Лев Троцкий.

Международные миссии. Софийский съезд.

В первые годы новой эмиграции Троцкий часто выступал на собраниях социал-демократических организаций Австро-Венгрии, Германии, Франции. В конце 1907 года он совершил первый лекционный тур, выступая перед русскими эмигрантами и студентами с рефератами «Судьбы русской революции. (К современному политическому моменту)» и «Капитализм и социализм. (Социально-революционные перспективы)». Вспоминая содержание этих выступлений, Троцкий писал, что первый реферат доказывал, что перспектива русской революции как перманентной подтверждена опытом 1905 года, а второй связывал русскую революцию с мировой.[278] Иначе говоря, оба реферата содержали пропаганду новой концепции революции, разработанной Троцким.

В следующие годы лекционные туры стали проводиться реже, так как Троцкий был до предела занят другими делами, но иногда (обычно раз в год) он не отказывал себе в удовольствии совершить подуделовую, полуразвлекательную поездку. О них можно судить по сохранившейся корреспонденции супругов. В начале декабря 1911 года Лев писал Наталье из Лозанны, что на следующий день едет в Цюрих, 18 декабря будет выступать в Дортмунде, затем в Льеже, Брюсселе и, наконец, Париже. «Устал очень от рефератов и бесконечной смены лиц, и бесконечных разговоров». В письмах звучали интонации молодого, влюбленного мужчины, отнюдь не стесняющегося своих желаний, а, наоборот, гордящегося ими. Он писал Наталье, что думает о ней «с замиранием сердца, с истомой в теле — в коленях и напряжением выше. Хочется отсюда протянуть к тебе, изогнуть, и пригнуть, и войти…».[279].

Письма давали любопытные представления о быте эпохи, даже о том, что написать с дороги было нелегко. «Нужно наполнить ручку чернилами, а для этого нужно промыть ее. Опять откладываешь с часу на час. А в вечерних и ночных caf6 Парижа требовать письмен[ные] принадлежности, когда все сидят, тесно прижавши локти к туловищу (от тесноты) — дело безнадежное».[280].

Наталья, впрочем, подчас считала, что у мужа в поездках возникали отнюдь не деловые контакты. Когда письма приходили реже, она впадала в меланхолию и не скрывала этого. В апреле 1913 года в ее письме Льву прорвались такие строки: «Знаешь, я иногда прихожу домой и… и ищу с тихой тоской твоего письма… Все мне не верится, что нет его…»[281] Иногда Наталья давала выход неопределенному, но, видимо, обоснованному чувству ревности. Она ощущала, что у него есть другие женщины, и это ее страшило. В августе 1913 года она писала: «Спрашиваю себя, за что, зачем и говорю себе: все, все разбито». «Никогда, никогда это у него не пройдет, никогда».[282] Но меланхолия у молодой любящей женщины таяла, возвращалась тяга к любимому и звучали другие интонации: «Милый, родной мой, пожалуйста, приезжай в воскресенье в полдень, хочу видеть тебя, Левоночек, видеть, видеть…»[283] Иногда Лев получал и детские каракули: «Милый папа, как тебе живется? Как твое здоровье? Прошу тебя, чтобы ты скорее приехал. Целую тебя. Левик». И в качестве приложения — детский рисунок «Охота в Африке».[284].

В следующие годы Троцкий продолжал участвовать в европейском социалистическом движении. Он поддерживал связь с находившимся в Брюсселе информационно-координационным органом II Интернационала — Международным социалистическим бюро (МСБ), с его председателем бельгийским социал-демократом Эмилем Вандервельде и секретарем МСБ Камиллем Гюйсмансом. По поручению МСБ Лев выполнял «представительские» поручения, которые в ряде случаев выходили за рамки намеченной миссии.

Ряд лет руководство Интернационала добивалось восстановления единства социалистического движения в отдельных странах. Наряду с громадной Россией, где в 1906 году было достигнуто формальное единство социал-демократов, хотя фактически существовали две враждебные фракции, страной, где раскол социал-демократии был открытым, являлась Болгария. Там, как уже упоминалось, действовали две Социал-демократические партии, получившие полуофициальные названия «тесных» и «широких».[285].

В 1910 году Троцкий согласился поехать в столицу Болгарии Софию на съезд партии «тесных» социалистов, чтобы попытаться убедить ее руководителей начать переговоры об объединении с «широкими». Он считал, что в случае успеха в Болгарии сможет более эффективно пропагандировать свою модель объединения российской социал-демократии.

Однако болгарская «командировка» была обречена на неудачу из-за нежелания лидеров «тесных социалистов» Димитра Благоева, Георгия Киркова, Басила Коларова идти на восстановление единства.

Руководители партии, проявляя должный пиетет по отношению к руководству Интернационала, приняли Троцкого внешне приветливо. Он выступил на съезде с докладом «Русская революция»,[286] а затем произнес речь на ту же тему в саду Рабочего дома (клуба «тесносоциалистической» партии) перед жителями болгарской столицы.[287] Оратор утверждал, что за последние годы на мировой арене не было ни одного события, на которое не легла бы печать русской революции. Он ссылался как на события на Ближнем Востоке (прежде всего так называемую «младотурецкую революцию», которая вначале рассматривалась как пролог модернизации Турции и мирного воссоединения болгарского народа, часть которого оставалась под властью Османской империи), так и на события в Западной Европе (в частности, на усиление влияния социал-демократии в Германии и борьбу за всеобщее избирательное право в Австро-Венгрии). Он в очередной раз разъяснял концепцию перманентной революции, опираясь на сходство условийв России и Балканских странах. Источники не дают почти никакой информации, какие действия предпринимал Троцкий во исполнение своей основной миссии — способствовать восстановлению единства болгарского социалистического движения. Можно, однако, не сомневаться, что он беседовал по этому вопросу как с руководителями «тесняков», так и с лидерами «широких социалистов» — Янко Сакызовым, Петром Джидровым и другими.

Косвенным свидетельством того, что некие действия предпринимались, является открытое письмо Троцкого, а также других зарубежных делегатов «тесняцкого» съезда в редакцию близкой к «широким» газеты «Камбана» («Колокол»), В письме опровергался слух, что эти деятели желают принять участие в заседании ЦК «широких».[288] Видимо, слух действительно не был точным, что явилось основанием для опровержения. Скорее всего, имели место неофициальные контакты. О том, что это было так, свидетельствует, в частности, факт одновременного проведения съезда «широких», на котором делегатом от румынских социалистов был близкий Троцкому К. Раковский.[289] Невозможно представить себе, что, находясь одновременно в Софии, Троцкий и Раковский не встретились.

Однако, как и следовало ожидать, переговоры об объединении не дали результата, главным образом по причине догматического настроя Благоева и его соратников. Последние призывали к «непримиримой классовой борьбе» и навешивали презрительные ярлыки на немногих из своих последователей, у которых возникало тяготение к единству.

Расставание Троцкого с руководством «тесняков» было дружественным.[290] Вскоре, однако, вспыхнула острая полемика, связанная с появлением нескольких статей Троцкого по впечатлениям от его визита. Лейтмотивом была идея необходимости единства социалистов как в отдельных Балканских странах, так и в масштабах всего полуострова.

Основанием для подготовки этих материалов были, помимо личных впечатлений, инициативы, связанные с выдвижением социалистами идеи создания Балканской федеративной республики (сразу отметим умозрительность и утопичность этой идеи в принципе, которая могла реализоваться только в европейских рамках и при решении крайне сложных вопросов самоопределения ряда народов «порохового погреба» Европы).

Этому комплексу вопросов Троцкий посвятил три статьи: «На Балканах и о Балканах. (Вместо отчета)», «Болгарская и сербская социал-демократия» и «Балканский вопрос и социал-демократия».

Первая из них была рапортом о безуспешной миссии в Софию.[291] По адресу «тесняков» направлялись осторожные упреки в организационной замкнутости, «политическом самоограничении», но свое подлинное чувство раздражения Троцкий проявил в заявлении, что тесные социалисты превращают «политическую партию в семинарию».

Благоев ответил гневным письмом в редакцию «Социал-демократа», куда также послал свой ответ на статью Троцкого,[292] обвинив его в «ошибочных вещах, даже вещах, просто удивительных». Благоев возражал против высказанного его оппонентом мнения, что раскол болгарской социал-демократии произошел под прямым влиянием аналогичных явлений в России. Троцкий не счел целесообразным отвечать по существу, чтобы не углублять остроты спора, но в других статьях, навеянных поездкой в Болгарию, продолжал излагать сложившееся впечатление.

Почти тотчас после возвращения в Вену Троцкий вновь отправился в другую страну, но на этот раз не на юг, а на север. Он принял участие в конгрессе II Интернационала в столице Дании Копенгагене 28 августа — 3 сентября 1910 года. На одном из вокзалов, где была пересадка, Троцкий, ехавший из Вены, столкнулся с Лениным, следовавшим из Парижа. Ленин слушал Троцкого с интересом, когда тот произносил осуждающие пассажи по адресу австрийских социал-демократических руководителей. Совершенно иной характер разговор принял, когда Троцкий рассказал Ленину о своей последней статье, которая должна была вот-вот появиться в газете германской социал-демократии «Vorwärts».[293] Специально приуроченная к конгрессу и автором и редакцией, статья осуждала как меньшевиков, так и большевиков, призывала восстановить единство российской социал-демократии. Троцкий нарушил «национальную солидарность», вынес «сор из избы». С его суждениями мирились на лондонском съезде, но тогда его слушали только русские социал-демократы, теперь же речь шла о международной аудитории. Такова была изнанка «интернационализма», которым кичилась социал-демократия!

«А нельзя ли ее по телеграфу задержать?» — настаивал Ленин. «Нет, — отвечал Лев, — статья должна была появиться сегодня утром, да и зачем же ее задерживать? Статья правильная».[294].

Конгресс открылся в обстановке резко враждебного отношения обеих фракций российской социал-демократии к Троцкому. Это был один из немногих случаев, когда у большевиков и меньшевиков обнаружилось почти полное согласие. Льву припоминали и прежние неудачные выступления. «А какая возмутительная статья его в «Neue Z[eit]», — писал П. Б. Аксельрод Ю. О. Мартову в октябре 1911 года. — Пожалуй, более возмутительная, чем в «Vorwärts».

Первые годы второй эмиграции Л. Д. Троцкого в известном смысле знаменовали остановку в его политическом развитии. Бурный взлет в предыдущее пятилетие затормозился. Троцкий стал известным в международных кругах деятелем. Он стоял на центристских позициях, тяготея к левому крылу, но не пользовался доверием ни в Интернационале, ни в собственной партии. И большевики, и меньшевики относились к нему с опаской. Особенным недоверием пользовался он в кругу Ленина и его близких соратников, к которым принадлежали прежде всего Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев. Последний, правда, к этому времени вступил в родственные отношения с Троцким, став супругом его младшей сестры Ольги, но в политической сфере между ним и Троцким оставались лишь официальные отношения.

Ольга же, дама привлекательная и самоуверенная, погрузившаяся во внутрипартийные интриги, но не забывавшая о житейских радостях, любительница дорогих украшений, политически была ближе к своему супругу и, следовательно, к Ленину, нежели к брату. Она была уже матерью сына Александра, которого родила в 1908 году (его называли Лютик), в 1914 году появился второй сын Юрий. С Каменевым Ольга разведется уже в советское время. В течение нескольких лет она будет работать председателем Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС). Затем начнутся ее муки в тюрьмах и концлагерях. Она переживет бывшего мужа и обоих сыновей (все они будут расстреляны в 1936 году). Сама же Ольга Каменева окончит жизнь в сентябре 1941 года. Ее расстреляют в Орловском централе по приказу Сталина, оформленному постановлением Государственного Комитета Обороны СССР.

Потенции Троцкого как политика, организатора, публичного оратора, столь ярко проявившиеся в конце 1905 года, теперь не находили возможностей для столь же блестящего выражения. Ему пришлось примириться на несколько лет с ролью журналиста и организатора прессы, то есть возвратиться к той деятельности, которой он занимался в самом начале своей карьеры.