Лев Троцкий.

Глава 9. КРОНШТАДТСКОЕ ВОССТАНИЕ И ДЕСЯТЫЙ ПАРТСЪЕЗД.

Подавление восстания в «крепости революции» и крестьянских бунтов.

То, что Троцкий называл «завинчиванием гаек военного коммунизма», все более жестко осуществлялось партийными и государственными органами в конце 1920-го — начале 1921 года. Более того, зимой последовал ряд мер по официальной отмене денежного обращения, которое и без того становилось фикцией. Одним из главных запевал в этом хоре оставался Л. Д. Троцкий, несмотря на жесткую, хотя в основном лицемерную критику его взглядов Лениным во время профсоюзной дискуссии.

Однако за победными реляциями скрывались все более опасные для большевистской власти явления. Крестьяне отказывались сдавать государству хлеб, шахтеры растаскивали уголь для обмена на продовольствие. На Тамбовщине и в соседних губерниях, в Поволжье, на Урале и в Сибири развернулось повстанческое крестьянское движение, причем в Тамбовской губернии оно приняло организованные формы и стремительно нарастало под руководством независимого эсера Александра Степановича Антонова. Начались волнения и забастовки рабочих на промышленных предприятиях.

Особо опасным большевистское руководство не без основания сочло выступление против существовавшей власти, произошедшее в первой половине марта 1921 года в военно-морской крепости Кронштадт, которую в 1917 году Троцкий назвал «крепостью революции». Вместе с тем обострение положения в Москве и Петрограде на почве забастовочных выступлений, назревание там взрывоопасной обстановки стало всерьез беспокоить высшее руководство. 28 февраля на заседании Политбюро обсуждалось положение в Москве и даже был образован Комитет обороны столицы во главе с Троцким, что свидетельствовало о намерении в случае дальнейшего обострения ситуации прибегнуть к вооруженному подавлению рабочих.[742].

В Москву поступали противоречивые сведения о характере и степени недовольства балтийских моряков. В ответ на запрос Троцкого начальник флотского политуправления Э. И. Батис 28 февраля пытался приукрасить положение, сообщив: «Особой остроты не наблюдалось и не наблюдается». Но уже на следующий день питерский властитель Зиновьев телеграфно просил Ленина и Троцкого прислать воинские подкрепления на случай восстания в Кронштадте.[743].

События нарастали стремительно. 1 марта Троцкий телеграфировал благодушному Батису, что необходимо принять срочные предупредительные меры.[744] Вслед за этим Троцкий направил командованию Петроградского военного округа предписание в связи «с происшествиями» в воинских частях каждые 12 часов направлять ему донесения.[745].

Именно в эти дни — 28 февраля и 1 марта — восстание в Кронштадте стало фактом. На собрании представителей моряков и жителей крепости была принята резолюция с рядом требований. Из них весьма неопределенные лозунги «Советы без коммунистов», «Власть трудящимся, а не партиям» не были главными, но считались большевистским руководством особенно опасными, хотя лидеры выступления (наиболее известным среди них был писарь линкора «Петропавловск» С. М. Петриченко) заверяли, что выступают только за соблюдение свобод, провозглашенных в октябре 1917 года.[746].

Со 2 марта Троцкий получал регулярную информацию о развитии событий в Кронштадте, о выдвижении восставшими новых требований, присоединении к восстанию значительной части большевистской организации крепости и прочем, даже о том, что его самого в Кронштадте открыто называют «кровожадным тигром».[747] Ленину, Троцкому и другим высшим руководителям было исключительно важно представить Кронштадтское восстание не как выражение народного недовольства, не как протест против всевластия партийных верхов и военного коммунизма, а как результат «заговора», организованного «белогвардейцами». На руку оказался тот факт, что к восстанию примкнул, хотя и не играл в нем руководящей роли, бывший генерал-майор А. Н. Козловский, занимавший ко времени восстания должность средней руки — он был начальником артиллерии крепости. Именно этот генерал был ложно обвинен в том, что возглавил выступление. 2 марта было оглашено правительственное сообщение за подписью Ленина и Троцкого о «волнениях» в Кронштадте, якобы организованных «бывшим генералом Козловским». Генерал объявлялся «вне закона». В Петрограде и губернии вводился режим осадного положения. Вся власть в Петроградском укрепленном районе передавалась Комитету обороны Петрограда.[748].

Практически, однако, основные нити руководства подавлением восстания оказались в руках Троцкого. 5 марта он издал приказ о восстановлении ранее расформированной 7-й Армии, подчинив ее непосредственно главному командованию, с единственной задачей — немедленного подавления восстания. Командование было возложено на М. Н. Тухачевского.

Фактически же Троцкий взял на себя общее руководство подавлением восстания, выехав на своем поезде в направлении на Петроград, скорее всего, 5 марта.

Поезд наркома не въехал в Петроград, а остановился неподалеку, откуда Троцкий следил за развитием событий и давал указания. Если несколькими годами ранее Лев Давидович охотно общался с кронштадтцами, выступал подстрекателем их антиправительственных выступлений, а в 1919 году непосредственно руководил обороной Петрограда против Юденича, то теперь он не решался не только на посещение мятежной крепости, но даже на встречи с жителями Северной столицы, не без основания полагая, что ничего хорошего это лично ему не принесет. Можно также предположить, что пребывание Троцкого поблизости от города носило секретный характер по той причине, что он не желал открыто брать на себя «жандармские функции».

Троцкий настаивал на быстрейшем подавлении Кронштадтского восстания, поскольку оно могло стать факелом, от которого разгорелся бы антисоветский пожар на значительной территории страны, возродив гражданскую войну. Нарком понимал, что восстание началось в неудачный для кроштадтцев момент — через несколько недель, когда вскрылся бы Финский залив, большевикам гораздо труднее было бы овладеть крепостью. Пока же льдами были скованы и в значительной степени лишены боеспособности находившиеся в гавани крепости линкоры «Петропавловск» и «Севастополь», являвшиеся основной ударной силой повстанцев. 10 марта Троцкий передал по прямому проводу записку в Политбюро, настоятельно предупреждая, что после ожидаемой вскоре оттепели остров «станет недоступным для нас». «Нужны экстренные меры. Опасаюсь, что ни партия, ни члены ЦК не отдают себе достаточного отчета в чрезвычайной остроте кронштадтского вопроса».[749].

Не дождавшись захвата крепости, Троцкий отправился в Москву, на Десятый партсъезд, дав в поезде лживое интервью корреспондентам английских и американских газет, где утверждал, что заговор был организован за границей, а организаторами «бунта» являлись эсеры и контрреволюционные генералы. Положение в районе Петрограда продолжало его беспокоить.

Первая попытка овладеть крепостью штурмом 8 марта, в день открытия Десятого съезда РКП(б), потерпела крушение. Понеся потери, карательные войска отступили. Только после того, как были переброшены значительные подкрепления, после доставки в Петроград в качестве «добровольцев» делегатов заседавшего в это время Десятого съезда, которые должны были своим примером побуждать красноармейцев идти на новый штурм по начавшему подтаивать льду Финского залива, Кронштадт был наконец 18 марта захвачен войсками Тухачевского, после чего началась кровавая расправа с участниками восстания — бессудные убийства, расстрелы по приговору ревтрибуналов, отправка в концлагеря… К лету 1921 года к смертной казни были приговорены 2103 человека, к различным срокам заключения (обычно к пятнадцати и двадцати годам тюрьмы) — 6459 человек.

Третьего апреля в Москве состоялась неслыханная, позорная акция — военный парад в честь участников взятия Кронштадта. Выступивший с необычно краткой, продолжавшейся всего несколько минут речью Троцкий воспел дифирамбы тем, кто залил кровью «крепость революции».[750].

Таковым становился результат отказа Троцкого, как и всех большевистских руководителей, от общечеловеческой нравственности, подмена ее фиктивной «классовой моралью», чреватой насилием и кровью тех, от имени кого формально выступали большевики, занимавшиеся «планированием безвестных времен на тридцать лет вперед», как писал Андрей Платонов в романе «Ювенильное море».

Личная роль Троцкого в подавлении крестьянских восстаний была не столь отчетливо видна. Но тот факт, что он как нарком осуществлял общее руководство карательными экспедициями, очевиден. Еще в октябре 1918 года он направил в Тамбовскую губернию жесткую телеграмму о борьбе с такой специфической формой крестьянского протеста, каковой являлось уклонение от призыва в Красную армию. На сельские советы возлагалась обязанность задерживать дезертиров, доставлять их в штаб соседней дивизии или полка. Дезертир, оказывавший сопротивление, подлежал расстрелу на месте.[751].

Шестнадцатого июля 1921 года М. Н. Тухачевский, официально назначенный «командующим войсками Тамбовской губернии», доложил Ленину о подавлении крестьянского восстания,[752] а Ленин переслал этот доклад Троцкому с предписанием сообщить о намечаемых далее мероприятиях по «пасификации» губернии.[753] Еще через несколько дней с докладом о положении в губернии и намечаемых мерах сочетания террора и заложничества с экономическим послаблением в ЦК обратился направленный в губернию В. А. Антонов-Овсеенко. И его рапорт Ленин препроводил Троцкому с просьбой «дать приказ особо проверять выполнение мер».[754] Троцкий отлично знал специально посланный ему для информации зловещий приказ Антонова-Овсеенко и Тухачевского от 11 июня 1921 года, предписывавший расстреливать на месте тех, кто откажется назвать свое имя, расстреливать укрывающих оружие и «бандитов», сжигать дома повстанцев и распределять их имущество между «верными советской власти» крестьянами.[755].

Так завершился краткий и самый порочный этап в деятельности Л. Д. Троцкого, когда во имя спасения большевистской власти от гнева народных низов он, вместе с остальными высшими руководителями, шел на самые жестокие меры, не останавливаясь перед боевым применением воинских частей, использованием ядовитых газов, расстрелами, заложничеством.

Начало отказа от «военного коммунизма».

Еще до Кронштадтского восстания, но в то время, когда крестьянские бунты уже бушевали, в высших кругах стали зреть сомнения в целесообразности продолжать политику военного коммунизма в полной мере. Троцкий, как мы знаем, был первым из тех, кто в официальном документе, направленном в ЦК, высказал осторожные сомнения. Но в конце 1920-го — начале 1921 года этот вопрос стал дебатироваться все более остро в ходе подготовки к Десятому партсъезду.

Вначале речь шла только о частном вопросе, хотя вопросе большой важности — о замене продовольственной разверстки фиксированным налогом. Обсуждение было напряженным, сопровождалось наклеиванием ярлыков, в том числе самых оскорбительных для коммунистов, ибо значительная их часть продолжала рассматривать малейшее отступление от военного коммунизма как предательство.

Съезд открылся 8 марта 1921 года. Несмотря на недовольство Троцким в связи с его поведением во время дискуссии, Ленин продолжал считать его полезным партийным деятелем, а среди кадров РКП(б) разного уровня Троцкий пользовался огромной популярностью чуть ли не как главный организатор побед Красной армии в Гражданской войне. При выборах президиума съезда он был назван вторым после Ленина.[756].

В повестку дня входил военный вопрос, с докладом по которому должен был выступать Троцкий. Но делегатам сообщили, что наркома «сейчас нет в городе»,[757] не уточняя, что он находится под Петроградом, где руководит подавлением Кронштадтского восстания. Правда, после отчетного доклада, с которым выступил Ленин, председательствовавший Каменев все же сообщил (или, может быть, просто проговорился), что Троцкий «сегодня» (то есть 9 марта, на следующий день после открытия съезда) выезжает из Питера и только по его приезде будет поставлен вопрос о профсоюзах.[758].

Троцкий приехал в Москву, видимо, 10 марта. Еще до его появления на 11 марта был намечен его доклад о реорганизации армии. Однако нарком отказался в этот день выступать, объяснив это занятостью военными делами. Порядок дня сбился. Вместо доклада Троцкого был поставлен вопрос о партстроительстве.[759] Очевидно, нарком действительно был поглощен подавлением восстания и после возвращения в Москву. По поводу событий в морской крепости на съезде вынуждены были сообщить, что там «дело несколько более затяжное».

Появившийся, наконец, 11 марта на съезде Троцкий принял участие в обсуждении доклада Зиновьева о профсоюзах. Вел он себя менее воинственно, чем в предыдущие месяцы. Чувствовалось, что события в Кронштадте глубоко повлияли на его мысли и чувства. В речи содержалось признание кризиса в партийной, советской, профсоюзной работе. В профсоюзах этот кризис проявлялся, по его мнению, в «давлении потребительской психологии на рабочий класс». В целом Троцкий был сдержан, готов к уступкам и примирению с Ильичом.

Взявший затем слово Ленин, однако, не поддержал этих интонаций, фактически протянутой руки. Когда Троцкий находился возле Кронштадта, с ним следовало обращаться осторожнее. Когда же Троцкий спорил, хотя и вполсилы, Ленина это выводило из себя. Он начал выступление саркастическими словами, что Троцкий «особенно вежливо полемизировал со мной и упрекал или называл меня архиосторожным. Я должен его поблагодарить за этот комплимент и выразить сожаление, что лишен возможности вернуть его обратно». Хотя Ленин признавал, что необходимо перейти к вопросам более актуальным, чем место профсоюзов (то же повторял Троцкий), он обвинял наркомвоенмора, что тот валит с больной головы на здоровую. Особенно Ленину не нравилось требование «перетряхивания» профсоюзов, что Троцким было произнесено почти случайно, в горячке полемики, и более не повторялось.[760].

Съезд поддержал платформу десяти. За нее проголосовали 336 делегатов, за платформу Троцкого — 50, за «рабочую оппозицию» — 18.[761] После этого Троцкий фактически сложил оружие. Он признал свое поражение и намерен был теперь полностью включиться в реализацию зарождавшегося нового курса, выраженного в решении о замене продразверстки натуральным налогом.

В то же время сторонники платформы «рабочей оппозиции» от своих взглядов не отказались. Поэтому по настоянию Ленина съезд принял две резолюции: «О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии», в которой резко осуждался курс «рабочей оппозиции» на демократизацию партии и общества, на введение рабочего управления производством, и «О единстве партии».

Вторая резолюция требовала распустить внутрипартийные группировки. Невыполнение каралось немедленным исключением из партии. Особый пункт, в то время секретный, предусматривал право ЦК переводить своих членов в кандидаты и исключать из партии тех, кто встанет на путь фракционности. Троцкий поддержал оба решения, завершив, таким образом, очередное столкновение с Лениным, оказавшееся последним, полной капитуляцией. Именно эта резолюция, последний пункт которой Сталин обнародует в начале 1924 года, на XIII партконференции, накануне смерти Ленина, позже станет важнейшим инструментом в борьбе со всеми инакомыслящими в партии, в первую очередь с оппозиционным движением, руководимым Троцким.

Десятый партсьезд, заложив первые, пока еще приблизительные и неполные основы новой экономической политики, означавшей известное возрождение рыночных отношений, что дало возможность приступить к восстановлению экономики, отнюдь не дополнил эту линию политическим послаблением. Тем самым закладывались глубочайшие противоречия в проводимую властями экономическую политику, которую, с одной стороны, Ленин считал установленной всерьез и надолго, а с другой — уже через год потребовал наступления в рамках нэпа, то есть постепенного отказа от него.

Избранный в ЦК, а затем в Политбюро Троцкий в последние примерно полтора года активной руководящей деятельности Ленина почти полностью сосредоточился на военных делах. В качестве одного из руководителей партии он, разумеется, занимался всем комплексом политики, но самостоятельных инициатив более не проявлял, дожидаясь своего часа.

Ленин же сохранял к Троцкому двойственное отношение. Однажды он разоткровенничался с Горьким, который в первые месяцы после Октябрьского переворота занимал резко оппозиционную позицию, но затем опять сблизился с большевиками и вновь стал вхож к Ленину. Во время одного из разговоров Горький был удивлен высокой оценкой, которую Ленин дал организаторским способностям Троцкого. Заметив его удивление, Ильич произнес: «Да, я знаю, ходят лживые слухи о моем отношении к нему. Но что есть, то есть, а чего нет, того нет. Это я также знаю. Он смог любой ценой организовать военных экспертов». И после паузы Ленин добавил «довольно печально»: «И все же он — не один из нас. С нами, но не наш».[762].

Армейские и политические дела.

В 1921 году в России разразился голод, вызванный последствиями Гражданской войны и политикой военного коммунизма, которая разрушила систему хлебной торговли. Число жертв составляло приблизительно пять миллионов человек. В июле 1921 года ВЦИК создал Центральную комиссию помощи голодающим (ЦК Помгол).

Помощь голодающим стала для советского правительства удобным поводом массового изъятия ценностей у Православной церкви. 23 февраля 1922 года ВЦИК издал декрет «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих». Местным органам предписывалось изъять из храмов изделия из золота, серебра и драгоценных камней и передать их в Центральный фонд помощи голодающим. В ходе изъятия происходили кровавые столкновения красноармейцев и чекистов с верующими, имелись убитые и раненые. Особо драматическими явились события в городе Шуе, где были убиты четверо и ранены десять прихожан.[763].

В выработке антицерковных решений непосредственное участие принимал Троцкий, которого Политбюро утвердило «координатором» усилий «заинтересованных ведомств» в борьбе против Церкви. Вместе с Зиновьевым и Бухариным он предлагал принять против духовных пастырей самые решительные меры.[764] В марте 1922 года Троцкий сформулировал свои предложения для Политбюро, в которых рекомендовалось председателю ВЦИКа М. И. Калинину выступить с интервью. Смысл его должен был состоять в том, что изъятие ценностей не является борьбой с религией и Церковью; что среди духовенства есть две группы — одна считает необходимым оказать помощь голодающим, а другая враждебна и голодающим, и советской власти; наконец, что декрет об изъятии ценностей возник якобы по инициативе самих голодающих.[765].

Именно на этом фоне 19 марта Ленин написал письмо Молотову для членов Политбюро с требованием «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий». При этом Ленин требовал, чтобы официально выступал с какими-либо мерами только Калинин, «никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий».[766] Если верить цифрам, приведенным А. Н. Яковлевым, всего Церковь была ограблена на 2,5 миллиарда золотых рублей, а зерно было куплено только на 1 миллион рублей, и то только на семена.[767].

Весьма показательно, что обо всей этой постыдной истории в воспоминаниях Троцкого нельзя найти ни единой строки.

И все же 1921–1922 годы оказались, пожалуй, наиболее спокойными для Троцкого. Он не отдыхал больше, чем раньше. Его дни были заполнены разнообразными делами, которые он считал весьма ответственными, но это были дела преимущественно рутинные, не связанные с решением коренных проблем и тем более с политической конфронтацией. На недолгое время Троцкий превратился в обычного, хотя и высшего советского функционера, что не соответствовало его натуре, тяготило и просто мучило его.

Особенно раздражало то, что его главный «внутренний» враг Сталин пользовался все большей под держкой Ленина, который и ранее не раз пытался как-то ограничить влияние Троцкого выдвижением Сталина на первый план. О том, чтобы полностью «уравновесить» этих деятелей, пока еще не было речи — Троцкий был несравнимо авторитетнее, но дело шло именно к этому, что Ленин вновь и вновь демонстрировал.

Очень интересны и психологически показательны хронологическая ошибка и сопутствовавшие ей неточности, которые Троцкий допустил в воспоминаниях, написанных через десяток лет. Завершая рассказ о профсоюзной дискуссии и упоминая в связи с этим Десятый съезд, он утверждал, что Ленин был озабочен тем, чтобы ликвидировать группировки, под которыми уже не осталось принципиальной базы. Он вспоминал, как Ленин прореагировал на замечание В. М. Молотова, впервые избранного в ЦК, на одном из первых послесъездовских заседаний по адресу Троцкого. Ленин воспользовался моментом, чтобы «обвинить его (Молотова) в усердии не по разуму» и подчеркнуть «совершенно безупречную» лояльность Троцкого. И тут же мемуарист перешел к вопросу, связанному со Сталиным. Оказывается, все предыдущее было сказано, чтобы поведать об избрании Сталина на должность генерального секретаря ЦК РКП(б). Троцкий пишет: «Сталин как раз на десятом съезде был намечен — по инициативе Зиновьева и против воли Ленина — в генеральные секретари. Съезд был уверен, что дело идет о кандидатуре, выдвинутой центральным комитетом в целом. Никто, впрочем, не придавал этому избранию особого значения. Должность генерального секретаря, впервые на Х-м съезде установленная, могла при Ленине иметь технический, а не политический характер».[768].

Немало можно сказать по поводу этого пассажа. Я ограничусь только двумя замечаниями. Во-первых, очевидно, что ко времени Десятого съезда Сталин обладал такой степенью влияния, а следовательно, доверием Ленина, что у Льва Давидовича произошел сдвиг в памяти на год: должность генерального секретаря была введена не на Десятом съезде в 1921-м, а на Одиннадцатом партсъезде в 1922 году, и именно тогда Сталин занял этот пост. Во-вторых, Ленин был не тем политиком, который мог поддаться влиянию Зиновьева, умевшего произносить напыщенные речи, но не пользовался серьезным авторитетом в высших кругах. Против воли Ленина Сталин никак не мог быть избран на должность генсека. Можно не сомневаться, что на Одиннадцатом съезде Ленин вполне был в состоянии противостоять этому назначению, если бы счел это целесообразным. Сталин занял свой пост при полном одобрении Ленина, который со времени Брестских переговоров играл на противостоянии и конфликтах между Троцким и Сталиным, преследуя цель держать обоих на коротком поводке.

Тогда, в 1921-м — первой половине 1922 года, конфликт между Троцким и Сталиным отодвинулся на второй план, но сохранялся в латентном состоянии с тем, чтобы выйти на авансцену, как только Ленин отойдет от непосредственного руководства партией и государством.

В условиях перехода к миру под руководством Троцкого проводились меры по реорганизации армии. Нарком считал эту работу повседневной, не требующей общепартийного внимания. Когда на Одиннадцатом партсъезде вроде-бы неожиданно для него был поставлен на повестку его доклад о Красной армии, Троцкий возражал: «Тут явное недоразумение. Если на меня возложат доклад, то я не знаю, о чем должна быть информация. Принципиальные вопросы строительства у нас решены».[769] Вопрос все же был поставлен. Информация Троцкого носила формальный характер. Он не выдвигал, как обычно делал, новые проблемы, не вносил существенных предложений. «Армия далека от совершенства, — говорил он, — но она уже представляет собою правильно построенный организм».[770].

К 1923 году состав Красной армии был доведен до 610 тысяч человек. Такое сокращение Троцкий считал предельным.[771] Временно были отодвинуты в самый дальний угол проекты замены постоянной армии милиционной системой. Положив в основу своей деятельности идеи и принципы нэпа, Троцкий отказался не только от плана милитаризации промышленноети, но и от проекта всеобщего вооружения народа. Прямо он об этом не говорил, но изменение взглядов вытекало из всего контекста его деятельности в этот период.

Исключительно важным Троцкий считал вопрос о перевооружении армии. Намечались планы покупки оружия в Германии. Еще в августе 1920 года наркомвоенмор телеграфировал заместителю наркома внешней торговли А. М. Лежаве, что Политбюро решило немедленно начать сделки с германскими фирмами о закупке оружия, выделив на это 27 миллионов марок. «Дело в высшей степени важное и срочное», — писал он. Троцкий буквально ухватился за сообщение дипломатического представителя России в Швеции П. М. Керженцева о возможности закупки на выгодных условиях винтовок и пулеметов американского производства. По этому поводу была образована комиссия ЦК, от имени которой Троцкий информировал Ленина о необходимости ассигновать 10 миллионов рублей золотом на эту закупку. Соответствующее решение было проведено через Политбюро.[772].

При всей приверженности Троцкого идее международной революции он с самого начала перехода к нэпу был в числе тех большевистских деятелей, если не первым из них, которые ратовали за всестороннее восстановление отношений с зарубежными странами, их правительствами и частными фирмами, в первую очередь в военной области, а также предоставление международных концессий, то есть передачу зарубежным компаниям права в течение определенного срока эксплуатировать природные богатства и другие хозяйственные объекты, принадлежавшие государству. В апреле 1922 года при активном содействии Троцкого был образован Главный комитет по делам о концессиях и акционерных обществах при Совете труда и обороны (в 1923 году он был заменен Главным концессионным комитетом при Совнаркоме СССР).

Такой способ хозяйствования сильно расходился с представлениями большевиков, в первую очередь самого Троцкого, о социалистической экономике, но, произнеся «а» — признав возможным ограниченное восстановление частной собственности, они сочли целесообразным сказать «б» — согласиться на участие в экономическом восстановлении России иностранного капитала.

Позиция энергичного сторонника сотрудничества с капиталистическими странами в хозяйственной, а затем и в военно-политической области была для Троцкого признанием, что международная революция все более запаздывает. В то же время его линия являлась своеобразным выражением «интернационализма» наркома, который был убежден, что это сотрудничество не помешает России вмешаться в дела зарубежных стран, когда там возникнет революционная заваруха, а сильной Советской республике это было бы сделать легче, чем разоренной стране.

В апреле 1921 года под эгидой Троцкого начались негласные переговоры советских представителей, вначале К. Б. Радека, а затем В. Л. Коппа, с высшими германскими военными чинами и промышленными группами, в частности фирмами «Блом и Фосс» (готовившейся к производству подводных лодок), «Альбатросверке» (планировавшей строительство самолетов) и оружейным концерном Круппа о военно-техническом сотрудничестве. Предполагалось извлечь обоюдную пользу. Немцы рассчитывали обойти условия Версальского мира, запрещавшие Германии иметь военную технику, путем создания предприятий по ее производству на территории России. Советское правительство привлекало германский капитал, технический опыт и квалифицированные кадры Германии для восстановления российской тяжелой промышленности.

Уже 7 апреля 1921 года Копп докладывал Троцкому о результатах переговоров с «особой группой Р»: «Группа эта считает, прежде всего, необходимой кооперацию с нами в деле восстановления нашей военной промышленности». Названные Коппом фирмы согласились предоставить России технические силы и необходимое оборудование. Предполагался приезд в Москву германского представителя для решения технических вопросов. Троцкий настолько заинтересовался этими делами, что познакомил Ленина с перепиской, а председатель Совнаркома одобрил военное сотрудничество с Германией.[773].

Относительно спокойная интерлюдия завершилась поздней весной 1922 года, когда серьезно заболел Ленин, и перед высшим руководством встал вопрос о «престолонаследии», а также о характере проводимого курса, судьбах нэпа, внутренних опасностях, зревших на почве того конфликтного положения, когда экономические уступки относительно свободному рынку были сделаны в условиях укреплявшейся репрессивной политической системы, формировавшегося тоталитарного устройства.

К этому времени и в самой России, и за ее пределами в Троцком видели, несмотря на его отдельные поражения, ведущего большевистского деятеля, почти равного Ленину и даже превосходившего последнего красноречием и убедительностью выступлений. Показательны суждения юного студента, будущего узника ГУЛАГа и писателя Варлама Шаламова: «У Троцкого не было лишней фразы, смущавшей главной мысли, которая уже высказана. Тебе предстояло лишь подсчитывать бесконечные аргументы — одетые, конечно, всегда в оригинальную, блестящую даже одежду. Студенческие скептики говорили даже, что из-за этого постоянного блеска слушатель, зритель отвлекался от глубин суждений Троцкого, которые были бы теснее, яснее при более простом, более шаблонном изложении дела».[774].