Европейская поэзия XVII века.

Теперь, когда я стар, и муза вслед за мной Вот-вот перешагнет через рубеж земной, И разум — факел мой — потушит ночь глухая, Неужто дни терять, печалясь и вздыхая, И жаловаться весь оставшийся мне срок На то, что потерял все, чем владеть бы мог. Коль Небо сохранит хоть искру для поэта Огня, которым он блистал в былые лета, Ее использовать он должен, помня то, Что золотой закат — дорога в ночь, в Ничто. Бегут, бегут года, ни сила, ни моленья, Ни жертвы, ни посты — ничто не даст продленья. Мы жадны до всего, что может нас развлечь, И кто так мудр, как вы, чтоб этим пренебречь? А коль найдется кто, я не из той породы! Солидных радостей чураюсь от природы И злоупотреблял я лучшими из благ. Беседа ни о чем, затейливый пустяк, Романы да игра, чума республик разных, Где и сильнейший ум, споткнувшись на соблазнах Давай законы все и все права топтать,— Короче, в тех страстях, что и глупцам под стать, И молодость и жизнь я расточил небрежно, Нет слов, любое злое отступит неизбежно, Чуть благам подлинным предастся человек. Но я для ложных благ впустую тратил век. И мало ль нас таких? Кумир мы сделать рады Из денег, почестей, из чувственной услады. Танталов от роду, нас лишь запретный плод С начала наших дней и до конца влечет. Но вот уже ты стар, и страсти не по летам, И каждый день и час тебе твердит об этом, И ты последний раз упился б, если б мог, Но как предугадать последний свой порог? Он мал, остатний срок, хотя б он длился годы! Когда б я мудрым был, но милостей природы Хватает не на всех, увы, Ирис, увы! О, если бы я мог разумным быть, как вы, Уроки ваши я б использовал частично. Сполна — никак нельзя! Но было бы отлично Составить некий план, не трудный, чтоб с пути Преступно не было при случае сойти. Ах, выше сил моих — совсем не заблуждаться! Но и за каждою приманкою кидаться, Бежать, усердствовать, — нет, этим всем я сыт! «Пора, пора кончать! — мне каждый говорит,— Ты на себе пронес двенадцать пятилетий, И трижды двадцать лет, что ты провел на свете, Не видели, чтоб ты спокойно прожил час. Но каждый разглядит, видав тебя хоть раз, Твой нрав изменчивый и легкость в наслажденье. Душой во всем ты гость и гость лишь на мгновенье В любви, в поэзии, в делах ли — все равно. Об этом всем тебе мы скажем лишь одно: Меняться ты горазд — в манере, жанре, стиле. С утра Теренций ты, а к вечеру Вергилий, Но совершенного не дал ты ничего. Так стань на новый путь, испробуй и его. Зови все девять муз, дерзай, любую мучай! Сорвешься — не беда, другой найдется случай. Не трогай лишь новелл, — как были хороши!» И я готов, Ирис, признаюсь от души, Совету следовать — умен, нельзя умнее! Вы не сказали бы ни лучше, ни сильнее. А может, это ваш, да, ваш совет опять? Готов признать, что я — ну как бы вам сказать? — Парнасский мотылек, пчела, которой свойства Платон примеривал для нашего устройства. Созданье легкое, порхаю много лет Я на цветок с цветка, с предмета на предмет. Не много славы в том, но много наслаждений. В храм памяти — как знать? — и я б вошел как гений, Когда б играл одно, других не щипля струн. Но где мне! Я в стихах, как и в любви, летун И свой пишу портрет без ложной подоплекиз Не тщусь признанием свои прикрыть пороки. Я лишь хочу сказать, без всяких ах! да ох! — Чем темперамент мой хорош, а чем он плох. Как только осветил мне жизнь и душу разум, Я вспыхнул, я узнал влечение к проказам, И не одна с тех пор пленительная страсть Мне, как тиран, свою навязывала власть. Недаром, говорят, рабом желаний праздных Всю жизнь, как молодость, я загубил в соблазнах. К чему шлифую здесь я каждый слог и стих? Пожалуй, ни к чему: авось похвалят их? Ведь я последовать бессилен их совету. Кто начинает жить, уже завидев Лету? И я не жил: я был двух деспотов слугой, И первый — праздный шум, Амур — тиран другой. Что значит жить, Ирис? Вам поучать не внове. Я даже слышу вас, ответ ваш наготове: Живи для высших благ, они к добру ведут. Используй лишь для них и свой досуг и труд. Чти Всемогущего, как деды почитали, Заботься о душе, от всех Филид подале, Гони дурман любви, бессильных клятв слова — Ту гидру, что всегда в людских сердцах жива.

О ЖЕНИТЬБЕ

Жениться? Как не так! Что тягостней, чем брак? На рабство променять свободной жизни благо! Второй вступивший в брак уж верно был дурак, А первый — что сказать? — был просто бедолага.

Жениться он не стал в свои младые лета, Когда, как говорят, умел он делать это. Он взял жену на склоне дней; Но что он будет делать с ней?