ЮГОСЛАВИЯ.
ФРАНЦЕ ПРЕШЕРН. Перевод со словенского.
Франце Прешерн (1800–1849). — Словенский поэт, основоположник новой национальной поэзии своего народа. Родился в семье крестьянина села Врба, недалеко от Любляны, тогдашнего Лайбаха. Окончил латинскую школу и лицей в Любляне, затем (в 1828 г.) — Венский университет но юридическому факультету, став доктором прав. Почти всю жизнь (до 1846 г.) занимал скромную должность помощника адвоката, преследуемый австрийской цензурой и администрацией, а также католическим духовенством; трагически сложилась и личная жизнь поэта. Сравнительно небольшое по объему поэтическое наследие Прешерна исключительно богато и разнообразно. Тонкий и проникновенный лирик, Прешерн был мастером сонета (циклы «Сонеты любви», 1831–1832; «Сонеты несчастья», 1832; «Венок сонетов», 1834), он создал великолепные по красоте и изяществу терцины, стансы, романсы. Важное место в лирике Прешерна принадлежит балладам и стихотворной сатире (послания, эпиграммы и проч.). В 1833 году вышел его сборник «Газели», в 1836 году — «повесть в стихах» «Крещение на Савице»— страстный призыв к борьбе за сохранение и развитие национальной словенской культуры.
На русском языке существует несколько изданий сочинений поэта, первое из которых было выпущено в 1901 году (перевод академика Ф. Корша), последнее — в 1971 году.
ПРОСЬБА. Перевод М. Петровых.
Я не ропщу и втайне,
Что смотришь на других,
Но любоваться дай мне
Сияньем глаз твоих.
Цветы к земле склонились
Под хмуростью небес,
И птицы затаились,
Притих звенящий лес,
И не кружатся пчелы
Над липой молодой,
Рыбешек плеск веселый
Не слышен над водой.
Печалится любое
Живое существо,
Коль солнце золотое
Уходит от него.
Умолкли птицы в чаще,
Фиалок нет в саду,
Не слышно пчел летящих,
Рыбешек нет в пруду…
А мысли, что таятся
В сердечной глубине
И вырваться стремятся
В строке, в ее огне,—
Чтобы взлететь к высотам,
В их крыльях силы нет,
Покуда не блеснет им
Очей небесных свет.
Чтоб вольного полета
Не погубил мороз,
Чтоб средь словенцев кто-то
Твой образ превознес,—
Взгляни хоть ненароком,
Пусть я тебе не мил,
И в горе одиноком
Найду источник сил.
КУДА? Перевод Н. Тихонова.
Когда мечусь с судьбой не в лад,
«Куда?» — приятели кричат.
У волн летящей синевы,
У облаков спросите вы,
Когда их гонит вихрь — один
Над ними в мире властелин.
«Куда?» — не знаю тоже я
Несет меня тоска моя.
Одно лишь знаю я в пути —
Не смею к милой я прийти.
И нет на свете места мне
Забыть то горе хоть во сне.
ЗДРАВИЦА. Перевод Д. Самойлова.
Други! Нам родили лозы
Это сладкое вино,
Осушает наши слезы,
В жилах буйствует оно.
С ним тоска не горька,
Радость кажется близка.
Здравицу кому в веселье
Мы певали искони?
Подарил господь нам земли,
Боже, всех славян храни —
Не развей сыновей,
Верных матери своей!
Пусть над недругами рода
Разразится горний гром!
Как при пращурах, свобода
Пусть войдет в словенский дом,
Пусть смелы, как орлы,
Мы разнимем кандалы!
Единенье, счастье, право
Пусть вернутся на века,
Пусть твои потомки, Слава,
Встанут об руку рука,—
Все, как есть, чтобы честь
Рядом с мощью стала цвесть.
Сохрани словенок, боже,
Пусть цветут они в любви!
Не на розу ли похожи
Наши сестры по крови?
Пусть родят нам орлят,
Тех, что недругов сразят!
И за юношей с весельем
Пьем из чаши круговой!
Не отравят гнусным зельем
Их любовь к земле родной.
Ибо нас в этот час
Вновь зовет отчизны глас.
Пьем за вечную свободу
Всех народов и племен.
Да не будет злу в угоду
Мир враждою осквернен.
За межой — не чужой,
Друг-товарищ дорогой.
За себя поднимем чашу!
Выпьем, други, под конец
За святую дружбу нашу,
За согласие сердец.
Там, где пьют, там и льют,
Веселится добрый люд!
ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА ВОДНИКА[355]. Перевод В. Луговского.
[355].
В степях аравийских
На свет рождена,
Чудесная птица
Стареет одна.
Никем не любимой,
Не свить ей гнезда,—
Ее побратимы
Луна да звезда.
И нет у нее
Ни друзей, ни родных,
Она одиноко
Влачит свои дни.
И не для забавы —
Для смертного сна
Редчайшие травы
Сбирает она.
Чтобы закурились
Над пеплом седым
Дыхание мирры
И ладана дым.
Когда ж наступает
Кончины пора,
Та птица вступает
На угли костра.
И, облаком вспенясь,
Из огненных рук
Прославленный феникс
Взвивается вдруг.
Как феникс, воскреснет
И сердце певца
И пламенной песней
Наполнит сердца.
ЗВЕЗДОЧЕТАМ. Перевод Л. Мартынова.
Подите вы все к черту,
Вы врете про погоду,
О лживые пророки,
Пустые звездочеты!
Вы, мудрецы! Хотите
Прочесть о всем на свете
По звездам: благосклонно ль
К нам будет нынче солнце
И урожай случится
Или проснутся бури,
Челны потопит море,
Град грянет, нам на горе,
Покончит зной нещадный
С лозою виноградной?
Лгуны вы, звездочеты,
Подите вы все к черту!
Лишь две звезды я видел:
Глаза моей любимой.
В две светлые звезды я
Смотрел, слепец неумный,
Прочел там дней веселых
Безоблачную повесть
Любви счастливой.
Но появились слезы,
Стыд, гнев и сожаленье,
И моему покою
Тут смерть настала.
Две только сбили с толку
Меня звезды — две только
Мне разум помутили.
А вы все звезды эти
Перемудрить хотите.
Лгуны вы, звездочеты,
Лгуны вы, звездогляды,
Подите вы все к черту!
* * *
«Когда надежды нет и близится конец…». Перевод Н. Стефановича.
Когда надежды нет и близится конец
С неотвратимостью суровой и железной,—
Запреты не нужны, лекарства бесполезны:
Несчастный все равно на свете не жилец…
Когда, кромешный ад беря за образец,
Бушует ураган в косматой тьме беззвездной,—
Не видя выхода из разъяренной бездны,
Навстречу гибели бросается пловец.
Прочь чаша горькая! Пускай мечты кипят.
Терять мне нечего: все кончено, отпето,—
И я с моих страстей снимаю все запреты!
Мгновенья дороги, — их не вернуть назад…
О, только бы успеть упиться жизнью этой,—
И пусть убьет меня ее сладчайший яд.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ-НЕГОШ. Перевод с сербскохорватского.
Петр Петрович-Негош (1813–1851). — Черногорский поэт, светский и духовный правитель (с 1830 г.) независимой Черногории. Сторонник идей просвещения и прогресса, Негош осуществил в своей стране ряд важных реформ, направленных на ликвидацию племенных распрей и на развитие светского образования. Им, в частности, была создана типография в Цетинье, организовано несколько школ. В своей внешней политике, опираясь на поддержку России, где он побывал дважды (в 1833 г., когда был рукоположен в митрополиты, и в 1837 г.), отстаивал свободу и независимость своего государства против австрийцев и турок. Поэтическое творчество Негоша сложилось на основе богатейших эпических традиций черногорцев (поэмы «Голос жителя гор», 1833; «Свободиада», 1835; сборник «Лекарство от ярости турецкой», 1834, где воспевались битвы народа за свободу). Религиозно-философские воззрения поэта отразились в написанной под известным влиянием «Потерянного рая» Д. Мильтона поэме «Луч микрокосма», 1845. Вершина творчества Негоша — драматическая поэма «Горный венец», представляющая своеобразную энциклопедию жизни черногорского народа, апофеоз его борьбы с насильниками. В основе сюжета поэмы — события конца XVII века, когда перед Черногорией, управлявшейся тогда митрополитом Данилой Петровичем, во всей своей грозной опасности встала проблема выбора: или стать турецкой провинцией, или, покончив с так называемыми потурченцами, то есть черногорцами, принявшими мусульманство и изменившими своей стране, сохранить свободу. Потурченцы были истреблены, и страна сумела отстоять свою этническую и религиозную целостность.
Поэма неоднократно издавалась на русском языке (перевод М. Зенкевича) и на других языках народов нашей страны.
ИЗ ПОЭМЫ «ГОРНЫЙ ВЕНЕЦ». Перевод М. Зенкевича.
Игумен Стефан (Поет).
Света солнечного нет без зренья,
А без рождества нет и веселья!
Славил рождество я в Вифлееме,
Славил на святой горе Афонской,
Славил в Киеве первопрестольном.
Только наш сегодняшний сочельник
Самый и радушный и веселый.
Пламя пышет здесь теплей и ярче,
Пред огнем разостлана солома,
Перекрещены в огне поленья,
Выстрелы гремят, шипит жаркое,
Хоровод поет, рокочут гусли,
И с внучатами и деды пляшут,
Все в веселье стали однолетки,
А всего приятней то, что с каждым
Надо выпить за его здоровье!
Владыка Данила.
Счастлив ты воистину, игумен,
Даровал тебе сам бог веселье!
Игумен Стефан.
Молодой сынок, владыка славный,
Мир весь веселится этой ночью,
Душу каплями я сам наполнил,
Старая, она над чашей пляшет,
Словно над ракией пламень бледный.
Кости старые веселье будит,
Им напомнив молодые годы.
Владыка Данила.
Нет на свете ничего прекрасней,
Чем лицо в сиянии веселья,
Вот как у тебя сейчас такое —
С бородой серебряной по пояс,
Полное веселости и ласки.
То всевышнего благословенье!
Игумен Стефан.
Я прошел сквозь решето и сито,
Испытал весь этот свет злосчастный,
Чашу всех его отрав я выпил,
И познал до дна я горечь жизни.
Все, что может быть, все, что бывает,
Я изведал, и мне все знакомо.
Ко всему, что жизнь пошлет, готов я.
Ведь все зло, что тяготит под небом,
На земле удел для человека.
Молод ты, неискушен, владыка!
Капли первые из чаши яда
Пить всего трудней, тяжка их горечь.
Если б знал ты, что с тобою будет!
Этот мир тиран и для тирана,
Что же для души он благородной!
Мир составлен весь из адских распрей,
В нем душа воюет вечно с телом,
В нем воюет море с берегами,
В нем с теплом воюет вечно холод,
В нем воюет ветер буйный с ветром,
В нем воюет дикий зверь со зверем,
В нем один народ с другим воюет,
Человек воюет с человеком,
В нем воюют вечно дни с ночами,
В нем воюют духи с небесами.
Тело стонет под душевной силой,
И душа трепещет зыбко в теле,
Стонет море под небесной силой,
Небеса трепещут зыбко в море,
И волна волну, поправши, гонит,
Обе разбиваются о берег.
В мире нет счастливых, нет довольных,
Нет миролюбивых, нет спокойных.
Человек поносит человека:
В зеркало глядится обезьяна!
ЛОВЧЕНУ[356]. Перевод Б. Слуцкого.
[356].
Ловченская гордая вершина,
Ты главою тучи задеваешь
И надменно видишь под собою
Чудные творения природы:
Черногории кровавый камень,
Боснии равнины и Албанию,
Турции поля, латинский берег!
У себя за пазухой ты прячешь,
Как невеста яблоки дареные,
Молнии за тысячи столетий.
Никого ты не считаешь ровней,
Кто на Милоша[357], на Карагеоргия[358],
На орла и волка не походит.
Вуковцев[359], предателей народа,
Ядовито предаешь проклятью.
ТЕНИ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА[360]. Перевод Б. Слуцкого.
[360].
Над многоочитым звездным сводом
И под самой верхней сферой неба,
Там, где взгляд людской достичь не может
Юных солнц бессменное рожденье,—
Выбитые из кремня творца рукою,
Осыпаются они роями,—
Там и был зачат твой гений
И поэзией миропомазан;
Из тех мест, где вспыхивают зори,
К людям прилетел твой гений.
Все, что может совершить геройство,
На алтарь чудесный я слагаю,
Посвящаю я святому праху
Твоему, певец счастливый
Своего великого народа.
ИВАН МАЖУРАНИЧ. Перевод с хорватскосербского.
Иван Мажуранич (1814–1890). — Хорватский поэт, крупный политический и государственный деятель, в молодости участник движения иллиризма, стремившегося к единению славян. В дальнейшем был баном (правителем) Хорватии (1873–1880). Поддерживая централистскую политику австрийского правительства, в то же время всячески способствовал развитию национальной хорватской культуры. Благодаря деятельности И. Мажуранича были основаны Югославянская академия наук и искусств, Загребский университет и др. Литературное наследие И. Мажуранича невелико. В истории хорватской и югославской литературы почетное место принадлежит его эпической поэме «Смерть Смаил-аги Ченгича» (1846), посвященной одному из эпизодов борьбы черногорцев за свободу. Реально существовавший потурченец и насильник Смаил-ага Ченгич был убит осенью 1840 года при сборе дани. Голова его была выставлена в Цетинье на всеобщее обозрение. Негош показывал ее посещавшим его друзьям — Вуку Караджичу, русскому историку и филологу Н. Надеждину, а также брату И. Мажуранича Антуну, под влиянием рассказов которого, вполне вероятно, и родился замысел И. Мажуранича.
Публикуемый отрывок представляет собой одну из глав поэмы.
ИЗ ПОЭМЫ «СМЕРТЬ СМАИЛ-АГИ ЧЕНГИЧА».
ДАНЬ. Перевод М. Зенкевича.
Хорошо на поле Гатском[361],
Коли там не мучит голод,
Лютый голод, лютая неволя!
Да, на горе, поле придавили
Войско злое, светлое оружье,
Боевые кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки.
Для чего ж там войско и оружье?
Для чего там кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки?
Смаил-ага дань взимает кровью
И на поле Гатском, и в округе.
Середь поля он шатры раскинул,
Сборщиков он разослал повсюду,
Пусть их, лютых, волки растерзают!
Требует с души он по цехину,
С очага — по жирному барану,
Каждой ночью — новую девицу.
Едут турки-сборщики с востока,
Тянут райю голую арканом,
Едут, змеи, с севера и юга,
Тянут райю[362] голую арканом.
Руки бедным за спиной скрутили,
Тянут их за конскими хвостами.
Боже, в чем же райя виновата?
В том, что злоба на душе у турок?
В том, что их сердца позаржавели?
Виновата в чем? За что расплата?
Нет того, что туркам на потребу:
Золота нет, белого нет хлеба.
У аги скакун горячий,
Пред шатром ага верхом маячит,
Держит он копье десницей храброй,
Смотрит зорко, словно кречет.
Борзый конь аги быстрей всех скачет,
А копье ага всех метче мечет.
Воин добрый, только сам не добрый!
Увидав, что на арканах
Сборщики волочат пленных,
Он стрелой на них понесся
На коне буланом борзом,
И на всем скаку с разлета
Он копье метнул рукою правой
В голову валаха для забавы.
Но подчас и у юнака
Храбрая рука задремлет:
Так и тут вдруг по-иному вышло,
Борзый конь аги споткнулся,
Свистнуло копье в полете,
Пролетело легкокрыло мимо,
Поразило не ягненка — волка,
У Сафера, что волок валаха,
Выбило один глаз светлый.
На зеленую траву глаз вытек,
Брызнула кровь темною струею,
Взвизгнул турок и змеей взметнулся.
Пламенем живым ага тут вспыхнул,
Ведь позор для славного юнака
Собирать и не собрать всей дани,
Целиться копьем и промахнуться,
Не валаха ослепить, а турка,
На злорадный смех всем христианам.
Пламенем живым ага зарделся,
Боже, на кого падет расплата,
Ведь всегда валахи виноваты!
— Эй вы, Муйо, Хаса, Омер, Яшар,
Во всю прыть коней гоните,
Пусть за вами на аркане
Поспевают христиане! —
Словно лютый бык, ага вдруг рявкнул.
Слуги быстро все повиновались,
Во всю прыть коней они пустили,
Хлопают плетьми и с гиком гонят.
Топают под всадниками кони,
За конями сзади райя стонет.
Мнится в первый миг, что райя мчится,
Ласточкой коней перегоняет,
Во второй миг разобрать не можешь,
Кто быстрее, — кони или люди,
А в четвертый миг, — не поспевая,
Повалилась на землю вся райя.
Всех волочат кони за собою
И по грязи, и по пыли,
Словно тело Гектора вкруг Трои,
Когда Трою боги позабыли.
Сам ага со свитой смотрит, стоя,
Тешит зрелищем жестоким
Гневные и злые очи,
Утоляет кровожадность
Влашской кровью, влашской мукой.
А когда их сердце разыгралось,
Громко турки засмеялись,
Любо им — упала райя,
Люди ползают, будто собаки.
Так хохочут дьяволы, от скуки
Грешникам придумывая муки.
ПЕТАР ПРЕРАДОВИЧ. Перевод с хорватскосербского.
Петар Прерадович (1818–1872). — Хорватский поэт, лирика которого представляет одно из достижений национального романтизма XIX века. Родился в семье младшего офицера, окончил военную академию в Винер-Нейштадте. Стал профессиональным военным и после долгих лет гарнизонной службы (в городах Италии, Венгрии, Словении, Хорватии) был произведен в чин генерал-майора. Патриотическая и рефлективная лирика Прерадовича, собранная в книгах «Первенцы» (1846), «Новые стихи» (1851) и созвучная настроениям революционно-романтической молодежи, пользовалась в XIX — начале XX века широкой популярностью в славянских странах и, в частности, в России.
ЗВЕЗДНЫЙ ХОРОВОД. Перевод Л. Трефолева.
На лазурном небосводе
Звезды ходят в хороводе;
Все столпились в тесный ряд
И о страннице печальной,
О Земле многострадальной,
Робко, нежно говорят.
Тихо молвила Денница:
«Наша бедная сестрица
И печальна и темна.
Не судите Землю строго:
У нее заботы много,
Истомилася она.
Сколько ног босых блуждает,
Твердой почвы ожидает
На мельчайшей из планет!
Сколько рук там крепких страждет
И работы алчет, жаждет,
А работы — нет как нет!
Сколько там сердец, с любовью,
Обливающихся кровью
И болящих за народ!
Не будите Землю! Тише!»
И, смотря на Землю свыше,
Разошелся хоровод.
МОЯ ЛАДЬЯ. Перевод В. Соловьева.
Плыви, плыви, моя ладья,
Плыви куда-нибудь!
Не знаю я, где цель твоя,—
Ты цель себе добудь.
Коль так далеко занесла
Тебя судьбины мочь,—
Вот парус твой и два весла:
Плыви и день и ночь!
Во власть ветров себя отдай,
На волю бурных волн,
Гляди вперед, не унывай,
И к небу стяг, мой челн!
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ. Перевод Н. Стефановича.
Страшный день! Ты черною страницей
Пребываешь в памяти моей
Посреди беспечной вереницы
Самых светлых, самых ясных дней.
Эти дни прозрачны для очей,
Только сквозь тебя нельзя пробиться,—
Ты гранита черного мрачней,
Всех надежд холодная гробница.
В этот мир я сброшен, как в тюрьму,
Черной бурей из страны надзвездной.
Смерть желаньям, радостям — всему…
Предо мной — бесформенная бездна,
И мечты, стуча клюкой железной,
Ковыляют, уходя во тьму…
* * *
«Нет, мечты, в кромешном мраке…». Перевод Н. Стефановича.
Нет, мечты, в кромешном мраке
Некуда идти.
Или верные к неверной
Ищете пути?
Все напрасно: сквозь преграды
Рветесь вы, — и что ж?
Не желает возвратиться,
Значит, не вернешь.
По чужой пошла дороге
За чужим она,
Пестрота цветов не наших
В косы вплетена.
Но, мечты, зачем метаться?
В дом родной опять,
Может быть, она вернется,—
Надо только ждать.
БРАНКО РАДИЧЕВИЧ. Перевод с сербскохорватского А. Ахматовой.
Бранно Радичевич (1824–1853). — Сербский поэт, один из сторонников и соратников Вука Караджича в его борьбе за новую сербскую литературу. Родился в семье мелкого чиновника, изучал право и медицину в Венгрии и Австрии. Участвовал в революционных событиях 1848 года. Умер в Вене от туберкулеза. Стихотворения Б. Радичевича, изданные в сборниках 1847 и 1851 годов, нанесли сокрушительный удар господствовавшей тогда в Сербии ходульной, ложно-классицистической поэзии. Пронизанные революционным бунтарским пафосом, они внесли в нее новые темы, новый дух и новые настроения, определив ее дальнейшее развитие. Поэзия Б. Радичевича для многих поколений сербской молодежи стала путеводным знаменем.
БЕДНАЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ.
Ветер веет,
Липа млеет,
Как тогда.
Речи
Журчанье,
Леса
Молчанье,
Как тогда.
Я — молодая,
Здесь ожидаю,
Как тогда.
Солнце заходит,
Друг не приходит,
Как тогда.
Солнца другого
Нет дорогого…
Вечера, как сладко ожиданье,
О вы, ночи, светлых дней светлее,
А над вами два светили солнца,
Где же вы?.. Где друг мой ненаглядный?
Плачут травы, птица запевает,
Золото мое земля скрывает…
Боже, порази грозою сушу,
Громом бей в мою живую душу!
Друга у меня взяла могила,
Ничего на свете мне не мило.
14 Октября 1844 Г.
ГОЙКО.
Эй, ко мне скорее, гусли-други,
Натяну вас туго на досуге,
Натяну вас, заиграю лихо,
Чтоб на сердце снова стало тихо,
Чтобы снова я увидел счастье,—
Чудо, не разбитое на части.
И заря чиста, и солнце ясно,
Лес зеленый и поля прекрасны,
Милы мне цветы и ключ прохладный,
И, дитя мое, мой луч отрадный,
Лишь в глаза твои я гляну снова,—
Вспыхнет в сердце песенное слово.
Ты, земля, мила мне бесконечно.
Дивно сотворил тебя предвечный!
Только бы пожить еще немного,
Но пора в последнюю дорогу,
Смертный час пробьет мой скоро, скоро,
Светлый мир сокроется от взора.
Гусли упадут из рук остылых,
Но что пел я — будет людям мило,
И пока душа к душе стремится
И народ за чашей веселится,
Будет песня для него отрадой,—
Ничего мне больше и не надо!
ДЖЮРА ЯКШИЧ. Перевод с сербскохорватского.
Джюра Якшич (1832–1878). — Сербский поэт и художник, крупный представитель бунтарской романтической лирики. Родился в семье священника в одном из сел Воеводины; изучал живопись, участвовал в революции 1848 года. После ее разгрома пытался завершить образование в Вене и Мюнхене, но безуспешно. В течение почти всей своей жизни служил учителем рисования, страшно нуждался. В поэзии Д. Якшича, наряду с меланхолической рефлективной лирикой, важное место принадлежит патриотическим, социально-сатирическим стихотворениям, утверждавшим идею социального бунта. Выступал с историческими драмами, проникнутыми свободолюбивыми идеями. Подчеркнуто социальны по своим сюжетам рассказы Д. Якшича, вышедшие четырьмя сборниками в 1876–1878 годах. Творчество Д. Якшича было тесно связано с движением сербской молодежи 60–70-х годов прошлого века, боровшейся за национальное освобождение и политические свободы.
СКВОЗЬ ПОЛНОЧЬ. Перевод В. Луговского.
Сквозь гибких веток переплетенье
Светил мерцанье, планет роенье,
Утихомирься, сердцебиенье.
И глубже в гущу, в стеблей сплетенье.
Ручей, бегущий полночной далью,
Здесь, в этих кущах, любви свиданье,
Здесь, где с растеньем сплелось растенье,
И глубже в гущу, в стеблей сплетенье.
Моя душа тобой согрета,
Меня растопит до рассвета,
Сметет, как снега наважденье,—
И глубже в гущу, в стеблей сплетенье!
ЕВРОПЕ. Перевод О. Колычева.
Тебя восславить, тебя — тираншу!
А душу гложут и гнев и яд,
И злые жала твоих насмешек
Живую песню мою казнят…
О, миллионы сердец страдают,
И миллионы домов сожгли,
И миллионы людей, как черви,
Живут в клоаке, ползут в пыли!
И миллионы людей смиренно
На суд суровый идут к тебе:
Не можем больше мы жить рабами
И покоряться своей судьбе!
Тиран казнит нас, позорит женщин,
Посевов наших плоды берет.
Сама суди же, будь справедлива,
Да разве может так жить народ!
Мы погибаем!.. — И погибайте! —
Что ей, Европе! Все нипочем!
Сплотимся ж, братья! Падем со славой,
Но цепи рабства мы рассечем!
Пусть кровь прольется, но — мы свободны,
Мы не желаем рабами быть!
Клянемся, сербы: в бою погибнуть
Или свободу в бою добыть!
ОТЧИЗНА. Перевод М. Зенкевича.
Даже камни кряжей горных сербских,
Что сквозь облако грозятся солнцу,
Сумрачно кремнистый лоб нахмурив,
Повествуют о веках далеких
И показывают молчаливо
На лице глубокие морщины.
Это мрачный след веков прошедших,
Это борозды расщелин черных,
Камни эти, словно пирамида,
Поднимаются из праха к небу.
То гора костей окаменелых,
Что в борьбе с заклятыми врагами
Вольно наши прадеды сложили,
Кровью сердца своего скрепляя
Мышцы мощные костей разбитых,
Чтобы внукам крепость приготовить,
Где б могли они бесстрашно встретить
Хищные грабительские орды.
Может, ты дойдешь до этих кряжей,
До твердыни этой,
Даже ступишь здесь ногой поганой,
Но дерзнешь ли дальше? Ты услышишь,
Как вдруг тишину земли свободной
Громы страшным грохотом разрушат.
Ты поймешь тогда пугливым сердцем
Смелый голос громовых раскатов,
Будешь ты о каменные глыбы,
Обезумевши от страха, биться,
Голым теменем своим обритым,
Мысль одну, одно лишь изреченье
Ты услышишь средь борьбы смертельной
«Здесь отчизна сербов!»
ЙОВАН ЙОВАНОВИЧ-ЗМАЙ. Перевод с сербскохорватского.
Йован Йованович-Змай (1833–1904). — Сербский поэт, просветитель и общественный деятель, талантливый переводчик. Родился в городе Нови Сад. Изучал право и медицину в Вене, Праге и Пеште. В течение многих лет совмещал литературную работу с медицинской практикой. Был создателем и редактором многих литературных журналов как для взрослых, так и для детей, снискавших широкую популярность и признание по всей стране. Обладая глубоким и своеобразным лирическим талантом, Змай создал прекрасные образцы интимной лирики (сборники «Розы», 1864; «Стихи», 1871; «Увядшие розы», 1882; «Сновидения», 1895), в которых отразились события личной жизни поэта, рано потерявшего жену и детей. Искренние и непосредственные стихотворения Змая вошли в сокровищницу сербской лирической поэзии. В своих сатирах Змай высмеивал существовавшие в Австро-Венгрии и затем Сербии порядки, разделяя взгляды сербского революционного демократа Светозара Марковича (сборник «Девясил», 1900). Змай был родоначальником сербской поэзии для детей, и его детские стихи по сей день остаются излюбленным чтением ребят.
ИЗ ЦИКЛА «РОЗЫ». Перевод А. Ахматовой.
«Ничего, любовь, ты не забыла…».
Ничего, любовь, ты не забыла.
Иль ты лжешь, иль это так и было.
Слушай, друг мой нежный, сказки эти,
Ты одна поверишь мне на свете…
В древнем веке, в дали беспросветной,
В облаке, лучом не озаренном,
Пепельном, неясном, отдаленном,—
Так теперь я верю беззаветно,—
Жили мы с тобою двое,
Две души в любовном зное,
И не ведали покоя,
И томились мы любовной жаждой,
А любовь росла с минутой каждой,
И печаль росла в воздушном теле,
Но друг друга мы обнять не смели,—
И печали власть
И стремленья страсть
В домовине под землей истлели.
А могилы наши разделила злоба.
Душно было нам под мрачным сводом гроба!
Годы возникали, годы угасали,
Но не гасла в пепле искорка печали.
Наконец и богу это надоело —
Он с постели поднял нас оледенелой,
Чтоб мир холодный обогреть,
Чтоб этот мир увидел вновь
И понял он, какой была
Та несравненная любовь.
* * *
«Как этот мир…».
Как этот мир
Дивно широк,
Там розы цвет,
А здесь поток.
Там нивы блеск,
Здесь светлый сад,
То солнца жар,
То лютый хлад.
В золоте весь
Дунай течет,
Там зелень трав,
Жасмин цветет!
Там соловья
Слышится песнь,
Моя душа
С твоею здесь.
ИЗ ЦИКЛА «УВЯДШИЕ РОЗЫ». Перевод А. Ахматовой.
«Из чего ты, боже, вздумал…».
Из чего ты, боже, вздумал наше сердце сотворить?
Поначалу хлынет счастье, чтобы сердце утомить,
И с неслыханною мощью черным жжет его огнем.
Но еще не гибнет сила в нем.
А потом приходят муки, лед и стужа без конца,
Но тоску одолевают наши стойкие сердца,
Окружают сердце тени многих горестных могил,
Все же сердце не теряет сил.
Но пройдут года, и сердце станет кладбищем навек,
Даже это переносит человек.
Вот еще доска, вот камень, и на камне имена
Тех, с кем я и пел и плакал, кем душа была полна,
Самых близких, без которых я не мог проявить и дня,
Тех, которые живыми остаются для меня.
* * *
«Из истерзанного сердца…».
Из истерзанного сердца,
Не из глаз упали слезы
И теперь росою стали
В лепестках увядшей розы.
Ночь прошла, и утром рано
Солнце радостное встало,
И лучи поют, сверкая:
«Мы хотим, чтоб слез не стало».
Снова ночь, и вновь слезами
Эта роза заблистала,
Утром вновь лучи запели:
«Мы хотим, чтоб слез не стало».
Это было долгим летом,
Солнце слезы осушило,
Но зима сменила осень,
Вьюга в поле закружила,
И метель, найдя в засохших
Лепестках погибшей розы
Капли слез, спокойно молвит:
«Леденеют эти слезы!»
И когда замерзли росы,
Прелесть розы отблистала,
Перестала роза плакать,
Сердце биться перестало.
* * *
«Не одни, поверь, страдаешь…».
Не одни, поверь, страдаешь
Ты по воле рока.
Много есть на свете горя
Близко и далеко.
Льется песня, как надежда,
В брызгах водопада,
Ей в пучине общей боли
Раствориться надо.
ДЕВЯСИЛ. Перевод М. Исаковского.
Девясил — траву здоровья
В ночь русалка поливает.
Девясил — слыхать в народе —
Девять сил в себе скрывает.
Волшебством своим, русалка,
Обаяньем, сердцу милым,
Ты полей и эту песню,
Что назвал я Девясилом;
Может, эта песня рану
Сыну Сербии прикроет
И хотя бы на мгновенье
Боль и муку успокоит.
ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ. Перевод Н. Глазкова.
Жизнь люблю, она дает мне
Иногда удачу, радость…
Жизнь люблю я всей душою,
Но и смерти не пугаюсь.
Бог, за то тебе спасибо,
Что любой из сербов знает,
Что он серб, и твердо верит
В то, за что он умирает.
Вспоминаю, как в народе
О свободе говорится:
«Кто всю жизнь боится смерти,
Тот не должен был родиться!»
ПОЭТ И ПЕСНЯ. Перевод А. Суркова.
Поэт.
Песня, ты обманываешь мир,
Воспевая счастье, и веселье,
И любовь, и ласки, и похмелье,
Песня, ты обманываешь мир!
Песня.
Разве я обманываю мир?
Я тебе шепчу слова обмана,
Чтобы кровь не источала рана.
Разве я обманываю мир?
Поэт.
Будешь мне шептать обманы вечно?
Чтоб в неволе тысячи несчастий
Сердце не терзали мне на части —
Будешь мне шептать обманы вечно?
Песня.
Встань, живи, борись и не сгибайся!
С колыбели мы сдружились оба,
И дружить нам суждено до гроба.
Встань, живи, борись и не сгибайся!
МИЛОСТИВОЙ ЕВРОПЕ. (На могиле расстрелянных коммунаров). Перевод О. Колычева.
Ты в живых бросала грязью,
А возносишь после смерти.
Крепко спавшее, внезапно
Пробудилось милосердье.
И трепещешь ты, взирая
На геройство этой смерти!
Много зол ты совершила,
Их попробуйте измерьте!
Ни к чему над прахом павших
Приторное милосердье!
«Бойся, бойся тех, кто может
Смерть принять без страха смерти!»
ПАМЯТНИК НА РУЕВИЦЕ[363]. Перевод Н. Тихонова.
[363].
Скинь ты шапку, если здесь проходишь,
Помолися богу;
Знай, за братство тут юнацкой крови
Пролито много.
Встали сербы защищать родные
Славянские нивы,
Брат наш крикнул, видя в бой идущих:
«Нет, не одни вы!»
Из далеких из краев студеных
Тут русские встали,
С братской они славянской любовью
Помощь нам дали!
Вы заслужили, чтобы в потомстве
Бессмертно бы жили,
Многие здесь за сербский народ наш
Жизнь положили.
Отдали жизнь, а ее обратно
Не вернешь ведь с поля,
Может ли дать кто-нибудь другому,
Дать еще боле?
Скинь же здесь шапку и помолись ты,
Вспомни дни боя,
То береги, что предки геройски
Взяли борьбою.
Камень большой на русской могиле
Славою дышит!
Память, живущая в сердце сербском,
Больше и выше!
БРАТЬЯМ БОЛГАРАМ. Перевод С. Маршака.
Здравствуйте, соседи.
Добрый день вам, братья.
Здравья и свободы
Рад вам пожелать я.
Пусть всегда нас греют
Братские объятья.
Братья мы по крови
И по духу братья.
Сербы край свой любят,
Отчий дом свой старый.
Сербы любят волю
Так же, как болгары.
Пусть грозят нам беды,
Мы их одолеем,
Вместе наши руки
Во сто раз сильнее!
ЧЕСТЬ. Перевод С. Маршака.
Чести золото не купит:
Честный чести не уступит.
Честь нужна ему, как свет.
Рад продать ее бесчестный,
Но, как всякому известно,
У бесчестных чести нет.
АНТОН АШКЕРЦ. Перевод со словенского.
Антон Ашкерц (1856–1912). — Словенский поэт и общественный деятель. Родился в бедной крестьянской семье, окончил католическую семинарию в Мариборе и в течение нескольких лет служил священником в разных селах Словении. В 1898 году, после конфликта с верхушкой католического духовенства, сложил с себя сан, посвятив себя исключительно литературе. Цикл эпических баллад Ашкерца «Старая правда» (1888) о средневековых крестьянских восстаниях сыграл важную роль в борьбе словенцев за национальное равенство и социальную справедливость. Вообще антиклерикальная боевая социальная поэзия А. Ашкерца занимает особое место в развитии реалистической поэзии XIX века у югославских народов (сборник «Новые стихи», 1900). Поэт много путешествовал, в частности, побывал в Центральной России, в Крыму, на Кавказе, а также в странах Африки, Ближнего Востока, центральной и южной Европы. Вместе с поэтом Й. Веселом-Косеским был инициатором издания и переводчиком «Русской антологии» (1902).
«Дымится черное, распаханное поле…». Перевод С. Штейна.
Дымится черное, распаханное поле…
Проходит селянин по свежей борозде
И семена рукою неустанной
Бросает в землю, словно мимоходом.
И мудрая кормилица Земля
Встречает радостно весенние посевы,
Скрывая их в таинственные недра,
Откуда золотом они заколосятся.
Дымится черное, распаханное поле,
Проходит сеятель по свежей борозде,
Бросая семена… Не так ли ты, поэт,
В сердца людей свои роняешь мысли?
РУССКИЙ ЯЗЫК. Перевод А. Сиротинина.
Язык прекрасный русского народа,
Как ты пленителен, как близок мне!
Какие тайные созвучья-струны
Родишь ты вдруг в душевной глубине!
Великий, мощный, благозвучный,
Язык славянский, ты — язык и мой.
В твоих ласкающих так сладко звуках
Не говорила ль мать моя со мной?
Ты — нежная, серебряная арфа
В руках у вдохновенного певца,
И райский звук твоей волшебной песни
Волнует мощным эхом все сердца.
Она то млеет вся, как страсти шепот,
То плач отчаянья, то тяжкий стон
В ней слышится, то вопль тоски безбрежной.
Она летит, то плавная, как звон
Колоколов, зовущий властно и призывно,
То грозная, как гром из тучи грозовой,
То шумная, как моря гул прибрежный,
То разудалая, как вихрь степной.
Ты — царь. Властительное молвишь слово,
И вмиг сынов твоих бессчетный строй
На твой призыв встает и смело рвется
За родину и за свободу в бой.
Мыслителю ты — крепкой стали молот.
Он из тебя кует победной правды меч,—
И, мыслей новых искрами сверкая,
Твоя несется пламенная речь.
Гигант славянства, рабства ты не знаешь!
Не может быть невольником герой.
Не даст себя он заковать в оковы,
Ему несносен мрак тюрьмы сырой.
О нет, ты не орудье силы темной:
Ты света властелин, ты гонишь ложь!
Глашатай истины ты и свободы,
Из тьмы ты к солнцу правды нас ведешь!
Да светит же твой яркий, мощный светоч
От дальних Балта синего брегов
Чрез горы, дол, чрез тундры и чрез реки
До океана Тихого валов!
От солнца Индии до стран полночи
Простертых в прахе к счастью да зовет,
Народы к жизни воздвигает новой
И всем им весть спасения несет!
ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ПАМЯТНИК ПУШКИНУ. Перевод А. Сиротинина.
Туда, туда, в зеленый темный парк,
Из спертой комнаты на воздух чистый,
Свободный, утренний, весенний воздух!
Заря уж брезжится… Уходит ночь.
И вышел ты… Поспешными шагами,
В лицейский завернувшись плащ, ты шел
Дорожкой белой меж деревьев темных
Туда, туда, в приют уединенья,
В ту рощу дальнюю, где тишь кругом…
Хотел ты быть один с самим собой.
И сел на лавку низкую… О, ночь,
О, эта ночь порывов вдохновенья,
Налетов творчества. Как их назвать,
Благословеньем божьим иль проклятьем?
Придут они — и нет душе покоя,
Встают за мыслью мысли, точно волны,
Морским подъемлемые ветром;
В сердечной глубине, не уставая,
Кипит и страстно рвется чувств поток,
На волю просится, ласк солнца жаждет
И хочет вылиться наружу в слове,
И в песнях огненных, и в строфах звучных…
О, эти чувства, образы и мысли!
Как тесно им в объеме груди нашей…
Священны вы, минуты вдохновенья,
Счастливый час восторгов несравненных,
Когда сама собою льется песня,
И под незримой божьего рукой
Дрожат, звенят и стонут струны сердца…
Тот миг — он твой теперь, не правда ль, Пушкин?
Мечтой объят, сидишь ты предо мною,
Слегка склонившись на руку главой,
И вдаль глядят задумчивые очи.
Куда младые сны тебя уводят?
Какая песнь неведомая зреет
В душевной глубине? Младая ль дева
Играет там симфонию любви,
Иль пестрый мир народных русских сказок,
Преданья старины тебя влекут?
Как знать? Как угадать? Ты сам не знаешь,
Какой мотив из сердца первым встанет,
Какие первыми сегодня строфы
Из-под пера польются на бумагу.
Вдаль смотрят заглядевшиеся очи,
Надеждой молодою грудь полна,
И сам ты молод этим утром свежим,
И родина твоя, как утро, молода!
Сквозь тьму ветвей пробился солнца луч
И, точно гений, с высоты слетевший,
Чело твое приветливо целует.
Его ты чуешь ласковый привет,
Ты чувствуешь: над Русью утро встало.
СИЛЬВИЕ СТРАХИМИР КРАНЬЧЕВИЧ. Перевод с хорватскосербского.
Сильвие Страхимир Краньчевич (1865–1908). — Хорватский поэт. Родился в небольшом городке Сень, изучал теологию в Риме, но отказался от церковной деятельности и стал учителем. Долгие годы провел в Боснии и умер в Сараеве. Начав с традиционной патриотической романтики, Краньчевич впоследствии создал выдающиеся образцы философской и революционной поэзии, по существу, впервые подняв современную ему хорватскую лирику на уровень европейской. Страстный протест против социального гнета, революционное отношение к жизни определяют его поэзию начала XX века. В стихотворении «Видение» (1905) воспел первую русскую революцию.
RESSURECTIO[364]. Перевод А. Наймана.
[364].
Улицы в огне пожара, над Парижем смерть витает:
Восемнадцатого века год великий громыхает.
Валят камни и деревья тени мрачные средь ночи,
С криками идут на гибель, каждый смерти первый хочет.
Доски стонут под ногами, и помост трухлявый гнется.
Пасть раскрыта баррикады, флаг над ней трехцветный вьется.
Словно призраки на стенах вдруг сплетаются руками,
И сверкает из Бастильи желто-красным светом пламя.
И летят в глубины улиц над землей большие тени,
И ужасных бликов пляска гаснет в дымном отдаленье.
Мальчик сел в гнилое кресло на вершине баррикады,
Для помазанников божьих троном бывшее когда-то.
Пурпур с кресла сорван бунтом; и дрожит оно, и глухо
Стонет, как на лобном месте оголенная старуха.
А на спинке, той, которой короля касалось тело,
Флаг, трехцветием блистая, вьется весело и смело.
Зарево пылает. Косу смерть оттачивает ровно,
Взмах руки: из пушек, ружей пули градом бьют по бревнам.
На колени опустился кто-то, кто-то пал без слова,
Лишь один над баррикадой встал, похожий на святого.
Не коленопреклоненно, но гранитною скалою
Встал великий, встал средь улиц, над свинцовым зноем боя.
Поднял правую он руку, тотчас по его приказу
Все в густом дыму рванулось, в пламени взметнулось сразу.
«Франция!» — воскликнул кто-то, и слезами взор закрыло:
Вспомнил он свой дом, отчизну, вспомнил то, что прежде было.
«Месть!» — вскричал другой, и снова заблистал взор на мгновенье,
Вспомнил он: страданья были — не было за них отмщенья.
Задрожала баррикада, лишь он встал стопою твердой,
И шагнул толпе навстречу, сделав знак главою гордой.
Он ступал широким шагом по залитым кровью бревнам,
И за ним толпа летела, словно по тропинке ровной,
И кричала вдохновенно: «Братство! Равенство! Свобода!»
Все быстрее неизвестный мчался впереди народа.
И никто не знал, ни кто он, ни откуда появился,
А потом, после победы, не нашли, куда он скрылся.
Только раненным смертельно стало ясно среди ночи,
В час, когда слезой последней затуманило им очи:
Он покинул неизвестность, чтобы кануть в неизвестность, —
Метеор, что на мгновенье осветил средь мрака местность.
На сверкавший след смотрели и с улыбкой умирали:
То Христос сошел с креста к нам, вел в победные нас дали.
СЛАВЯНСКАЯ ЛИПА. Перевод В. Луговского.
Издревле ты бушуешь в мире,
Ствол вечной верности славянской,—
От голубой ядранской шири[365]
До глади тихоокеанской;
За триста рек в прозрачный воздух
Ты ветви тянешь — и далече
Все те же птицы в тех же гнездах,
Все та же нежность общей речи!
Твой дух — в стенах кремлевской славы,
Градчан[366] ты осыпаешь стены,
Ты — над волной жемчужной Савы[367],
Над Ловченом ты неизменно,
Кропишь ты Вавелево[368] темя,
И Лабе[369] ты несешь прохладу,
Летит твое святое семя
На грудь Мефодиева града[370]!
От края света и до края,
Ты полумиром овладела:
В раю славянском восседая,
Перун лелеет молний стрелы,
Грозит жезлом, чтоб злобный недруг
Не затоптал славянства пламя.
Пусть пращуры — в столетий недрах,
Простерты руки их над нами!
Родник из-под корней струится,
Он утоляет великанов,
А над живой водою длится
Напев, в чреде веков не канув!
О Славе говорят вершины
Дерев, — их песнь не раскололась;
В ней — наши деды и старшины,
В ней — мертвецов бессмертный голос!
Звучит их зов неуловимый,
Скрепляя нас чрез оси света,
Горит, как огнь неугасимый:
Им наша отчина согрета,
Звучит — единое в значеньях —
Славянства дружеское слово;
Как песня в благостный сочельник
В преддверье счастия людского!
Ребенок дремлет под тобою,
Как Моисей спал в Нильских плавнях,
Славянской станет он судьбою,
Славян в нем — племя, род и пламя!
Чтоб фимиамом задышала
Надежда в сердце голубином,
В артерии земного шара
Он хлынет сам теплом любимым!
Пусть в хороводе под ветвями
Вершится братство неустанно,
Пусть к ласке уст прильнут устами
Нежнее Лада и Живана[371]!
Пусть возлетит наш вольный сокол
В лазурь превыше стаи птичьей,
Пускай ширяет он высоко,
Восславит новых дней величье!
Взор сокола заблещет снова
По-над тобой, о ствол славянский,
От волн Ядрана голубого
До глади тихоокеанской;
За триста рек в прозрачный воздух
Ты ветви тянешь — и далече
Все те же птицы в тех же гнездах
И нежность материнской речи!
ДРАГОТИН КЕТТЕ. Перевод со словенского Л. Мартынова.
Драготин Кетте (1876–1899). — Словенский поэт. Родился в семье сельского учителя и органиста. Рано лишился родителей и с большим трудом сумел получить образование. Умер от туберкулеза. Был одним из членов группы так называемого «Словенского модерна» (И. Цанкар, О. Жупанич, Й. Мурн), с которой связано дальнейшее развитие словенской поэзии в ее борьбе с эпигонским псевдореализмом. Опираясь на традиции словенской народной лирики, поэты «Модерна» обогатили ее достижениями европейской поэзии второй половины XIX века, прежде всего французской и немецкой. Д. Кетте писал баллады, романсы, газели, сонеты, публикуя их в периодике. Первая книга стихов его вышла посмертно («Стихи», 1900).
ВОЗЛЮБЛЕННОЙ.
Не думай — о нет, — не молюсь я тебе,
Ведь ты же отнюдь не святая.
Тебя бы поставили — знай! — в алтаре,
Когда бы была ты святая!
Не Иерихон ты, чтоб жадно смотреть,
Лишь издали видя тот город.
Не я Моисей, чтоб в пути умереть
Пред тем, как войти в этот город!
Я понял: тебе угодить нелегко —
Сама ты не знаешь, что хочешь:
С тобой я не ласков — скорбишь глубоко,
Тебя я целую — ты плачешь!
Понятно мне все это. И потому
Ласкать тебя впредь не хочу я.
Просить? Нет, не стану. Но в жены возьму.
Порядку тебя научу я!
* * *
«Село легло под полог темноты…».
Село легло под полог темноты,
А где-то в дальней дали,
Таясь, благоухали
Ночных полей сладчайшие цветы.
Из дома вашего донесся лай собак,
Там кошечка играла.
Ты вышла, рядом встала,
Защебетала шаловливо так:
«Конечно, думает: большое дело мне
Смотреть, как ус он крутит!
Мальчишка! Пусть не шутит —
Не склонится ко мне он, как к жене!»
Взыграл — я это видел! — легкий смех
На ротике на алом,
К щекам перебежал он
И скрылся в двух чудесных ямках тех.
В тех ямочках, сокровище мое,
Так хорошо, так мило, так приятно,
Что я оставлю безвозвратно
Благоразумье там свое!
Да и на что оно мне? Ах,
Не жаль его ни малость,
Лишь только б ты со мной осталась,
Ты, с ямочками на щеках!
ЙОСИП МУРН-АЛЕКСАНДРОВ. Перевод со словенского М. Петровых.
Йосип Мурн-Александров (1879–1901). — Словенский поэт-лирик, один из участников «Словенского модерна» (см. выше). Трагическая судьба Й. Мурна, обладавшего ярким поэтическим даром, напоминает судьбу Д. Кетте. Будучи «незаконнорожденным» сыном служанки, он всю свою недолгую жизнь провел в крайней нужде. Он сумел окончить гимназию и отправился учиться в университет — сперва в Вену, затем в Прагу, но не был принят. Умер от туберкулеза двадцати двух лет, в той же комнате и на той же постели, где двумя годами раньше скончался Д. Кетте. Книга стихотворений Й. Мурна «Песни и романсы» вышла посмертно, в 1903 году. Стихи Мурна проникнуты предчувствием скорой смерти. В лирике Й. Мурна ощущаются следы увлечений русской поэзией, в частности, А. Кольцовым.
НА ПЕРРОНЕ.
Поезда несутся мимо,
Рельсы звонкие гудят.
Облака густого дыма
Провожает чей-то взгляд.
Кто-то ждал вчера напрасно.
Ждет сегодня, ждет всегда.
Каждодневно, ежечасно
Он встречает поезда.
Он измучен, он измотан
Одиночеством, бедняк.
Да, без родины живет он,
Но не спрашивайте — как.
Одинокий и суровый,
Ждет живых родных сердец.
Задрожали рельсы снова…
Наконец-то, наконец!
Ждет безмолвно, недвижимо,
Безнадежно, слепо ждет,
А в лицо — лишь хлопья дыма.
Мчится поезд… Нет, не тот.
КОГДА УСНУТ ЛЕСА.
В час, когда уснут леса,
Слышу тайные рыданья,
Всех сердец людских страданья,
Дальних жалоб голоса.
В мир нисходит тишина,
Но душа полна тоскою,
Не найти душе покоя
В сладостных глубинах сна.
Я — лишь безответный глас
Вопиющего в пустыне…
Блещут звезды в темной сини,
И молчит полночный час.
Жаркой жизни торжество,
Вихри буйные, примчите
И в ночи перекричите
Ропот сердца моего!
Пусть вернутся дни в цвету,
Жгучей битвы гром и пламя!..
Ночь с блестящими глазами
Тихо, тихо вьет мечту.
* * *
«Длится зимняя ночь сквозь пургу…».
Длится зимняя ночь сквозь пургу
И сквозь вихрь, завывающий тонко;
Я не сплю, я уснуть не могу,
Словно мать, что качает ребенка.
Не щадит меня темная ночь,
Мучит совесть, и в сердце истома;
Буйный ветер не тронется прочь —
Все кружит и кружит возле дома…
Как схожи мы, ветер! Подобно твоей,
Судьбе моей некуда деться —
Напрасно молить у закрытых дверей,
Коль негде душе отогреться.
МГНОВЕНИЕ.
В небе птица промчалась невесть куда.
Где окончит полет и начнет когда
Новый путь?
Свет мгновенья из сердца вот-вот уйдет,
И не знаем — куда и когда блеснет
Где-нибудь…