Испанские поэты XX века.

Из книги. «АПОКРИФИЧЕСКИЙ ПЕСЕННИК ХУАНА ДЕ МАЙРЕНЫ».

ПОСЛЕДНИЕ ЖАЛОБЫ АБЕЛЯ МАРТИНА. Перевод А. Гелескула.

Во сне, в дали весенней, За мной фигурка детская устало Гналась подобно тени. Мое вчера. А как оно взлетало По лестнице прыжками в три ступени! — Скорей, пострел! (В аквариуме створок Из зеркала плеснул зеленым ядом Колючий зной кладбищенских задворок.) — Малыш, и ты здесь? — Да, старик, я рядом.
Вновь увидал я скамьи В саду лимонном, лестницу с карнизом, И теплых голубей на стылом камне, И красный бубен в небе темно-сизом — И ангела, там замершего строго Над детской, над волшебною тоскою.
Разлука и дорога Вернули утро властью колдовскою. И завтра увидал я под ногами — Еще не разорвавшимся упало, Чтобы глаза смотрели не мигая На огонек, бегущий по запалу Взрывателя. О Время, о Доныне, Беременное роком! В надеждах, как в осенней паутине, Идешь за мной по стынущим дорогам.

—

Скликает время к воинским знаменам. (Мне тоже, капитан? Но мы не вместе!) К далеким башням, солнцем озаренным, Поход неотвратимый, как возмездье!

—

Как некогда, к сиреневому морю Сбегает сон, акации раздвинув, И детство оставляет за кормою Серебряных и бронзовых дельфинов.
И в дряхлом сердце, вновь неустрашимом, Соленый привкус риска и удачи. И кружит по заоблачным вершинам — От эха к эху — голос мой бродячий.
Голубизной полудня окрылиться, Застыть, как застывает, отдыхая, На гребне ветра горная орлица, Уверенная в крыльях и дыханьи!
Тебе, Природа, верю, как и прежде, И дай мне мир на краткие мгновенья И передышку страхам и надежде, Крупинку счастья, океан забвенья…

* * *

«Губы ее — пламя…». Перевод М. Квятковской.

Губы ее — пламя, Трепет — ее стан, Пусть никто ее не ласкает, Не целует никто в уста.
Когда на полях бич ветра Свистит: — Мой алый цветок! — Как поцелуй без ответа, Как пламени завиток, Угасает вдали ее имя, И не вспомнит о ней никто.
Далеко — сквозь кусты олеандров, Мимо зарослей дрока, И речных тамарисков, И олив при дороге, Под луною этой рассветной — До твоих неприютных полей, недотрога!

ОБРЫВКИ БРЕДА, СНА И ЗАБЫТЬЯ. Перевод А. Гелескула.

I.

Проклятье лихорадке! Морочит неотвязно — Запутала все в мире, А мне бормочет: — Ясно! Масон{93}! Масон! — И башни Поплыли вкруговую. Пьют воробьи, трезвоня, Прохладу дождевую. Проснись. О ясно, ясно! От сонных мало проку. Бык ночи шумно дышит И тянется к порогу. Пришел я с новой розой На старое свиданье, И с розовой звездою, И с горечью в гортани. Как ясно! Инесилья, Лусия, Кармелита — Не все равно? Три маски Единственного лика, И с деревом лимонным В саду танцует липа. Все ясно, ясно, ясно! Кричит дозорный: — Слушай! — Тирли-тирли — в деревьях, Гуль-гуль, гуль-гуль — над лужей. Рассветные цимбалы Вызванивают соло! Как ясно, ясно, ясно!

II.

…Над землею голой…

III.

Снежной крупой пыля, Срывался навстречу ветер, И голой была земля.
И долго я брел по ней В потемках дубовой рощи — Одна из ее теней.
Серебряной стаей стрел Сквозь тучи прорвалось солнце. Я в белую даль смотрел.
И там, на краю дорог, Она из забвенья встала. Я крикнуть хотел. Не смог.

IV.

Все ясно, все так ясно! Построен для порядка Конвой. И лихорадка Все спутала для страху. Но петлю — дворянину? Палач, веди на плаху! Масон, масон, ты дремлешь? Сейчас тебя не станет!.. Сжимаются ручонки, И куклы балаганят.

—

Тук-тук!.. Кого не взбесит? — Не здесь ли, ваша честь, Невинного повесят? — Да, все в порядке. Здесь.

—

О, боже, ну и голос! Как будто гвозди в стену!.. Как лихорадит… Тихо! И публику — на сцену! Прекрасное решенье Труднейшего финала. Входите все, кто хочет! Кому там места мало?

—

— Войдите!.. — Кто-то черный… И пятятся к стене… — Готовься, отлученный! — Сеньор палач! Вы мне?

—

О ясно, ясно, ясно! На дыбу, ваша милость, — Ребяческие игры, Шарманка закрутилась. Но бритва гильотины По утренней прохладе… Скорей пеньковый галстук Родимых перекладин! Гитары? Неуместны. Пойдут фаготы свитой. А где петух рассветный, Печально знаменитый? Попами перепродан? Проснись!! Ты в санбенито{94}!!!

V.

Благословение сну! Залихорадило звонко Бубен луны, и зайчонку Впору плясать под луну. Свистнет зарянка — и вскоре Тронет заря вышину. И заиграет нагорье В голубизне небосвода, Вторя охотничьей своре. Спи. О, свобода, свобода!

VI.

Как-то днем погожим У воды, где тропка, Бросит тень ненужное прохожим Деревцо, там выросшее робко. Белый ствол и три листочка рядом, Только три — зеленые в апреле, Золотые перед листопадом. Как оно цветет? Не подсмотрели. А плоды? Им рады только дети. И растет оно на белом свете Ради птицы — перышек и пенья — Той голубокрылой, что когда-то Навестила, как душа мгновенья И залог свиданья, в час заката.

VII.

О, как легко лететь, как небывало Легко лететь! Все сводится к тому, Чтобы земля до ног не доставала. Лети! Лети! Распахивай тюрьму!

VIII.

Где всюду небо, крылья ни к чему!.. О, мысль удачна: придержав ногами, Остановить земной круговорот И раскрутить юлу наоборот — Посмотрим, как пойдет она кругами, Покуда не замрет, Цветная и холодная, как лед, И — нет без ветра музыки — глухая. Ах, музыка, беда у нас одна! Поэт и рог — короткое дыханье… Не молкнут только Бог и тишина.

IX.

Но сорваться с высот Этой ночью безлунной Головою в осот Перед черной лагуной…

—

— По бороде, ослизлой, как весло, — Ты сам Харон{95}? — Свело с неглупым малым! — Одним из тех, кому не повезло. К реке твоей прибрел, к ее причалам, Куда возврата нет. — Что привело? — Повесили. Цирюльник правил балом. — За что? — Забыл. (— Здесь память коротка.) — Тебе в один конец? — Наверняка. А можно в оба? — Да. Но не бесплатно. — Так в оба, ладно? — Ладно, да накладно… За это плата слишком велика.

X.

Пройти, как Данте, огненные рвы С поводырем, как со звездой в зените! Рука в руке без путеводной нити! И луч в алмазе жгуч до синевы! Оставь надежду навсегда…{96} Входите. Нет! Нет! Благодарю, сначала вы.

—

На мраморных арках цветные прожилки, Сады в кипарисах, гербы на портале, Проулки, развилки, Зигзаги, спирали. «Ворота Былого». Уже заходили. Вновь «Лунная Арка». Входили в нее. «Сад Белых Сестер». Но довольно идиллий. «Ворота Забвенья». Да как угодили Мы в эту дыру, где такое старье?
«Угол Любви»… Поворотим? — Быстро устал ты, певец! — Боже, и снова напротив «Дворик Разбитых Сердец»!

XI.

— Брови печальны и хмуры… Это она. — Безучастна, Как восковые фигуры.
— Словно слепая в ночи… — К сердцу ее приникая, Крикни ему: «Застучи!..»

—

— Этот балкон так высок! — Заговори с ней! — На счастье… — Громче! —…Хотя бы цветок…
Не отзовешься ты, свет мой? О, никогда, никогда! Луч не согреет рассветный Вечно холодного льда.

XII.

Давно все ясно!.. Ладно. Любовь извечно стынет. И взгляда с ненаглядной, Одной на ста балконах, Не сводят сто влюбленных На «Улице Парадной». Любовь — как перекресток Фасадами к бульвару, Где шторы, шпоры, ссоры И пенье под гитару… Со мною неразлучно Тетрадка с верхним ля. Звучит? — Глуха земля. И только небо звучно. — И снова вензеля? Куда мы? Створки, арки. Столетний реквизит… — На «Площадь Старой Парки». — На площади сквозит… — А там, на перекрестке, Где вечно кутерьма, Попа свели с ума Смазливые подростки. Теперь в аду как дома, Раскаянья вкусил, Но все боится грома — Того, что разразил… «Лампадное Подворье». — Темно. И вор на воре. — Перила и «Стена Отчаянного». Браво! — Стучимся? Третий справа. — Манола? — Спит одна. Но встать уже не властна. — Все ясно! И так ясно Глядит на труп луна. — Помолимся? — В дорогу! С ума сведут, ей-богу, Бессонница и мрак — И без того все в мире Запутано. — …Всё так. И дважды два — четыре.

ПЕСНИ К ГИОМАР{97}. Перевод Ю. Петрова.

{97}.

I.

Что в ладони твоей, Разглядеть я не мог: То ли желтый лимон, полный летних лучей, То ли ниточка светлого дня? О моя Гиомар, золотистый комок, Улыбалась ты для меня.
Я спросил: «Что же это такое? Это время, которое стало лимоном?» Он был выбран твоею рукою Из всего, что вырастил сад.
То напрасное время, когда с небосклоном Не хотел разлучиться чудесный закат? Одиночества жар, колдовской, золотистый? Отраженный в спящей воде силуэт?
От горы до горы раскаленный рассвет Истый? Зеркала, Где смутны и неясны черты Декораций той темноты, что Любовью разбита была?

II.

Мне снилась ты над рекою В глубинах высокого сада, Сад времени замкнут, спокоен, Крепка, холодна ограда.
Какая-то странная птица Поет и нежно и жадно Там, где святость ручья струится, Сама — вся ручей, вся жажда.
С тобой, Гиомар, мы сами, С тобою, моя родная, Придумали сад сердцами…
Друг друга там наполняя, Часы сочетаются наши, Гроздья снов мы, их сок, их налив Выжимаем в чистые чаши, Мира двойственность позабыв.
(В нем и то, что и ты и я — Как газель и лев, но своя Для обоих тропа к водопою; В нем и то, что любви судьбою Не дано стать счастливым сном: Одиночества два в одном Сочетанье меня с тобою.)
Тебе моря творят буруны в пене, И радуга — сиянье над горами, Фазан рассветный — пенье, оперенье, Сова творит очей огромных пламя — Тебе, о Гиомар!

III.

Мысль твоего поэта С тобою. У небосклона — Дали лимонного цвета, А поле — бледно-зелено. Гиомар, с тобою в пути мы, Нас вбирает нагорье сонно, И уходит неотвратимо По деревьям день утомленный. Поезд рельсы и день пожирает, Дрок скрывается, тени прямы, Вечер движется и стирает Позолоту с Гуадаррамы. И любовник с богиней юной Убегает, и яшмой лунной Провожает их небосвод В путь, и поезда отзвук чугунный Канул в дебри горных высот. Поле пусто, и небо строго, А вдали, за грядой гранита, За базальтовым отрогом Бесконечность с морями слита. Мы свободны, ибо мы вместе. Даже если тиран незрячий — Бог — пугает свирепой местью, Угрожая нам неудачей, И на яростном вихре скачет, И уздою, как скакуна, Укрощает разум горячий — Все напрасно, любовь вольна.

—

Пишу из кельи путника сегодня, В минуту встречи, выдуманной мною. У ветра ливень радугою отнят, А у горы — страдание земное. На старой башне солнце догорает. О вечер тот, с живым, спокойным светом, Сказавший, что ничто не умирает, — Тот вечер, что любим твоим поэтом! И юный день — смуглы его колени, Глаза светлы — и в роще, под дубами, Над родником о страсти размышленье — К твоей груди прижаться, губ губами Касаться! Все в апрельском свете реет, Все во вчерашнем нынче, все в Доныне, Где стройно и легко минуты зреют И плавно переходят в сумрак синий, В поющий полдень, в длящееся время, В тот хор, где рассветает, вечереет… …Тебе— моя тоска, моя пустыня.

НОВЫЕ ПЕСНИ К ГИОМАР. Перевод Ю. Петрова.

I.

Лишь твой образ, лишь ты, Как молнии вспышка Средь моей темноты!
На море, где, словно жар, Обжигает песок золотой, Так внезапно тело твое, Гиомар, С его розовой смуглотой!
В тюрьме, на серой стене, Или в нищей гостинице голой, Во всем, что встретится мне, — Только ветер и только твой голос;
В серьгах твоих на лице моем, В холоде их перламутра, В дрожи, в ознобе горячечном, злом Безумного утра;
На моле, куда за ударом удар Сновиденья рушатся бурей, И под пасмурной аркой бессонницы хмурой — Всюду ты, Гиомар.
Посмотри, как тобой я наказан, А повинен лишь в том, что тебя Сам я создал, сам сотворил я, любя, И любовью навек теперь связан.

II.

Выдумкой всякая страсть живет: Сама назначает себе черед — Час свой, и день, и год, Влюбленного выдумает, а вслед Возлюбленную, приносящую счастье; Но если возлюбленной не было, нет — Это не значит, что не было страсти.

СМЕРТЬ АБЕЛЯ МАРТИНА. Перевод А. Гелескула.

Он решил, но видя света,

Что господь отводит взгляд,

И подумал: «Песня спета.

Что дано, взято назад».

Хуан Де Майрена. «Эпиграммы».

I.

Последние стрижи над колокольней На небе, по-вечернему глубоком. Ребячий гомон у ограды школьной. В углу своем Абель, забытый богом.
Потемки, пыль и темная терраса И крики, полосующие плетью, В канун его двенадцатого часа На рубеже пятидесятилетья!

—

О, полнота души и скудость духа Над гаснущим камином, Где слабый жар потрескивает сухо И отсветом костра сторожевого Стекает по морщинам!

—

Сказал он: — Безысходен путь живого. О, дали, дали! Скрасит бездорожье Одна звезда в зените. Кто до нее дотянется? И все же — Кто без нее решится на отплытье? Далекий флагман! Даль даруя взгляду И сердцу — полноту исчезновенья, Ты придаешь целительному яду Вкус нежности, священное забвенье. Великое Ничто, твоей загадки Лишь человек касается как равный. Снотворный ключ, губительный, но сладкий, Божественная тень руки державной! Предвечный свет — немеркнущий и зрячий — Увижу, нет ли, выйдя к перепутью, Но заглуши галдеж этот ребячий Небытием, Господь, — своею сутью!

II.

Встал ангел перед ним. Мартин поспешно Дал несколько монет — нашлись на счастье. По долгу милосердия? Конечно. Пугаясь вымогательства? Отчасти. А сердце одиночеством терзалось, Какого не изведал он доныне. Господь не видит — так ему казалось, И брел он по немой своей пустыне.

III.

И увидал тень музы нелюдимой, Своей судьбы, не тронутой любовью, — Вошла навеки чуждой и любимой И, траурная, встала к изголовью. Сказал Абель: — Отшельница ночная, Чтоб увидать тебя без покрывала, Дожил я до зари. Теперь я знаю, Что ты не та, какой мне представала. Но прежде чем уйти и не вернуться, Благодарю за все, что отшумело, И за надменный холод… — Улыбнуться Хотела ему смерть — и не сумела.

IV.

Я жил, я спал, я видел сны и даже Творил, — подумал он, теряя зренье. В тумане снов стоящему на страже Снови́денье дороже сновиденья. Но к одному итогу Приходят и сновидец и дозорный, И кто торит дорогу И кто спешит по торной, И если все подобно сновиденью, То лишь Ничто — господнее творенье, Закрытых век отброшенное тенью На вечный свет божественного зренья.

V.

И за тоской нахлынула усталость. Иссохшею гортанью Он ощутил, как ядом пропиталось Отравленное время ожиданья. Цевница смерти! Слабою рукою Он тела онемелого коснулся. Кровь забытья, безволие покоя! А тот, кому все видно, — отвернулся? Воззри, Господь! Дни жизни с ее снами, Воскресшие во мраке, На мягком воске стыли письменами. И новый день растопит эти знаки? Зажегся на балконе Рассветный луч безоблачного лета. Абель поднял молящие ладони. Слепой, просил он света И наугад тянулся к нему телом. Потом — уже безмолвный — Поднес бокал к губам похолоделым, Глубокой тьмой — такой глубокой! — полный.

ИНЫЕ ВРЕМЕНА. Перевод А. Гелескула.

«О своды лет и галереи духа, В каком вы запустенье!» — Сказал поэт. В садах былого глухо, Одни немые тени. Псалмом затих мотив полузабытый, Как радости, угасшие по кельям; Иные зори движутся со свитой Померкших звезд, их тусклым ожерельем. Мир умирает? Борется с бессильем? Рождается? И новый флот, быть может, Расправил паруса, подобно крыльям, И скоро след алмазный свой проложит?
Или всплывает старый кверху килем? Греховный мир, цела твоя основа, Мир пота? Или новый возникает — И снова обретет спасенье? Снова! Пускай пророчит Бог. Поэт смолкает. Кому нужда в нем, сиром человеке? Зарю знобит, чужое время глухо К дыханью Страдивариевой деки. И кровь течет из раненого слуха… С холма щиты и тени великаньи Он различил на пустыре равнины, И в утреннем зеленом океане Гребцов увидел каторжные спины, И огненное nihil[17] по утесам На сумрачном отроге, Над каменным хаосом, И там, на гребне, — молнию дороги…

ДЕТСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ. Перевод М. Квятковской.

Из Хуана Майрены.

Пока шаги не послышатся, Не звякнут ключи в дверях, — Дрянному мальчишке не дышится, Шевельнуться мешает страх.
Мальчик Хуан, заточенный, Слышит шуршание мыши, И моль в коробке картонной, И жука-древоточца слышит.
Мальчик Хуан, человечек, Слышит время в своей темнице — Комариный звон вековечный Сквозь пчелиный гуд ему снится.
Этот мальчик — один, в темноте Закрытого мамой жилья — Поэт до мозга костей, Он поет: — О, время! и я!