Кладбище домашних животных.

* * *

За Дандриджами шаркающей вереницей последовали все остальные, и Луис отвечал на рукопожатия, объятия, слезы. Его воротник и отвороты темного костюма стали совсем мокрыми; запах цветов смещался с исходившим из покойницкой запахом смерти. Этот запах Луис помнил с детства — сладковатый, густой запах трупов и мертвых цветов. Луис твердо верил, что чудесно, раз Гадж не страдал. Раз двадцать пять повторил он про себя, что Бог идет путями тайными. «Пути Господни неисповедимы!» И еще двенадцать раз Луис повторил, что: «Гадж теперь среди ангелов».

Потом Луису это надоело. На самом деле он просто исчерпал свой запас чувствительности этими мелкими афоризмами (он даже перестал откликаться на свое имя, что бывает, когда снова и снова повторяешь какую-то ерунду). Казалось, гости его доставали все больше и больше, добираясь до жизненно важных артерий. В это время случилось неизбежное — появились тесть и теща. Луис почувствовал себя готовым к борьбе.

Его первой мыслью было то, что Речел оказалась права… и как! Ирвин Голдмен действительно постарел. Ему было… сколько же? Пятьдесят восемь, пятьдесят девять? Сегодня он выглядел постаревшим, ему можно было дать лет семьдесят. Он выглядел похожим на премьер-министра Израиля — лысая голова и круглые очки Речел после Дня Благодарения, вернувшись из Чикаго, сказала Луису, что ее отец постарел, но Луис не обратил на это внимания. «Конечно, думал Луис теперь, может, Ирвин был не таким уж и плохим? Старик потерял одного из двух внуков…».

Дора пришла вместе с Ирвином. Лицо ее нельзя было разглядеть под то ли двумя, то ли тремя слоями тяжелой черной вуали Ее волосы были изысканно синими любимый цвет престарелых дам высшего класса общества, американок по убеждениям. Она держала своего мужа за руку. Все, что мог разглядеть Луис сквозь вуаль, — блеск ее слез.

Неожиданно Луис решил, что сейчас самое подходящее время порвать с прошлым Больше он не испытывал к Голдменам прежней ненависти Неожиданно кого-то ненавидеть стало невыносимо тяжело Возможно он больше никогда не сможет противиться совокупному весу всех пошлостей Голдменов — Ирвин, Дора, — пробормотал он, — большое спасибо за то, что пришли Он сделал жест, словно хотел пожать руку отцу Речел и одновременно обнять ее мать или обнять их обоих. Сейчас, в первый раз и в этот день, он почувствовал, как у него потекли слезы, и, действительно, у него возникла безумная идея, что он сможет снести барьер, разделяющий их, что смерть Гаджа сможет принести с собой что-то полезное, как это случается в романах романтически настроенных дам. Наступило то время, когда лик Смерти примиряет людей, когда может зародиться нечто более конструктивное, чем эта бесконечная, глупая, подтачивающая боль, накатывающаяся снова и снова.

Дора посмотрела на него, сделав такой жест, словно решив протянуть к нему свои руки. Она сказала что-то вроде О, Луис., и что-то еще неразборчивое, а потом Голдмен оттащил жену назад Секунды три они стояли, изображая весьма живую сцену, на что никто не обратил внимания, кроме, возможно, владельца похоронной конторы, ненавязчиво маячившего в дальнем углу Восточной Комнаты и наблюдавшего за происходящим (Луис был уверен в этом, так как так обычно поступал дядя Карл). Так они и стояли Луис вытянув руки, Ирвин и Дора Голдмен — чопорные и надменные, словно пара перед венчанием.

Луис увидел, что в глазах тестя нет слез. Они сверкали и были полны ненависти. «Неужели он думает, что я назло ему убил Гаджа?» — удивился Луис. Эти глаза, казалось, измерили Луиса, но нашли его слишком мелким и незначительным — человеком, который украл их дочь… а потом не уберег своего сына. Глаза Ирвина соскользнули с Луиса к гробу Гаджа, и взгляд их смягчился.

Вот тогда Луис сделал последнюю ошибку.

— Ирвин, — проговорил он. — Дора… Пожалуйста… — Луис, — покачав головой, сказала Дора «доброжелательно» — подумал Луис) и потом они прошли мимо. Ирвин Голдмен протолкнул вперед свою жену, не глядя ни налево, ни направо, словно не видел Луиса Крида. Они приблизились к гробу, и Ирвин Голдмен, стянув с головы маленькую суконную ермолку, положил ее в карман костюма.

«Вы же забыли расписаться в альбоме» — подумал Луис, а потом молча отступил, и сердце его погрузилось в такую пучину дна, что лицо исказилось от боли.