Лев Троцкий.

Детские годы.

Воссоздавая биографии деятелей, которые вошли в историю, трудно выделить среди обычных черт ребенка, подростка, юноши те из них, которые могли иметь значение для его судьбы, ибо невозможно предугадать славу или бесславие. Но наследственные или благоприобретенные признаки, имеющие долговременные тенденции, существуют, и я попытаюсь проследить их в детских перипетиях человека, о котором пойдет речь.

В свидетельстве о рождении, которое было выдано местной синагогой родителям ребенка — Давиду Леонтьевичу и Анне Львовне Бронштейн, значилось традиционное еврейское имя — Лейба (Лейб).[8] Но ни сами родители, которые в значительной мере ассимилировались в русско-украинской среде, ни друзья детства этого имени никогда не употребляли. Ребенка называли Лев, Лева.

Лева Бронштейн родился 26 октября (7 ноября по новому стилю) 1879 года. Через много лет, когда мой персонаж станет одним из крупнейших советских деятелей, он будет вспоминать с оттенком мистицизма совпадение даты его рождения с датой государственного переворота в Петрограде, приведшего к власти большевиков. Что ж, случайность иногда оказывается символической.

Давид и Анна Бронштейны были уроженцами еврейского местечка на Полтавщине, откуда переселились в Херсонскую губернию, которая постепенно заселялась пришлым крестьянством. Низкая плотность населения предопределила усилия правительственных чиновников по созданию здесь колоний из числа немцев, греков, болгар и представителей других народов. В их числе оказались и евреи.

Уже в начале XIX века в высших сферах предпринимались попытки разработать политику в отношении евреев, для чего император Александр I в ноябре 1802 года образовал Комитет по благоустройству евреев, а последний выработал «Положение об устройстве евреев», утвержденное императором.[9] Оно предоставляло евреям право заводить заводы и фабрики, покупать незаселенные земли для занятия сельскохозяйственным трудом. Законодательно была закреплена сословная группа евреев-земледельцев. Евреям предоставлялось право получать земли в бессрочное пользование (пока, однако, не в собственность), им выдавались денежные ссуды на переезд и устройство хозяйства, на несколько лет они освобождались от уплаты податей. Переселение евреев в Новороссийский край (так тогда называлась южная часть украинских земель) началось вскоре после обнародования этих законоположений. Утвержденное императором Николаем I в 1835 году новое «Положение о евреях» позволяло не только получать землю в бессрочное пользование, теперь евреи могли покупать и арендовать земельные участки. Особенно поощрялась покупка земли для поселения единоверцев, которые образовывали бы колонии, сходные с кооперативными хозяйствами.[10].

Этими льготами и воспользовались Бронштейны, когда в середине 1870-х годов (точная дата неизвестна) переселились в Херсонскую губернию, на Елисаветградщину. Здесь у местного помещика Яновского был выкуплен участок земли, на котором основана колония Громоклея (по названию протекавшей здесь речки, впадавшей в Южный Буг).[11] Колонисты постепенно обживались, колония разрасталась, в 1898 году в ней жили 254 человека на территории в 483,5 десятины.[12].

Вначале Бронштейны были активными участниками жизни колонии, исправно трудились и занимались благотворительной деятельностью. Потомки жителей Громоклеи передают переходившие из поколения в поколение рассказы о том, что Анна Бронштейн возглавляла местную общину, что на пожертвованную ею тысячу рублей были построены синагога и хедер (еврейская начальная школа, сходная с церковно-приходскими школами в деревнях с православным населением, но дававшая наряду с элементарной грамотой начальные знания в области иудейской религии и древнееврейской традиции).[13].

Однако Давид Бронштейн, обладавший хозяйственной сметкой, трудолюбием, самостоятельностью, решительностью, жаждой выбиться в люди, в колонии не ужился. Незадолго до рождения Левы он купил землю в районе небольшой деревни Яновка (она была названа по имени упомянутого помещика), за четыре версты от Громоклеи. Чтобы стать собственником и арендатором 300 десятин земли, он влез в долги, но вел хозяйство расчетливо и постепенно расквитался с задолженностью.

По сути дела, Давид Бронштейн стал со временем хозяином Яновки,[14] поскольку все ее жители так или иначе были работниками на полях или в мастерских, которые обустраивал энергичный землевладелец. Только на постоянных работах в имении было занято около двух десятков человек. Поля же обрабатывали сезонные рабочие. Давид построил мельницу, куда везли зерно окрестные крестьяне. В завершение своих инициатив он соорудил небольшой кирпичный завод, и кирпич с клеймом «Б» оказался основным строительным материалом для всей округи.[15].

Судя по рассказам Л. Д. Троцкого своей второй жене Н. И. Седовой и по сохранившимся семейным фотографиям, Давид Бронштейн был высоким, худощавым человеком. Достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы убедиться в его самоуверенности, решимости добиться своего. Он чувствовал себя «в своей тарелке» в любом обществе, хотя был малограмотным, и внимательно слушал жену, которая, запинаясь, читала ему газетные новости.[16].

Лева был пятым ребенком в семье, за ним последовали еще трое. Однако четверо детей Анны и Давида умерли в младенчестве. Вырастить удалось, кроме самого Левы, старшего брата Александра (он родился в 1870 году), старшую сестру Елизавету (появившуюся на свет в 1875 году) и младшую сестру Ольгу (она родилась в 1883 году). Александр приобретет профессию агронома. Он не будет принимать участия в политике, но во время «большого террора» подвергнется аресту и в апреле 1938 года будет расстрелян. Елизавета выйдет замуж за одесского медика (она станет носить фамилию мужа Мейльман) и сама приобретет профессию зубного врача. Елизавета скончается в начале 1924 года.[17] Старшие брат и сестра на протяжении всей жизни сохранят теплые чувства к младшему брату, но решительно откажутся следовать его революционному примеру. Младшая же сестра Ольга, окончив Высшие женские курсы, вслед за братом активно включится в революционное движение. К ее судьбе мы еще вернемся.

Мать Льва часто болела, и это наложило отпечаток на ее характер. Она была раздражительна и часто несправедливо относилась к детям. Родители нередко ссорились. Но Анна была трудолюбивой и энергичной хозяйкой. Во время частых отъездов мужа по коммерческим делам она управлялась и с домом, и с делами имения. Скончалась она в 1910 году. Отец прожил дольше. Во время Гражданской войны он, как «сельский помещик и эксплуататор», лишился нажитого имения. Он подвергался преследованиям и красными в качестве «буржуя», и белыми как еврей, да еще и отец самого Троцкого. В конце концов Давид то пешком, то подсобным транспортом добрался до Москвы, но в семье сына не остался, а устроился на государственную мельницу под городом, где проработал пару лет и в 1922 году скончался от сыпного тифа.[18] Как раз в этот момент Троцкий участвовал в IV Конгрессе Коммунистического интернационала и буквально на несколько минут заглянул в дом, где отца готовили к похоронам. Сын не разрешил похоронить Давида на еврейском кладбище. Могилу вырыли во дворе дома, где он жил до дня смерти.[19].

Раннее детство Лёвы походило на первые годы жизни подавляющего большинства детей из сравнительно зажиточных крестьянских семей. В автобиографической книге, к которой я буду неоднократно обращаться, Лев Троцкий так описывал общую картину своих ранних лет: «Мое детство не было детством голода и холода. Ко времени моего рождения родительская семья уже знала достаток. Но это был суровый достаток людей, поднимавшихся из нужды вверх и не желающих останавливаться на полдороге. Все мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление. В этом обиходе детям доставалось скромное место. Мы не знали нужды, но мы не знали и щедростей жизни, ее ласк».[20].

Воспоминания писались в первый год после выдворения Троцкого из СССР. Это — почти уникальный источник, позволяющий воспроизвести его раннее детство. Однако еще одним косвенно мемуарным источником является книга американского журналиста Макса Истмена, который побывал в Советской России в начале 1920-х годов, сблизился с Троцким, записывал его воспоминания, а также воспоминания членов его семьи и других лиц. Затем Истмен выпустил книгу о юности Троцкого.[21] Как рассказывал ему Троцкий, он родился в глиняном доме из пяти тесных и темных комнат, с низкими потолками, под соломенной крышей. Во время дождей крыша протекала. Особенно запомнились огромная печь и вечно лежавший на ней кот.[22] Позже, однако, был построен более презентабельный двухэтажный каменный дом.[23].

Магазинные игрушки считались в семье экономных Бронштейнов непозволительной роскошью. Не случайно в памяти Левы сохранились только две покупные игрушки, которые однажды привезла мать из Харькова, куда подчас ездила на врачебные осмотры: бумажная лошадка и мяч. Вместе с сестрами Лева играл с самодельными куклами. Однажды «наш машинист» Иван Васильевич Гребень (речь шла об операторе мельницы) вырезал и склеил картонный вагон, который доставил ребенку немалую радость. Отправлявшиеся в Елисаветград или Николаев родственники подчас спрашивали ребенка, что ему привезти, и он просил лошадку или цветные карандаши, а позже книжки и коньки. Об обещаниях родные забывали, и мальчик поначалу томился разочарованием, но со временем привык, что к обещаниям и вообще к словам людей, в том числе близких, надо относиться критически.

Впрочем, Троцкий преувеличил в воспоминаниях скудость «материального обеспечения» своего детства. То ли он сам, то ли его родные рассказывали Истмену, что старшие брат и сестра научили его читать и давали ему книжки с картинками. Летом приезжал из Одессы дядя Моисей Филиппович Шпенцер, человек образованный, позже занимавшийся издательским бизнесом[24] (о нем мы еще вспомним), который обратил внимание на мальчика с яркими голубыми глазами и прекрасной памятью. Он стал помогать ему учиться грамоте.

Печатное слово производило на ребенка магическое впечатление. В восемь лет он «основал собственный журнал», нарисовав для него цветную обложку и заполнив несколько страничек собственными сочинениями. С неменьшим усердием Лева с семи лет помогал отцу вести конторские книги и заниматься бухгалтерией, в чем скоро оказался сильнее самого Давида.

Мальчик был сильным и ловким, но обычные детские уличные игры его привлекали мало. Зато отчасти физические, отчасти умственные «розыгрыши» позволяли и взрослым и детям смореть на него как на «проказника». Потомки односельчан вспоминают рассказы, как Лева охотился на пауков-тарантулов, а затем на грызунов, за уничтожение которых земство платило по копейке за штуку. Чтобы получить деньги, необходимо было предъявить лапки животного. Вначале принимались и хвосты, но хитрецы научились вырезать некие подобия хвостов из шкурки, получая по десятку «хвостов» из одного зверька. Хитрость вскоре разоблачили, и детям пришлось от своей выдумки отказаться.[25].

К «официальному» начальному образованию Лев Бронштейн приступил в 1886 году в громоклеевском учебном заведении, то ли школе, то ли хедере, где, кроме элементарных религиозных знаний, его обучали русскому языку и арифметике. Первый учитель ребе Шуфер помог ему лучше овладеть навыками осмысленного чтения и письма. «Я сохраняю… о моем первом учителе благодарное воспоминание», — писал Троцкий.[26] В девять лет Лев был отправлен родителями в Одессу для получения систематического образования. Выбор учебного заведения был предопределен двумя причинами.

Во-первых, в классическую гимназию еврею было попасть крайне трудно. С 1887 года, как раз перед тем как Льву предстояло поступление в учебное заведение, в гимназиях и реальных училищах была введена процентная норма для евреев, составлявшая 5–10 процентов. В Одессе — городе со значительным еврейским населением — она была максимальной. Тем не менее попасть в классическую гимназию ребенку с деревенским воспитанием было почти невозможно. Во-вторых, важное место в классических гимназиях занимало преподавание языков, в частности древних, а также гуманитарных предметов. Родители считали это ненужным излишеством. С их точки зрения, практичнее были реальные училища, дававшие более обширные знания по математике и естествознанию. В реальное училище и поступить еврею было легче.

Так Лева впервые попал в большой город, в один из самых ярких и оригинальных бытовых и культурных центров России — прекрасную приморскую Одессу, город неповторимого колорита и великолепного юмора.

Он сдавал экзамены в первый класс реального училища Святого Павла, но не проявил достаточного уровня знаний, чтобы преодолеть процентную норму: получил тройку по русскому языку, четверку по арифметике. Ребенка приняли в подготовительный класс, откуда он мог без серьезных проблем, разумеется, при высоком трудолюбии, перейти через год в первый класс.

Троцкий вспоминал: «Первые дни занятий в училище были сперва днями скорби, затем днями радости».[27] Он пошел в школу в новеньком форменном костюме, за спиной был чудесный ранец, наполненный великолепным грузом образования: учебниками, пеналом с отточенными карандашами, ластиком и прочими атрибутами принадлежности к культурному сословию. Но вдруг случайный встречный, плохо одетый мальчик, на несколько лет старше его, остановился перед Левой, смачно отхаркался и плюнул прямо на главный предмет гордости — рукав чудесной формы «реалиста». Едва придя в себя от потрясения, Лев стал вытирать рукав сорванным листом каштана и только размазал грязь.[28] Позже Троцкий найдет удобное «классовое» объяснение этому поступку — мальчик, мол, выместил на нем свое «чувство социального протеста».[29] О том, что он подумал и почувствовал тогда, будущий марксист не считал нужным припоминать. Но он, безусловно, мыслил в то время иными, обычными человеческими категориями. Ребенок учился понимать, что существует, с одной стороны, просто людская злоба, зависть к более благополучному существованию, независимо от его причин, а с другой — горькая обида, связанная с ощущением крайней несправедливости.

В реальном училище вскоре все встало на свое место. На первом же уроке арифметики учитель поставил Леве пятерку и похвалил его перед классом. Вслед за этим последовала пятерка по немецкому языку, впрочем, не за знания, а за то, что у мальчика были чистые руки и он прилежно переписывал все, что было начертано на доске.

В Одессе Лев жил в семье уже известного нам Моисея Шпенцера. У Шпенцеров была хорошая библиотека, и Лев в полной мере мог пользоваться прекрасными книгами — русской и мировой классикой, популярными изданиями по естествознанию и т. д.[30] Кроме того, как раз в это время Шпенцер занялся издательским делом, и в доме появились рукописи и типографские корректуры. Все это Лева читал с нескрываемым любопытством.

Постепенно Лев втягивался в школьную жизнь, не опаздывал на уроки, слушал учителей, прилежно выполнял домашние задания, вежливо раскланивался с учителями и благополучно переходил из класса в класс. Во втором классе Лев с группой одноклассников затеял издание рукописного журнала, чем поделился со Шпенцером, который даже придумал для него название «Капля». В том смысле, что журнал внесет свою каплю в литературное море. Первый номер открывался стихотворением «Капелька чистая», написанным Львом. Инициаторы показали продукт своего творчества учителю русского языка Крыжановскому, к которому относились с доверием. Последний, прочитав стихотворение, мигом вычислил автора и сказал Льву, что мысль-то у него хорошая, но правил стихосложения он не знает, и вместо намеченного параграфа грамматики стал рассказывать о дактиле и других тайнах стихосложения.[31].

Возникали увлечения девочками, но детские влюбленности столь же быстро исчезали, как и зарождались. Немалым событием стало обнаружение у Льва близорукости. Когда доктор распорядился, чтобы он носил очки, радости не было предела. Очки, по его мнению, придавали значительность. Он представлял, как появится в очках в Яновке. «Но для отца очки оказались невыносимым ударом. Он считал, что все это притворство и важничанье, и категорически потребовал, чтобы я снял очки». В результате в родном углу очки пришлось носить тайком.[32].

Особую мужественность чувствовал Лев на летних каникулах. Сбрасывая с плеч дисциплину, которая его все более тяготила, он ездил на лошади, а потом и на двухколесном велосипеде. Это новое средство передвижения не было подарком родителей. Велосипед изготовил тот же местный умелец, механик отца Гребень, который когда-то подарил мальчику склеенный вагон.

Но на каникулах Льву приходилось сталкиваться и с тем, что позже будет вспоминать как проявления социальных неурядиц, в которых был замешан собственный отец. Однажды лошадь одного из местных крестьян «нарушила границу» отцовского поля, Давид с помощником поймали ее и заперли в сарае, заявив прибежавшему крестьянину, что возвратят лошадь только после возмещения ущерба. Крестьянин плелся за отцом Левы со снятой шапкой, умолял вернуть лошадь, уверял, что у него нет денег на выкуп, что лошадь не причинила никакого вреда. Отец был неумолим. Лев прибежал к матери в слезах. Когда же его позвали ужинать, он не отозвался. «Странный ребенок», — заявила мать, не понимая, что произошло. Но Давид сразу все понял и на этот раз сжалился — разумеется, над ребенком, а не над соседом-крестьянином, — сказав жене: «Я думаю, он слышал, как Иван умолял по поводу лошади. Скажи ему, что Иван получит свою лошадь и ничего не будет платить».[33].

Уже во втором классе конфликтная история произошла и в школе. Учитель французского языка, швейцарец Бюрнар несправедливо отнесся к одному из учеников, поставил ему единицу, причем не скрывал, что немалую роль в этом сыграло то, что ученик был этническим немцем. Дети решили устроить «кошачий концерт», то есть вой, который научились производить с закрытыми ртами и невинным выражением лиц. На следующий день началось расследование. Кто-то донес, что инициатором обструкции был Бронштейн. Козел отпущения был обнаружен и… исключен из школы. Немало пришлось повозиться Шпенцерам, чтобы добиться наиболее мягкой формулировки: с правом поступления в следующем году. Впрочем, Лев от всей этой истории скорее даже выиграл: он провел остаток учебного года дома, в Яновке, а в следующем августе успешно сдал экзамены и перешел в третий класс, не потеряв года.

Полученный урок на некоторое время утихомирил буяна. Но время от времени непокорный нрав вновь давал себя знать. В пятом классе у него возник конфликт с новым учителем языка и словесности, который в отличие от предыдущего оказался равнодушным к предмету и ученикам лентяем, даже не проверявшим сочинений. Это вызвало протест. Лев Бронштейн на уроке выразил общее недовольство тем, как учитель относится к своим обязанностям. На этот раз катастрофических последствий дело не имело: Лев был наказан заключением в карцер на 24 часа.

Вместе с приготовительным классом Лев провел в одесском реальном училище семь лет. Седьмого класса, необходимого для дальнейшего образования, в училище не было. Отец, желавший дать Льву высшее образование, решил отправить его в Николаев, где реальное училище имело седьмой класс и куда попасть было несложно. Так в 1896 году Лев Бронштейн оказался в более провинциальном, нежели Одесса, Николаеве, но этот год стал переломным для всей его дальнейшей жизни.