Лев Троцкий.

Глава 6. ТРАНСФОРМАЦИИ МЕЖДУНАРОДНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СТОРОННИКОВ ТРОЦКОГО.

Новые черты в анализе советской действительности.

Во французской провинции, а затем в норвежской глуши, оторванный от руководства своими сторонниками, но поддерживавший с ними связь в основном по почте и иногда принимая посланцев из различных стран, Троцкий продолжал анализ текущей политики сталинского руководства и того, что лежало в ее основе.

На базе своей методологии (то есть концепции перманентной революции и закона неравномерного и комбинированного развития), используя новые факты, он стремился определить, по каким причинам революция, во главе которой стояли Ленин и он сам, не смогла породить революции на Западе и Востоке, почему сложилось бюрократическое сталинское единовластие, какой курс должны проводить организации коммунистов-оппозиционеров по отношению к СССР.

Различные стороны советско-большевистской действительности Троцкий рассматривал в массе статей, писем, заметок и других материалов, публиковавшихся в «Бюллетене оппозиции» и других журналах (главным образом во Франции и в США).

Среди них были обращения к своим последователям, которые, как надеялся Троцкий, еще сохранялись в СССР либо в заключении и ссылке, либо в подполье. Серьезным ударом по надеждам Троцкого на то, что в Советском Союзе есть еще некапитулировавшие его приверженцы, было покаяние наиболее стойкого «большевика-ленинца» X. Г. Раковского в начале 1934 года. Троцкий, правда, преуменьшал значение этой акции, даже назвал ее «холостым выстрелом», но тот факт, что этому было посвящено специальное обращение, да еще помещенное на месте передовой статьи в «Бюллетене оппозиции»,[1343] говорил о многом.

Главное внимание в «Бюллетене» уделялось нараставшей волне террора после убийства Кирова. Смысл этого зловещего события Троцкий уловил сразу же. Ему был полностью посвящен январский номер «Бюллетеня оппозиции» за 1935 год, в котором опубликованы всего две статьи — обе принадлежали Троцкому.[1344] Автор еще не предвидел размаха, который вскоре примет сталинский террор, но отдавал себе отчет в том, что готовится грандиозная «амальгама», то есть «заведомо ложное пристегивание» к убийству Кирова людей, которые не могли иметь ничего общего с этим преступлением.

«Террором бюрократического самосохранения» назвал Троцкий происходившие в СССР события в заголовке одной из статей.[1345] Поднимавшуюся в СССР волну арестов и судебных процессов он включал в общую схему господства бюрократии, которая выделяла только из своей среды вожаков типа Сталина. В этом лидер оппозиционного коммунизма вступал в противоречие с собственными оценками, многократными указаниями, что бюрократия в СССР не является социальным классом, что в стране формируется сталинская тоталитарная система.

Троцкий оценивал внешнеполитические акции, предпринимаемые Сталиным по сближению с западноевропейскими державами, как капитуляцию перед мировым империализмом. VII конгресс Коминтерна, состоявшийся в 1935 году, был им охарактеризован как «ликвидационный конгресс»,[1346] что приближалось к объективной оценке, ибо на этом конгрессе под сталинскую диктовку было принято не только решение о создании народного фронта, но и о предоставлении компартиям большей самостоятельности. Такая ситуация, являвшаяся всего лишь формальной, ибо не был затронут аппарат контроля за компартиями со стороны московского руководства, сохранялась разведывательная сеть, курируемая советскими спецслужбами, рассматривалась как дополнительное обоснование курса на создание IV Интернационала.

Вместе с тем созревала крупная работа Троцкого, которая была завершена и опубликована в 1936 году. Выпущенная в ряде стран под названием «Преданная революция»,[1347] она была издана в том же 1936 году в Париже на русском языке под более спокойным наименованием «Что такое СССР и куда он идет?».[1348] Троцкий подписал предисловие к книге 4 августа 1936 года, находясь в Норвегии, еще до того, как стало известно о первом открытом московском судебном фарсе — суде над Каменевым, Зиновьевым и другими участниками объединенной оппозиции 1920-х годов, к которым в порядке «амальгамы» были пристегнуты мелкие фигуры, обвиненные в осуществлении шпионско-диверсионных заданий троцкистского центра.

В книге Троцкий доказывал, что в СССР существует рабочее государство, хотя для этого был привлечен только один аргумент — отсутствие частной собственности на средства производства. Однако, как подчеркивал автор, сложилось принципиальное противоречие между большевистской программой и советской действительностью: сохранение «буржуазного права», сохранение «буржуазного органа» в лице все более деспотичного государства, выделяющего и поддерживающего привилегированное меньшинство, правящий слой.

Специальная глава называлась «Советский термидор». Термидор, то есть, в понимании Троцкого, перерождение революции, превращение ее в собственную противоположность, рассматривался как победа бюрократии. Произошло политическое вырождение партии, которая стала средоточием бюрократии. Вывод, что сама большевистская партия превратилась в бюрократический инструмент, был для Троцкого нелегким и исключительно важным.

Троцкому особенно трудно было найти социальные корни «термидора», без чего он не мог обойтись. Он не был здесь последователен. Наряду с экономическими факторами он признавал чисто политические в лице самой бюрократии, «насадительницы и охранительницы неравенства».[1349] Но главным источником советской трагедии он считал бедность, культурную отсталость масс, которые привели к власти «повелителя с большой палкой в руках. Разжалованная и поруганная бюрократия снова стала из слуги общества господином его».[1350].

Весьма смелым было сравнение советского режима с национал-социалистическим режимом в Германии. Высмеивая «тайное голосование», намеченное в проекте новой конституции СССР (конституция будет принята вскоре, 5 декабря 1936 года, в промежутке между двумя крупнейшими судебными процессами в Москве), он отмечал, что «на тайное голосование не посягнул и Гитлер».[1351] В заключительной же части работы сопоставление проводилось более развернуто: «Мы приходим к неожиданному, на первый взгляд, но на самом деле непреложному выводу: подавление советской демократии всесильной бюрократией, как и разгром буржуазной демократии фашизмом (термин «фашизм» понимался расширительно; имелась в виду прежде всего нацистская власть в Германии. — Г. Ч), вызваны одной и той же причиной: промедлением мирового пролетариата в разрешении поставленной перед ним историей задачи. Сталинизм и фашизм, несмотря на глубокое различие социальных основ, представляют собою симметрические явления. Многими чертами своими они убийственно похожи друг на друга».[1352].

Отказываясь от прежних предположений, что возможно относительно мирное восстановление демократических порядков в СССР, автор становился на позицию необходимости новой революции. Существовавшая в СССР власть привела к такой деформации рабочего государства, которая может быть ликвидирована только силой. Троцкий призывал к политической, но не к социальной революции.

Он писал, что считает эту книгу «главным делом своей жизни».[1353] Действительно, по аналитическому уровню, по силе обобщений она намного выше, нежели публицистические произведения о Сталине, которые при всей своей яркости уступают в глубине анализа. В книге он пытался проанализировать ход советского исторического процесса, а не только интриги и «предательство» Сталина.[1354].

«Преданная революция», являясь работой программного характера, легла в основу многочисленных документов организаций сторонников Троцкого. Дискуссии по поводу термидора, господствующего слоя или класса, политической или социальной революции заполнили всевозможные съезды, конференции, совещания этих организаций со второй половины 1930-х годов по настоящее время, привели и приводят к всевозможным расколам, слияниям и новым расколам в среде крохотных объединений «троцкистов». Каждая из групп упорно утверждает, что именно ее толкование «Преданной революции» является единственно правильным. «Преданная революция» продолжает жить, оторвавшись от своего автора, но оставаясь его наиболее убедительным критико-аналитическим произведением, превосходящим по своему уровню остальную литературу об СССР, появившуюся в 1930-е годы.

Международные контакты, «французский поворот» и его неудача.

Анализ советской действительности был важен Троцкому не сам по себе, а как политическая база, от которой следовало отталкиваться организациям его последователей. Поставив задачу создания новых компартий и IV Интернационала, Лев Давидович предпринял максимум усилий для преодоления сектантской замкнутости, объединения с другими левыми силами, заявлявшими, что они опираются на рабочий класс.

Вначале казалось, что диссидентские социалистические группировки представляют немаловажную силу. Наиболее известной из них являлась британская Независимая рабочая партия (НРП), вышедшая из лейбористской партии, в которой пребывала в качестве коллективного члена. Надежды возлагались и на Социалистическую рабочую партию Германии (СРПГ), которая отпочковалась от Социал-демократической партии незадолго до прихода к власти Гитлера. Правда, эта партия сильно пострадала в результате нацистских насилий и опиралась лишь на часть эмигрантов из Германии, проживавших главным образом во Франции.

К независимым социалистическим силам относились Коммунистическая партия Швеции, входившая ранее в Коминтерн, но порвавшая с ним, испанский Блок рабочих и крестьян и, наконец, две голландские организации — Революционносоциалистическая партия (РСПГ) во главе с Г. Снефлитом и Независимая социалистическая партия (НСПГ), отколовшаяся от социал-демократии. Часть из этих групп входила в обра зованное в 1932 году Международное рабочее сообщество, или Лондонское бюро, как называли это объединение по местонахождению его центрального органа.

Все эти организации считали необходимым создание нового Интернационала, так как ни Коминтерн, ни Социалистический рабочий интернационал, объединявший основную часть социал-демократических партий, их не устраивали. Но между партиями Лондонского бюро были разногласия по многим вопросам, прежде всего об отношении к СССР — от требования поддержки соцстроительства до решительного осуждения сталинского единовластия.[1355].

Троцкий надеялся, что ему удастся объединить значительную часть этих разношерстных организаций под своим руководством и повести их к созданию IV Интернационала. В связи с конференцией, которую проводило Лондонское бюро в Париже в августе 1933 года, Троцкому удалось договориться со Снефлитом и Якобом Вальхером (одним из руководителей СРПГ), что они совместно представят проект резолюции с призывом к созданию нового Интернационала и изложением его принципов.

Конференция отвергла внесенный проект, и он был опубликован как «резолюция четырех» (Международная коммунистическая лига, СРПГ, РСПГ и НСПГ) «О необходимости и основах нового интернационала». Проект резолюции был основательно доработан Троцким и по сути дела стал его авторским документом.[1356].

В нем осуждался сталинский «социализм в одной стране», проводились тезисы о разложении советского режима и рабской зависимости Коминтерна от Москвы, указывалось, что приход нацистов к власти в Германии явился свидетельством неспособности коммунистов и социал-демократов противостоять угрозе крайней реакции. Отсюда вытекало требование создания IV Интернационала. Было решено образовать Постоянную комиссию и приступить к выработке программы.

Неудачная попытка слияния четырех организаций была предпринята Троцким на совещании в Париже 30 декабря 1933 года. Это была вторая после копенгагенской встречи и последняя международная встреча со времени эмиграции Троцкого, в котором он принял личное участие. Троцкий приехал нелегально в сопровождении сына Льва, который тщательно оберегал его инкогнито. Совещание проходило в квартире доктора Вейля, отца Симоны Вейль, французского социолога, сочувствовавшей в это время Троцкому.[1357] Здесь вспыхнули острые споры между Троцким, с одной стороны, Я. Вальхером (СРПГ) и Якобом де Кадтом (НСПГ) — с другой. Троцкий обвинял партнеров в отсталости и примиренчестве, последние же выразили разочарование, что Троцкий остается на «сектантско-стерильных позициях, которые и так хорошо известны».[1358].

Блок четырех оказался недолговечным. Немцы вскоре объявили, что не имеют ничего общего с Троцким и его последователями. Их пример подвиг к тому же организацию де Кадта. Только партия Снефлита присоединилась к Международной коммунистической лиге, но и она в IV Интернационал не вошла.

Один за другим рушились планы найти серьезную базу для создания IV Интернационала, который действительно объединил бы организации, стоявшие вне Коминтерна и Социалистического рабочего интернационала. Причины неудач были очевидны: за Троцким не шли рабочие массы, ему, как и ранее, удавалось найти приверженцев почти исключительно в группках интеллигентов, вкладывавших свое понимание и амбиции в следование инструкциям «вождя», вступая друг с другом в споры по поводу трактовки указаний.

В этих условиях летом 1934 года Троцкий попытался предпринять эксперимент, который считал вначале стратегическим поворотом и который станет предметом новых острых дебатов в следующие десятилетия. Первой страной, в которой этот опыт, по его мнению, следовало провести, являлась Франция. Весь этот комплекс событий получил название «французский поворот».

Ситуация во Франции в это время была крайне противоречивой. После февральских событий в стране усилилось влия ние левых сил, особенно Социалистической партии (СФИО). Между социалистами и коммунистами шли переговоры о едином фронте, в июле был подписан пакт о совместных действиях. Соотношение сил обеих партий было не в пользу коммунистов. Численность СФИО составляла около 120 тысяч человек, компартии (по различным подсчетам) — 20–30 тысяч. Со СФИО поддерживала связь Всеобщая федерация труда — массовое профсоюзное объединение, охватывавшее около миллиона рабочих и служащих. Коммунистическая Унитарная всеобщая конфедерация труда насчитывала примерно 70 тысяч членов. Если компартия базировалась на принципах Коминтерна и не допускала в своей среде фракций, то Социалистическая партия была либеральнее и мирилась с деятельностью оппозиционных групп.

В этих условиях Троцкий счел целесообразным призвать своих французских сторонников вступить в состав СФИО. В июне 1934 года он обратился к Коммунистической лиге Франции с несколькими документами по этому поводу. Первым из них была «Программа действий для Франции»,[1359] которая должна была создать идейный базис предстоявшего поворота. «Программа» включала требования отмены деловых секретов, введения рабочего контроля над промышленностью, торговлей и банками и на следующем этапе национализацию важнейших предприятий и введение монополии внешней торговли, создание рабочей милиции, самоопределение национальностей. Но на промежуточных, даже далекоидущих требованиях Троцкий не останавливался. Завершалась программа обычными лозунгами создания социалистических Соединенных Штатов Европы, защиты СССР, введения рабоче-крестьянской власти.

Казалось, эта программа является обычным агитационным документом, каковых было множество. Однако сразу за ней последовали обращения к Французской коммунистической лиге, в которых критиковалась ее изолированность от массового движения, выдвигалась задача найти свое место в формировавшемся едином фронте. Это можно было осуществить только в составе СФИО, утверждал Троцкий в закрытом письме за подписью «Видаль», в котором даже ссылался на самого себя в третьем лице.[1360]«Нам не от чего отказываться, — говорилось в письме. — Мы только честно признаем, что наша организация слишком слаба, чтобы сыграть практически независимую роль в борьбе, которая нам предстоит».

Это было откровенное признание, и Троцкому пришлось вслед за ним приложить немало сил, чтобы убедить в своей правоте французских сторонников, причем далеко не все руководители Коммунистической лиги с ним согласились. Он вынужден был обращаться к Лиге вновь и вновь, убеждая, что необходимо совершить «решающий» поворот.[1361] Незначительным большинством голосов руководство Лиги одобрило «французский поворот», вслед за чем началось вступление членов Лиги в СФИО.

Троцкий считал, что примеру французов должны последовать деятели других стран. В октябре 1934 года состоялся расширенный пленум Международной коммунистической лиги, на котором предложение Троцкого не получило полного одобрения. Резолюция о «повороте» прошла незначительным большинством.[1362].

От английского слова «to enter» (вступать) возник неологизм последователей Троцкого, который воспринял и он сам, — «энтризм», то есть политика вступления в партии социалистического направления с целью постепенно создать в них свое большинство и повести их в IV Интернационал. Первоначально «энтризм» принес некоторые незначительные плоды в отдельных странах, в частности в Бельгии, Великобритании, США.

Разумеется, до овладения теми организациями, куда вступали члены Международной коммунистической лиги группами и порознь, было очень далеко. Но все же «троцкисты» образовали в этих организациях свои относительно влиятельные фракции.

Что касается Франции, здесь, несмотря на то что «поворот» получил наименование «французский», он существенных результатов не дал: сторонники Троцкого оставались в СФИО в незначительном меньшинстве и вскоре были исключены или сами покинули партию.

В Париже 26–31 июля 1936 года состоялась конференция, проведенная, как было объявлено, Движением за IV Интернационал (по конспиративным соображениям сообщили, что встреча состоялась в Женеве). Международная коммунистическая лига, таким образом, перестала существовать, превратившись в Движение за IV Интернационал.

Эта конференция была наиболее представительным международным форумом сторонников Троцкого при его жизни. Сам он, находившийся в Норвегии, не имел возможности участвовать в ней. Хотя было объявлено, что по финансовым соображениям не прибыли представители Австрии, Чехословакии, Греции, Польши, Румынии и Швейцарии (организаторы на какой-то момент забыли, видно, что объявили местом конференции Женеву!), в конференции участвовал 21 делегат (включая двух «наблюдателей» из США, что было связано с недавним вступлением американских «троцкистов» в Социалистическую партию и невозможностью поэтому официально участвовать в конференции). Среди делегатов были представители Франции, Германии, Великобритании, Голландии, Италии. Объявлено было о представительстве советских «большевиков-ленинцев», но единственным из них был Лев Седов.[1363].

Главным Документом явилась резолюция о создании Движения за IV Интернационал в качестве международной организации, высшим органом которого объявлялась международная конференция, а в промежутках между конференциями Генеральный совет.

Основные политические документы конференции — резолюции «Новый революционный подъем и задачи Четвертого Интернационала» и «Четвертый Интернационал и Советский Союз» — были написаны Троцким.[1364] Обе они были до предела оптимистичны. Современное положение оценивалось как «предреволюционная ситуация», причем автор полагал, что движение его сторонников прочно выходит из изоляции и лозунги большевизма в его понимании «становятся лозунгами масс».

При всех обвинениях сталинского режима, даже в том, что он начинает восстанавливать «буржуазную семью», но главное — что компартия полностью превратилась в политическую машину правящей касты, Троцкий продолжал считать СССР рабочим государством с глубокими извращениями. Он, как и ранее, придерживался мнения, что бюрократия представляет собой «новый паразитический слой», связанный общими интересами со сталинской диктатурой (бюрократия, как он считал, поддерживает Сталина, потому что он надежно защищает ее привилегированное положение), но не новый эксплуататорский класс. В СССР на очередь дня становится, утверждал он, не социальная, а политическая революция, то есть свержение власти дегенерирующей бюрократии при сохранении общественной собственности и социальных отношений, к которым привела Октябрьская революция. Троцкий объявлял необходимой поддержку СССР со стороны «пролетарского авангарда всего мира» в возможной войне.

Начиная с 1936 года основное внимание Троцкого было обращено на новые зловещие сведения, поступавшие из СССР. Видимо, по этой причине столь важные решения июльской конференции 1936 года не были опубликованы в «Бюллетене оппозиции» — для них просто не нашлось места. Журнал почти полностью сосредоточился на новом кровопролитии, которое развязывал советский диктатор под видом ликвидации в СССР «пятой колонны», то есть внутренней агентуры внешнего врага. При этом главным организатором «пятой колонны» объявлялся Троцкий, установивший якобы связь с германскими разведывательными и террористическими службами и направляющий деятельность своей агентуры в СССР.

Начало разоблачения «большого террора».

На протяжении примерно полутора лет после убийства Кирова политический террор в СССР нарастал. Он превратился во всесоюзную кровавую вакханалию, начиная с судебного фарса по делу так называемого «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» 19–24 августа 1936 года. На скамье подсудимых находились 16 человек, в том числе бывшие ближайшие соратники Ленина, соправители Сталина по «тройке» во время болезни и непосредственно после смерти Ленина, а позже лидеры объединенной оппозиции (вместе с Троцким) Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев, как и другие участники объединенной оппозиции Г. Е. Евдокимов, С. В. Мрачковский, И. Н. Смирнов (главным образом лица, близкие к Зиновьеву).

В дни суда центральная советская печать публиковала вперемежку статьи о Троцком, написанные представителями власти и бывшими оппозиционерами. В числе последних были Г. Л. Пятаков, Е. А. Преображенский, X. Г. Раковский, то есть как раз те, кто в прошлом являлись приближенными Троцкого.[1365]«Жалкую и гнусную» статью, по словам «Бюллетеня оппозиции», опубликовала Н. К. Крупская.[1366] Очередная зловещая игра состояла в том, чтобы заставить бывших «троцкистов» униженно вымаливать себе сохранение жизни, что продлило ее лишь на недолгий срок.

На суде все обвиняемые «чистосердечно признались» в фантастических преступлениях, сохраняя зыбкую надежду, что их оставят в живых ценой политического самоубийства. Надежда осталась тщетной. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания и 24 августа расстреляны.

Обвинения по адресу Троцкого в ходе суда и после него превратились в бессмысленную и безграничную в своей кровожадности кампанию. Троцкого обвиняли в организации убийства Кирова, саботаже, подрывной деятельности, шпионаже. Советское полпредство в Норвегии разъяснило министру иностранных дел, что пребывание Троцкого на норвежской территории повлечет за собой карательные действия СССР. Норвегии, в частности, угрожали прекратить закупки сельди, и этот демарш был весомее соображений о праве политического убежища.[1367].

Пятого августа того же 1936 года, то есть еще до московского процесса, но во время его подготовки, банда правых экстремистов напала на дом, в котором проживал Троцкий, надеясь, как они потом сообщили прессе, найти доказательства нарушения условий его пребывания в Норвегии. Налетчики проследили, чтобы дом был пуст, но ничего интересного для себя не обнаружили.

Не имея возможности, согласно условиям приема в Норвегии, давать интервью, публиковать под своим именем политические статьи, Троцкий воспользовался налетом, чтобы подать жалобу в суд и публично высказаться по поводу московского судебного фарса. Дело рассматривалось 11 декабря при закрытых дверях. Суд неохотно, но терпеливо четыре часа выслушивал Троцкого. Он говорил о процессе шестнадцати как наглой клевете, в частности по поводу «выдвинутого против меня лично чудовищного обвинения в организации террористических актов в союзе с гестапо».[1368] Налетчиков приговорили к незначительным штрафам, то есть фактически правые экстремисты были оправданы.

Вслед за этим последовали две ноты советского Наркоминдела Норвегии, в которых выражался протест против пребывания Троцкого на территории этой страны и заявлялось, что норвежское правительство несет за это «полную ответственность». Правительство Рабочей партии оказалось в еще более неудобном положении. Оно объявило, что Троцкий будет немедленно интернирован вплоть до того времени, когда какая-либо страна согласится дать ему въездную визу (по существу дела, повторялась французская история).[1369].

Второго сентября в дом К. Кнудсена в поселке Вексхал, где проживал Троцкий, явились представители министерства юстиции и от имени министра Трюгве Ли предъявили ультиматум: полное прекращение публичной деятельности или интернирование. Троцкий отказался выполнить требование и вместе с женой был препровожден под полицейским конвоем в местечко Харум, в 50 километрах к югу от Осло, где был поселен в домике, арендованном министерством внутренних дел для этой цели.

Троцкий пытался публично объявить, что в том случае, если советские власти предъявят требование о его выдаче вкупе с доказательствами вины, а норвежский суд сочтет эти доказательства имеющими правовую основу, он обязуется подчиниться решению о депортации в СССР, чтобы предстать перед сталинским судом. Но довести свои соображения до общественности он почти не имел возможности, так как фактически находился в условиях блокады.

Троцкий поручил своему сыну взять на себя нелегкую ношу разоблачения московского фарса. Он оказывал ему помощь письмами, подсказывал источники информации, истолковывал скудную информацию и настойчиво требовал ускорения работы.[1370] Н. И. Седова вспоминала, что Лев Давидович буквально лихорадочно изучал доступные материалы, связанные с процессом. «Вооруженный красным, синим и черным карандашами, он делал выписки из отчетов суда и набрасывал свои заметки на клочках бумаги. Его кабинет был заполнен гранками и рукописями, исчерпывающе разоблачавшими [сталинские] преступления… Однажды он сказал мне: «Я устал от всего этого — от всего этого — понимаешь?»».[1371].

В результате вначале очередной номер «Бюллетеня оппозиции» был посвящен судебному фарсу в советской столице, а затем на свет появилась «Красная книга о Московском процессе», подготовленная Л. Седовым.[1372].

В разгар подготовки «Красной книги» Лев Седов, понимая, что его жизнь находится в опасности, счел необходимым передать находившиеся у него исторические документы в более надежные места. Наиболее ценную часть он отдал М. Зборовскому, которому полностью доверял, не подозревая, что тот является агентом НКВД. Менее важная, по его мнению, коллекция (газетные вырезки и сопроводительные бумаги, переписка «Бюллетеня оппозиции», а также некоторые письма турецкого периода) была передана в начале ноября на хранение в Парижский филиал Амстердамского Международного института социальной истории, за что Лев получил незначительную по тому времени сумму 15 тысяч франков. Документы принял руководитель филиала известный историк Борис Иванович Николаевский.

В ночь на 7 ноября 1936 года произошло ограбление филиала, значительная часть бумаг Троцкого была похищена. Операцией советских агентов руководил Яков Исаакович Серебрянский, возглавлявший специальную разведывательно-диверсионную группу НКВД СССР («группу Яши»), который нанял квартиру на улице Мишле неподалеку от архива, расположенного на той же улице. Несколько ящиков похищенных бумаг были переданы резиденту НКВД в Париже Г. Н. Косенко, переправившему их в Москву. То, что грабеж был совершен агентурой НКВД, полиция заподозрила сразу, так как ни деньги, ни ценности не были взяты. На допросе Лев Седов предположил, что советская агентура узнала об архиве из-за «разговорчивости Николаевского».[1373] О причастности к преступлению его ближайшего помощника он не мог даже помыслить. Имея в виду многочисленные «проколы», допущенные бездарными следователями из НКВД при подготовке процесса шестнадцати в «доказательстве» связей обвиняемых с Троцким и Седовым, Лев в переписке с отцом с полным основанием предположил, что целью похищения являлись достоверные материалы для новых процессов — местонахождение Троцкого в то или иное время, его конкретные занятия и т. п.

В любом случае ноябрьский грабеж был предупреждением и Льву, и его отцу, что они находятся под колпаком советских спецслужб. Лев сообщал родителям, что он буквально чувствует, как все плотнее сжимается вокруг него кольцо враждебного наблюдения.[1374].

И все же интенсивная работа и на норвежском берегу, и в Париже продолжалась. «Бюллетень оппозиции» и «Красная книга» содержали обильные материалы, разоблачавшие фальшь московского процесса, который был назван «процессом над Октябрем». Материалы предваряло переведенное с французского языка письмо Троцкого, который был лишен норвежскими властями возможности писать по-русски: «Простите, что я не могу прислать вам обещанную к будущему номеру «Бюллетеня» статью о процессе: в желании у меня, разумеется, недостатка нет… Но вы сами скажете, я в этом уверен, все необходимое об этой гнусной амальгаме».[1375].

Обширная подборка материалов открывалась оценкой того, зачем Сталину понадобился процесс шестнадцати. Констатировалось, что советский диктатор становится на путь физического истребления «активно-недовольных», прежде всего сторонников Троцкого. Выдвигались и внешнеполитические причины. «Трупы Зиновьева и Каменева должны в глазах мировой буржуазии доказать разрыв Сталина с революцией, послужить ему свидетельством о благонадежности и национально-государственной зрелости». Помимо политических причин отмечалась и сугубо личная: «сталинская ненасытная жажда мести».

Рассказывалось, что именно в связи с процессом Л. Д. Троцкий вспомнил в одном из писем перед интернированием эпизод, услышанный от Каменева: «В 1924 году, летним вечером, Сталин, Дзержинский и Каменев сидели за бутылкой вина (не знаю, была ли это первая бутылка), болтая о разных пустяках, пока не коснулись вопроса о том, что каждый из них больше всего любит в жизни. Не помню, что сказали Дзержинский и Каменев, от которого я знаю эту историю, Сталин же сказал: «Самое сладкое в жизни — это наметить жертву, хорошо подготовить удар, беспощадно отомстить, а потом пойти спать»».[1376] Вспоминались и высказывания Ленина о Сталине, в том числе: «Сей повар будет готовить только острые блюда» или: «Сталин заключит гнилой компромисс и обманет». Делался вывод, соответствовавший формировавшейся оценке Троцким Сталина как современного Цезаря Борджиа.[1377] Эта оценка вскоре ляжет в основу книги о Сталине и статей, написанных Троцким в последние годы жизни, в том числе уже в начале Второй мировой войны.

Восстанавливалась картина того, как бывшие высшие партийные деятели под прямой угрозой для своей жизни и жизни родных шли на новые унизительные капитуляции, признавая свое фиктивное участие в террористических актах, подготовке покушений на Сталина и его подпевал.

Из всех фактических ляпсусов, которыми воспользовался «Бюллетень», чтобы экстраполировать грубую ложь на характер всех обвинений, особое внимание уделялось пребыванию Троцкого в Копенгагене осенью 1932 года, откуда лидер оппозиции якобы давал инструкции о терроре. Восстанавливалась истинная картина восьмидневного пребывания Троцкого в датской столице, о котором я уже рассказал и которое было расписано очевидцами буквально по часам.

Между тем обвиняемые, которые якобы получали инструкции от Троцкого, утверждали, что сделано это было именно в Копенгагене. Этот город был избран следователями по соображениям собственного удобства: близко от Берлина, туда легко проехать. Свидания же в Стамбуле или в никому не известных французских деревушках, где проживал Троцкий, были «слишком опасным экспериментом. Недостаток «материала» увеличивал риск провала».

Но и копенгагенские эпизоды были «провальными». Подсудимый Э. С. Гольцман, советский хозяйственный работник, находившийся в командировке в Германии, заявил на суде, что он встретился в Копенгагене с Л. Седовым в вестибюле гостиницы «Бристоль». В связи с этим ставилось несколько сокрушительных вопросов: как Гольцман «проник» в Данию, если он не имел виз, как мог встречаться в гостинице «Бристоль», если таковая была снесена еще в 1917 году (видимо, ленивые следователи пользовались старыми путеводителями по Копенгагену), наконец, как мог Гольцман встретиться с Седовым в датской столице, если Седов там в это время не был и находиться никак не мог?! Приводились неопровержимые доказательства, что в течение всех дней пребывания его родителей в Копенгагене Лев находился в Берлине. Об этом свидетельствовали, в частности, телефонные счета ежедневных разговоров с родителями. Приводились и многие другие «проколы» обвинения, доказывающие его лживость с первого до последнего слова. Делался главный вывод, что Сталину нужна голова Троцкого, и в этом состоит его основная цель. «Для достижения ее он пойдет на самые крайние, еще более гнусные дела».

После появления материалов о процессе в «Бюллетене оппозиции», к которым, как были уверены норвежские власти, руку приложил Троцкий, его режим еще более ужесточили.

18 Ноября ему передали сообщение министерства юстиции, запрещающее участвовать в зарубежных изданиях и поддерживать связь с заграничными адвокатами. 19 ноября Троцкий сообщил сыну, что его письма, касающиеся личной защиты в связи с обвинениями на московских процессах, конфискуются. Каким-то чудом это письмо проскочило.[1378].

Именно тогда, когда положение казалось уже безнадежным, когда Троцкий фактически находился под строгим арестом, ситуация неожиданно изменилась. Генеральный консул Мексиканской республики в Осло получил инструкцию своего правительства передать господину Троцкому или его адвокату, что Троцкий может, если пожелает, немедленно получить визу на въезд в Мексику. Так начинался новый, последний этап жизни и деятельности вечного революционера, теперь уже за океаном.