Европейская поэзия XVII века.

Какой урон — столь редкую особу Вверять как гостью мраморному гробу! Ах, разве мрамор, яшма иль топаз Ценней, чем хризолиты дивных глаз, Рубины губ и теплый жемчуг кожи? Обеих Индий нам сие дороже! Да весь ее природный матерьял Был что ни дюйм, то новый Эскурьял. И нет ее. Так в чем искать спасенье — В работе рук, в плодах воображенья? Дано ль клочкам бумаги оживить Ту, именем которой должно жить? Увы, в недолгие зачахнут сроки Ее души лишившиеся строки; И та она, что больше не она, Затем что скинией служить должна,— Могла б она в бумагу обрядиться И не в гробу, в элегии укрыться? Да пусть живут стихи, доколе свет В могилу не уйдет за ней вослед — Не в этом суть! Помыслим: есть у света Князь для войны, советник для совета, Для сердца, нрава и души — монах, Для языка — поверенный в делах, Работник для горба, богач для брюха, Для рук — солдат, купец для ног и слуха, Сей поставщик чудес из дальних стран. Но кто из них настраивал орган, Поющий о любви и вдохновенье? Столь тонкий труд содеян зыбкой тенью Того, чем некогда была она; Коль нет ее — Земля обречена: Смерть, погубив Красу в ее величье, Достойной боле не найдет добычи И целый мир в отчаянье убьет. Теперь Природа знает наперед, Что новой смерти незачем страшиться; Другой такой Красе не уродиться. Но смерть ли сей удел? Не лучше ль нам Его к разъятым приравнять часам — Их части мастер вычистит и смажет, И снова точный час они покажут. А Нигер в Африке — на сколько лиг Уходит он под землю, и велик — Огромнее, чем был, — шумит волною, Природный мост оставив за спиною. Сказать ли, что дано из гроба ей Вернуться краше, чище и мудрей? Пусть небо скажет так! Мы здесь страдаем И прибыль для нее не ожидаем. Ужель себя мы тем возвеселим, Что Ангел стал Престол иль Херувим? Как держат в душах люди пожилые Себе на радость радости былые, Голодный так питаться должен свет Той радостью, для нас которой нет. Ликуй, сей Мир, ликуй, Природа: вами Премудро предусмотрено, что в пламя Последнего суда войти должна, Опередивши вас и всех, она,— Она, чье тонко и прозрачно тело, Затем что тайных мыслей не терпело И выдавало их, как шарф сквозной, Иль выдыхало искренней душой; Она, все люди коей любовались, Достойные пред кем соревновались; Ведь даже меж святых ведется спор, Кто новый назовет собой собор. Иль словно полночь новыми очами Заблещет над учеными мужами, И те о них дебаты поведут, А звезды отпылают и зайдут,— Так мир гадал, кто завладеет ею, Она же стала хладной и ничьею; Хоть брак на деву не кладет пятна, Бежала женской участи она И девой снежно-белою угасла: В светильнике с бальзамом вместо масла Зовущий к преклоненью огонек Затеплится — увы — на краткий срок. Мирского дабы избежать коварства, Она вкусила смерти, как лекарства; Нет, рук не наложила на себя — Лишь приняла восторг небытия. Кто грустной сей истории не знает, Пусть в Книге Судеб истово читает, Что совершенней, выше и скромней В неполные пятнадцать нет людей; И, в будущее глядя из былого, Он лист перевернет — а там ни слова; Дошла ль ее Судьба до пустоты, Иль здесь из Книги вырваны листы? Нет, нет: Судьба красавицу учила Искусству разума и поручила Ее самой себе, и та была Столь вольной, что, размыслив, умерла; Не то она почла б за святотатство С Судьбой соревнованье или братство — Затем и умерла. Возможно, тут Родятся те, что Благо дерзко чтут, И, как послы, явив свое раченье, Исполнят все ее предназначенье И, переняв Судьбы и Девы труд, До завершенья Книгу доведут; Сия же для потомков будет средство Принять ее достоинства в наследство; Воспрянь душой и небо восхвали: Се окупилось Благо на Земли.