Европейская поэзия XVII века.

Больной, душевною томимый лихорадкой, Лесных зверей ловец с охотничьей повадкой, Как флюгер, всем ветрам покорствовать готов, Морфей, владыка грез, властитель царства снов, Осмеянный врагом и другом пленник страсти, Корабль, несущийся вперед, сломавши снасти, По вздыбленным морям, сквозь буйные валы, Невольник, что влюблен в свои же кандалы, А также в палача с намыленной веревкой, Бедняк, измученный недельной голодовкой, Вулкан, что лавою клокочет огневой, Венеры паладин, едва-едва живой, Адама истинный потомок, он недаром, Как прародитель наш, подвластен женским чарам. То с Демокритом схож, то — чистый Гераклит. И если он — металл, тогда любовь — магнит. Торговец, свой товар задешево продавший, Все то, чем он владел, продувший, промотавший, Судьбой обиженный, лишившийся всего… Глаза возлюбленной — вот небеса его! А что его земля? Как что?! — Ее объятья! В них он покоится. О, до невероятья Он счастлив тем, что здесь он бросил якорь свой, На землю шлепнувшись с дурацкой головой! Рассудок потеряв, лишившись чувства меры, Свою простушку он счел женственней Венеры. Не удивительно, что все ее чернят. Пускай не гневается: сам же виноват! Томления его бросают в жар и в холод. Лобзаньями ее он усмиряет голод. Чтоб жажду утолить — ее он слезы пьет, Но в этом случае сам горько слезы льет. Во сне его одно преследует виденье: Сколь сладок сон его, столь горько пробужденье, Целуя пустоту, он воздух обнимал, И ветер-баловник речам его внимал. Любовью усыплен, любовью он разбужен. Будильник никогда влюбленному не нужен. Любовь свой острый шип ему вонзает в грудь. Он как ужаленный! Он вскакивает: — В путь! — Грохочет ураган. Гремят раскаты грома. Он скачет. Он плывет. И… остается дома, Не зная, как спастись и чем себе помочь. И среди бела дня он призывает ночь… Однако, полагаю, повсеместно Все, что здесь сказано, давно и так известно. Под занавес хочу лишь приоткрыть секрет: Художник набросал здесь собственный портрет!