлоу, и люди, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что у нее было два огромных синяка и чемодан с ее пожитками. Алан… он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если и оставил потомков, то я никогда не слышал ни о его внуке, ни о его внучке. Ганнибала вышибли со службы, потому что случилось нечто, похожее на то, что предсказал Тиммоти Батермен. Просто я не хочу говорить об этом — тебе не знать… но скажем так: незаконное присвоение городской собственности, и это будет близко по смыслу, я так считаю. Пошли разговоры, что он едва не проворовался, но вообще разговорами все и кончилось. Увольнение со службы — это для него было суровым наказанием, ведь он всю жизнь строил из себя большого человека… но все предсказания Тимми пошли на пользу этим людям. То есть, вот, что я имел в виду… Людям всегда тяжело, когда им говорят правду в глаза, но иногда это необходимо. Ганнибал устроился в Восточный Центральный госпиталь, сразу после войны. Алан Пуринтон стал одним из самых щедрых людей. А у старого Джорджа Андерсона было единственное желание: до конца своих дней работать на почте… И плохо лишь то, что приходится говорить об этом. Плохо, что нам приходится помнить о плохом… но мы знаем, чего опасаться. Тиммоти Батермен отправился на войну хорошим, обычным ребенком, может, немножко туповатым, но добрым. Тварь, которую мы увидели в тот вечер в лучах заходящего солнца, — это было чудовище. Может, это был зомби, дух или демон. А может, у такой твари и вовсе имени нет, но Микмаки о таких как Тимми, все знали, не важно с именем они или без.

— Откуда? — онемев, спросил Луис.

— Что-то было в том прикосновении Вакиньяна… — ровно проговорил Джад. Глубоко вздохнув, он мгновенно подождал, откинулся на спинку стула, посмотрел на часы. — Тяжелый день. Уже больше часа, Луис. Я рассказал раз в девять больше того, что собирался рассказать.

— Сомневаюсь, — возразил Луис. — Слишком красноречиво ты говорил. Но скажи: чем закончилась та история?

— Через две ночи в доме Батерменов случился пожар, — рассказал Джад. — Дом сгорел. Алан Пуринтон сказал, что Тварь погибла в огне. Керосин вспыхнул сразу в нескольких местах. Там еще три дня стоял запах дыма.

— Оба сгорели?

— Да. И отец и сын. Но они умерли раньше. Папаша дважды прострелил грудь своего сынка. Стрелял он из старого кольта. Пистолет нашли в руках Билли Батермена, словно он после застрелился. Все выглядело так, словно сначала он убил своего мальчика, уложил труп на кровать и поджег дом, а потом он сел в свое любимое кресло у радиоприемника и взял в рот дуло кольта, сорок пятого калибра…

— Боже, — только и сказал Луис.

— Они замечательно обуглились, и местный врач сказал, что у него такое впечатление, что Тиммоти Батермен умер за две-три недели до пожара.

Наступила тишина.

Потом Джад все же продолжил:

— Я не преувеличиваю, когда говорю, что я мог стать причиной того, что твой сын умер, Луис. Микмаки знали то место, но ничего не знали о том, кто именно создал его. Микмаки же не всегда тут жили. Они пришли, кажется, из Канады, а может, даже из Азии, из Славянских земель. Они прожили тут, в Мэйне, тысячу лет, а может, и две тысячи… точно нельзя сказать, потому что они почти никаких следов не оставили на этой земле. А теперь они ушли… и пришли мы, хотя наши следы надолго останутся на этой земле, не важно. Но место выглядит не слишком-то реальным для тех, кто живет тут, Луис. Никто не владеет им, и оно так и остается тайным. Оно — злое, проклятое место, и я поступил неправильно, когда отвел тебя туда, похоронить кота Элли. Теперь я это понимаю. Это место могущественно, и ты должен его остерегаться, если хочешь, чтоб с твоей семьей и тобой все было хорошо. Я не хочу бороться с этим. Ты спас жизнь Нормы, и я хотел что-то сделать для тебя, а это место повернуло все мои благие намеренья во вред. Оно сильное… и я думаю, его сила накатывается время от времени, словно фазы луны. Раньше оно было лишено силы, а теперь я замечаю, что сила возвращается. И я боюсь, что злая сила воспользовалась мной, чтобы через тебя дотянуться до твоего сына. Ты видишь, что я наделал, Луис? — его глаза с мольбой смотрели на Луиса.

— Ты говоришь, что то место знало о предстоящей смерти Гаджа, я так понимаю? — сказал Луис.

— Нет. Я говорю, что то место могло убить Гаджа, потому что я рассказал тебе о его силе. Я говорил тебе: может оказаться, что это я из самых хороших побуждений убил твоего сына, Луис.

— Я не верю в это, — дрожа, проговорил Луис. — Нет. Этого не может быть Он крепко сжал руку Джада.

— Завтра мы похороним Гаджа. Похороним его в Бангоре. И в Бангоре он и останется. Я не хочу перетаскивать его на Хладбище Домашних Любимцев или еще куда.

— Пообещай мне, — грубо попросил Джад. — Пообещай!

— Я обещаю, — сказал Луис.

Но где-то в глубине он презирал свое обещание… и его обещание было нарушено.