Европейская поэзия XVII века.

ДЖОВАН ЛЕОНЕ СЕМПРОНИО.

Пастух обвил подруги стан покорный — И юные селянки в пляс пошли. Куда до них красавице придворной! Всё, кроме танца, разом отмели

И, словно оторвавшись от земли, Сердца пленяли пляскою задорной, И ярче на лугу цветы цвели Под их стопою, легкой и проворной.

Одна в цветастой шали на груди Вдруг под рукой моею с колдовскою Улыбкою скользнула. Погоди!

Я удивлен ошибкою такою. Нет, от меня подобного не жди: Хочу на ручках быть — не под рукою!

Сама любовь, насмешливость сама, Она распустит волосы игриво — И огненная эта бахрома Охватит душу пламенем разлива.

Но, воздыхая томно и стыдливо, Я чувствовал, что скоро — и весьма — Не ветер вздохов, дующий тоскливо, Дождь огненный сведет меня с ума.

Амур, она сверкает, как комета, С ее небесным шлейфом, не щадя Очей, что не выдерживают света;

Иль красит кудри, с солнцем спор ведя.— И потому они того же цвета, Что и светило, над землей всходя.

Да не прельстит ни одного срамница, Да не зажжет она безумных грез В груди слепца, готового прельститься Сияньем золотым ее волос!

Как? Неужели можно усомниться В химической природе этих кос? Как? Неужели можно в них влюбиться — Обманный этот блеск принять всерьез?

Поддельно злато! Прежде это было Жилище мрака, яма, грот, рудник, Колодец черный, хладная могила.

Поддельно злато! Что обман велик, Проверка пробным камнем подтвердила: Он почернел, изобличив парик.

Что человек? Картина, холст — лоскут, Который обветшает и истлеет, Нестойкая палитра потемнеет, Искусные прикрасы опадут.

Что человек? Он расписной сосуд: Изображенье на стекле тускнеет, А урони стекло — никто не склеит, Толкнут — и что ж: руками разведут.

Я тополиный пух, морская пена, Стрела — пронесся вихрем и исчез, Туман, который тает постепенно.

Я дым, летящий в глубину небес, Трава, что скоро превратится в сено, Убор осенний жалобных древес.

Итак, в груди, где, бог любовных чар, Амур лелеял сладостные грезы, Горячкой вспыхнул вдруг несносный жар, Завелся злой недуг, тая угрозы?

Итак, на щечках, где весенний дар Амур лелеял — две апрельских розы, Жизнь погасил мучительный удар, Смертельный град не растопили слезы?

Но если отцвести осуждена Любимая, как это ни ужасно,— Естественно, что пала днесь она:

Когда, как роза, женщина прекрасна,— И жить, как роза, — столько же, должна, Закону непреложному подвластна.

В две склянки небольшой величины, В плену стекла не ведая свободы, И воды Стикса, и забвенья воды Искусным Временем заточены.

И, канув навсегда, из глубины Бессильны всплыть былые дни и годы. В тех склянках слезы — плата за невзгоды, Которым в мире мы обречены.

От жаждущего сердца радость пряча, По капельке, невидимой почти, Ее дарует редкая удача.

И трудно передышку обрести Меж днями слез, между часами плача, Сочащимися в склянках, взаперти.