Европейская поэзия XIX века.

БОЛГАРИЯ.

ДОБРИ ЧИНТУЛОВ.

Добри Чинтулов (1822–1886). — Родился в семье ремесленника; учился в России (окончил Одесскую семинарию). Учительствовал в Сливене и Ямболе. Выступал за национальную независимость Болгарии. Автор революционно-романтических стихов (созданы в 1849 — начале 60-х годов), проникнутых идеями патриотизма и свободолюбия. Стихи Д. Чинтулова мелодичны, написаны живым народным языком; некоторые из них стали народными песнями (в частности, стихотворение «Восстань, восстань, юнак балканский!», публикуемое в настоящем томе).

ВОССТАНЬ, ВОССТАНЬ, ЮНАК БАЛКАНСКИЙ! Перевод М. Зенкевича.

Восстань, восстань, юнак балканский! От сна глубокого буди И против власти оттоманской На битву всех болгар веди!
Кровавые льет слезы в муке Под игом рабства наш народ, Он к небу простирает руки, Да бог спасенья не дает.
Итак, терпели мы немало, Доколе ж будем мы терпеть,— Такими станем, как бывало, Иль лучше всем нам умереть!
Доколе будем мы рабами Иль сил своих не соберем, Иль мы себя погубим сами И вымрем в рабстве под ярмом.
Смотрите, как живут народы, И с них пример возьмем себе,— Как добиваются свободы И прославляются в борьбе.
Вставайте, братья, все к оружью, И смело двинемся вперед, Готовьте к бою сабли, ружья! Ведь скоро помощь к нам придет.
Поднявшись, сербы, черногорцы Помогут нам сражаться тут, И с севера на помощь скоро Герои русские придут.
Змею раздавим мы ногами, Пока она еще мала, И смело вступим в бой с врагами, Чтоб вновь свобода ожила.
Пускай восстанет лев балканский, Повеяв бурей, грозен, смел, Чтоб полумесяц оттоманский За темной тучей потускнел!
Поднимем знамя боевое, Свободной будет вся страна! Пускай прославятся герои! Да сгинут вражьи племена!

ПЕТКО РАЧЕВ СЛАВЕЙКОВ. Перевод М. Зенкевича.

Петко Рачев Славейков (1827–1895). — Первый крупный поэт Болгарии, видный просветитель и известный общественный деятель. Родился Славейков в городе Тырнове в семье ремесленника-медника. Учился в церковной школе, с шестнадцати лет сам стал сельским учителем. За патриотические выступления не раз подвергался преследованиям со стороны турецких властей и греческого духовенства. Издавал в Константинополе газеты «Гайда» (1863–1867) и «Македония» (1866–1872), которые пользовались большой популярностью. После национального освобождения П. Славейков стал одним из лидеров либеральной партии, был министром и председателем Народного собрания. Как общественный деятель П. Славейков боролся за утверждение демократических норм общественной жизни, выступал против реакции, буржуазной диктатуры. Всегда проявлял живой интерес к России, популяризировал русскую литературу, выступал против антирусской политики правящих кругов в болгарском княжестве.

Литературной деятельностью Славейков начал заниматься с конца 40-х годов. Он собирал народные песни, пословицы и поговорки, переводил русских, украинских, сербских и греческих поэтов. От вольных переработок он шел к созданию художественных переводов, закладывая основы переводческого искусства в Болгарии. В 1852 году в Бухаресте вышли его первые поэтические сборники — «Пестрый букет», «Песенник» и «Басенник», в которые вошли переводные и оригинальные произведения поэта. Эти сборники выполняли также роль учебных пособий в болгарских школах. В историю болгарской литературы Славейков вошел как один из родоначальников болгарской реалистической поэзии. Его басни, сатирические стихи, патриотическая и интимная лирика, его поэмы проникнуты народным духом и идеями национальной независимости.

КАНУН.

Вставай! Пришел к тебе я с песней, Чтоб пробудить тебя от сна. Вставай! Встречай восход чудесный. Вставай, гляди, как даль ясна.
Уж птички певчие на воле В лесу зеленом гомонят, Ржет жеребец в широком поле — Пойми, чему он тоже рад!
Вставай! Проснуться не пора ли? Иль будет спать и тот, кто юн? Иль долгим сном мы все не спали? Вставайте! Праздника канун!

ЖЕСТОКОСЕРДИЕ МОЕ СЛОМИЛОСЬ.

Я говорил: «Не буду, возмущенный, Оплакивать злосчастный наш народ». Я укорял его ожесточенно: «Страдай, коль сносишь ты покорно гнет!»
Такой народ судьбы своей достоин, Достоин тяжких мук, нужды и зла, Как раб бессмысленный и спящий воин, Что может ждать он за свои дела?
Ведь жизнь такую в жалком прозябанье, Что наш народ влачит день изо дня, Не искупают все его страданья, Сочувствия к нему нет у меня!
Но вспомнил, мама, как ты умирала И как от юности и до седин, Гонимая, ты мучилась, страдала, И все из-за того, что я твой сын!
Жену свою я вспомнил молодую: Не покидая двух моих детей, Невольница злосчастная, кочуя, В нужде скиталась средь чужих людей!
Чрез смерть твою и чрез ее мученья Страдания народа я постиг, И вскрылось старых ран кровотеченье, И головой я в горести попик…
Мое жестокосердие сломилось, И я в слезах проклятие изрек За то, что гордостью душа затмилась И что я был несправедлив, жесток.
Я проклял всех, кто заслужил проклятье, Всех, кто живет в позоре, честь губя, Виновников всех проклял без изъятья И вместе с ними самого себя…
И я прислушался… И вдруг услышал Призыв: «Ах, кто поможет нам в защите?» И я, вздохнув, в ответ промолвил тише: «О, спит ли бог? Иль ничего не видит?»

ХРИСТО БОТЕВ.

Христо Ботев (1848–1876). — Занимает особое место в общественном сознании и литературе Болгарии. С его именем связан высший этап национально-освободительной борьбы болгарского народа 60–70-х годов XIX века, а в его творчестве воплощены самые светлые национальные идеалы. После своей трагической гибели поэт стал национальным героем.

Христо Ботев родился в семье учителя. Непродолжительное время он жил в Одессе и учился в гимназии (1863–1865), где увлекся русской литературой и революционной мыслью. Возвратившись в родной город, юноша замещал отца в местной школе и завоевал репутацию непримиримого противника турецких властей и болгарских богачей. Под давлением местной знати осенью 1867 года ему пришлось эмигрировать в Румынию, где он провел почти девять лет. Здесь он близко сошелся с болгарской революционной эмиграцией и такими выдающимися ее деятелями, как Любен Каравелов и Васил Левский. Социалист-утопист и революционный демократ, он проповедовал свои идеи в эмигрантской печати. Ярким свидетельством его смелых воззрений стал «Символ веры болгарской коммуны» (1871), в котором писатель говорил, что ждет «пробуждения народов и будущего коммунистического строя во всем мире». Вскоре X. Ботев оказался в центре борющейся эмиграции, а когда погиб В. Левский, возглавил Болгарский Центральный революционный комитет, готовивший всенародное восстание. Стремясь поддержать соотечественников, поднявшихся против чужеземного ига, X. Ботев сформировал отряд и в мае 1876 года переправился с ним через Дунай, чтобы вступить в открытую борьбу против регулярных турецких частей за свободу своей родины. В неравном бою он погиб в горах, недалеко от города Враца. По сложившейся традиции болгарский народ ежегодно отмечает 2 июня как день памяти Христо Ботева и всех патриотов, отдавших жизнь за свободу и независимость Болгарии.

Небольшое поэтическое наследие X. Ботева (немногим более двадцати стихотворений) разнообразно в идейном и жанровом отношении. Это вдохновенная гражданская лирика; это разящая сатира на чужеземных поработителей и благодушных болгарских либералов; это и искренняя исповедь человека любимого и любящего, который, подавляя в себе все личное, идет на суровую борьбу «за правду, за правду и за свободу». При жизни поэта часть его стихотворений была издана в 1875 году совместно с произведениями С. Стамболова в сборнике «Песни и стихотворения». Впервые все они были собраны лишь после смерти автора.

Христо Ботев оказал огромное влияние на все развитие болгарской поэзии; некоторые его стихи стали народными песнями.

ЭЛЕГИЯ. «Народ мой бедный, скажи хоть слово…». Перевод А. Гатова.

Народ мой бедный, скажи хоть слово, Кто в рабской зыбке тебя качает? Тот ли, кто в тело вонзил Христово Свой меч со злобой и наслажденьем? Иль тот, кто песню одну лишь знает: «Свою ты душу спасешь терпеньем»?
Тот ли, другой ли — его наместник Иль брат Иуды и сын Лойолы,— Подлец-предатель, живой предвестник Грядущих тягот, нужды проклятой, Разбойник новый, в безумье новом Отца убивший, предавший брата?
Кто он? Скажи мне. Народ — ни слова, Молчит Свобода. Но час за часом Так страшно, глухо гремят оковы. Народ на стадо скотов кивает — На сброд, одетый в сюртук и рясу, На всех, кто, видя, в слепца играет.
Народ кивает, а пот кровавый С чела струится на камень хладный. К кресту прибит он, распят. И ржавый Гвоздь разъедает народу кости. Народу в сердце змей впился жадно, Его и наши сосут и гости.
А раб все терпит. И мы годами Бесстыдно молча считаем время, Как долго стонем под хомутами, А кровь струится из ран народа. Мы ждем, поверив в скотское племя, Что срок настанет — придет Свобода.

ХАДЖИ ДИМИТР[53]. Перевод А. Суркова.

[53].
Жив еще, жив он. Там, на Балканах, Лежит и стонет в крови горючей Юнак отважный в глубоких ранах, В расцвете силы юнак могучий.
Обломок сабли он бросил вправо, Отбросил влево мушкет свой грубый, В очах клубится туман кровавый, Мир проклинают сухие губы.
Лежит отважный. В выси небесной Исходит зноем круг солнца рдяный. Жнея по полю проходит с песней. Сильнее кровью сочатся раны.
В разгаре жатва… Пойте, рабыни, Напев неволи! Встань, солнце, выше Над краем рабства! И пусть он сгинет, Юнак сраженный… Но, сердце, тише!
Кто в грозной битве пал за свободу, Тот не погибнет: по нем рыдают Земля и небо, зверь и природа, И люди песни о нем слагают…
Днем осеняет крылом орлица, Волк ночью кротко залижет раны; И спутник смелого — сокол-птица — О нем печется, как брат названый.
Настанет вечер — при лунном свете Усеют звезды весь свод небесный. В дубравах темных повеет ветер — Гремят Балканы гайдуцкой песней!
И самодивы в одеждах белых, Светлы, прекрасны, встают из мрака, По мягким травам подходят смело, Садятся с песней вокруг юнака.
Травою раны одна врачует, Водой студеной кропит другая, А третья в губы его целует С улыбкой милой — сестра родная.
«Где Караджа[54], расскажи, сестрица, Найди, сестрица, мою дружину. Душа юнака — моя расплата,— Пусть, бездыханный, я здесь остыну».
Сплели объятья, всплеснув руками, И льются песни, и крылья свищут, Поют, летая под облаками, Дух Караджи до рассвета ищут…
Но ночь уходит… И на Балканах Лежит отважный, кровь бьет потоком, Волк наклонился и лижет раны, А солнце с неба палит жестоко.

МОЯ МОЛИТВА. Перевод А. Суркова.

Благословен бог наш…

О мой боже, правый боже, Ты не тот — не небожитель, А надежда сердца, боже, Чья в душе моей обитель.
Ты не тот, пред кем ночами Поп с монахом ломят спины И кого коптит свечами Православная скотина.
Ты не тот, кто, взявши глину, Сотворил жену и мужа, Но сынов земли покинул В рабстве, голоде и стуже.
Ты не тот господь, чьей властью Правят поп, и царь, и папа, Кто неволе и несчастью Бедных братьев отдал в лапы.
Ты не тот, кто бедных учит Лишь молитвам да терпенью И до самой смерти мучит Лишь надежд пустых гореньем.
Ты не бог тиранов злобных И бесчестных лицемеров, Бог глупцов скотоподобных, Кровопийц и изуверов.
Ты, мой боже, — разум ясный, Бедняков-рабов опора, Чьей победы день прекрасный Все народы встретят скоро.
В сердце каждому, о боже, Ты вдохни огонь свободы, Чтобы в битву шли без дрожи На душителей народа.
Укрепи мне, боже, руку, Чтоб, когда народ восстанет, Я пошел на смерть и муку В боевом народном стане.
Не позволь, чтобы остыло Это сердце на чужбине, Чтобы голос мой уныло Замирал, как крик в пустыне!..

КАЗНЬ ВАСИЛА ЛЕВСКОГО[55]. Перевод Л. Мартынова.

[55].
О мать родная, родина милая, О чем ты плачешь так жалобно, слезно? Ворон! А ты, проклятая птица, Над чьею могилой каркаешь грозно?
О, знаю, знаю, плачешь, родная, Потому, что черная ты рабыня. Знаю, родная, твой голос священный — Голос беспомощный, голос в пустыне.
О мать-Болгария! Мертвое тело В граде Софии, на самой окраине, Тяжестью страшной в петле тяготело… Сын твой казнен был. Рыдай в отчаянье!
Каркает ворон зловеще, грозно, Псы и волки воют в поле… Детские стоны, женские слезы, Старцев горячее богомолье.
Зима поет свою злую песню, Тернии ветер по полю гоняет, Мороз, и стужа, и плач безнадежный Скорбь на сердце твое навевают!

ИВАН ВАЗОВ.

Иван Вазов (1850–1921) — поэт, прозаик и драматург. На разнообразном наследии писателя, составившем целую библиотеку, воспитывалось несколько поколений болгарских читателей. Народным поэтом и патриархом болгарской литературы назвала Вазова передовая общественность Болгарии.

Иван Вазов родился в семье торговца. Детские и юношеские годы будущего поэта совпали со временем подъема национально-освободительного движения в стране, что отразилось на его интересах и взглядах. Получив скромное образование (местная школа и год учебы в гимназии), Вазов целиком отдается литературе и проявляет живой интерес к общественным событиям. В 1876 году, спасаясь от преследования турецких властей, он эмигрирует в Румынию, и вскоре в Бухаресте выходят первые сборники его стихов — «Знамя и гусла» и «Печали Болгарии». В них запечатлено воодушевление болгар в канун знаменитого Апрельского восстания 1876 года и передана глубокая драма народа в дни его кровавого подавления. После освобождения Болгарии Иван Вазов посвящает борцам за свободу цикл лиро-эпических поэм «Эпопея забытых»; высокие нравственные принципы, мужество и героизм болгар он прославляет в поэмах «Громада» и «Загорка». Событиям национально-освободительной борьбы в Болгарии посвящено и наиболее известное произведение Вазова — роман «Под игом», написанный в конце 80-х годов в России (см. 70-й том БВЛ).

В 80-е годы Иван Вазов выступает с рядом новых поэтических сборников — «Гусла», «Поля и леса», «Сливница», где воспоминания о прошлом перемежаются со скорбными размышлениями о настоящем. Лирического героя отталкивает та новая буржуазная действительность, в которой «звон металла» начинает играть определяющую роль. В сборниках «Песни скитальца» (1899), «Под нашим небом» (1900) с большой силой звучит тема закрепощения труда и социального угнетения. Реалистическая поэзия Вазова наполняется идеями гуманизма, чувством глубокого уважения к простым труженикам, в ней усиливаются сатирические мотивы, осуждение реакции.

В поисках светлого начала поэт нередко обращается к изображению природы родной страны — таковы циклы «На Коме», «Родопы», «Горизонты Пловдива». Стихотворения последних сборников поэта «Июльский букет» (1917), «Заблагоухала моя сирень» (1919) — это элегические воспоминания о любви, которая облагораживает и очищает человека. Поэт достигает необыкновенной простоты, легкости и прозрачности стиха, живости и выразительности поэтического языка.

Поэт глубоко национальный по своему духовному складу, по выразительным средствам, Вазов вместе с тем широко использовал опыт русской поэзии — Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Через всю жизнь он пронес глубокую любовь к русской культуре и литературе, а в своих произведениях передал сокровенные чувства любви болгар к русскому народу.

Демократическое и патриотическое наследие Ивана Вазова стало неотъемлемой частью национальной культуры Болгарии.

РОССИЯ! (Отрывок). Перевод Н. Тихонова.

…Повсюду там, где вздох суровый, Где неутешно плачут вдовы, Где цепи тяжкие влекут, Ручьи кровавые текут, И узник-мученик томится, И обесчещены девицы, И рубища сирот сквозят, И старики в крови лежат, И в прахе церкви, села в ранах И кости тлеют на полянах, У Тунджи, Тимока и Вита, Где смотрит жалкий раб забитый На север, среди темных бед,— По всей Болгарии сейчас Одно лишь слово есть у нас, И стон один, и клич: Россия!
Россия! Свято нам оно, То имя милое, родное. Оно, во мраке огневое, Для нас надеждою полно.
Напоминает нам, скорбящим, Что, всем забыты миром, мы Любовью сладостной, хранящей Озарены средь нашей тьмы.
Земля великая, Россия, Всей ширью, светом, мощью ты С небесной только схожа синью, С душою русской широты.
Там все моленья наши слышат, И в нынешний печальный час Восьмидесяти мильонов дышат Сердца, волнуяся за нас.
О, скоро нам свою протянет Могучую десницу брат, И кровь поганых литься станет, Балканы старые взгремят.
И вот Камчатки ветер дикий И гневной Балтики ветра Сошлись в единый шквал — и крики Слились в единое — «ура!».
О, здравствуй, Русь, в красе и мощи, Мир вздрогнет, услыхав тебя; Приди, царица полуночи, Зовем тебя, зовем любя.
Народ зовет единокровный, И час настал — к своим приди, Что предназначено, исполни, Завет великий воплоти!
Ведь ты для нас славнее славных, Тебе на свете нету равных, Вместила в ширь границ своих Народы, царства, океаны, Не обозреть пространства их. Сам бог хранил от силы вражьей Тебя, стоящую на страже, Тебя, восставшую крушить Мамая орды, Бонапарта; Умеешь ты врага страшить, Лишь на твою он взглянет карту. И мы тебя зовем святой, И, как сыны, тебя мы любим, И ждем тебя мы, как Мессию,— Ждем, потому что ты Россия!
22 Ноября 1876 Г.

НЕ ПОГАСИТЬ ТОГО, ЧТО НЕ ГАСНЕТ. Перевод М. Зенкевича.

Нам солнце светит благодатней, Когда ненастье прояснится, Но луч его еще приятней, Когда проникнет в щель темницы.
Путь кораблю найти поможет И звездочка средь ночи темной, А искра маленькая может Порой разжечь пожар огромный.
Гус на костре сожжен, но пламя Ночь мировую осветило, И ярче темными ночами Сверкает грозных молний сила.
Того, что никогда не гаснет, Не погасить вам, о тираны! Гонимый вами свет ужасней Вас поразит огнем вулкана!
Здесь все мгновенно, скоротечно — Те, что живут, и те, что жили. Престолы, царства, вы — не вечны, И черви вас съедят в могиле.
Лишь вечен свет один нетленный В огромной мировой пустыне. Наш мир возник с ним во вселенной И с ним не пропадет, не сгинет.
Во мраке он горит светлее,— Его не погасить могилой, И свет, убитый в Прометее, Горит в Вольтере с новой силой.
И если солнце вдруг сегодня Исчезнет и светить не будет, То кто-нибудь из преисподней Огонь для света нам добудет!

ДВА БУКА. Перевод М. Павловой.

Я видел в лесу два обнявшихся бука. Казалось, их сблизил желания жар,— Как двое влюбленных, без слова, без звука, Веками вкушают любовный нектар.
«О буки! — решился деревьям сказать я.— Вы делите радость и тяжесть невзгод. Гроза не расторгнет такого объятья, И смерть поцелуев таких не прервет.
Завидная доля любви бесконечной, Скрепленной всей силою дружеских уз… Но что ее сделало верной и вечной И что укрепило ваш прочный союз?
Что тут помогло: колдовство, иль венчанье, Иль страстные клятвы? Ответьте же мне!» Презрительно буки хранили молчанье, Лишь ветви теснее сплелись в вышине.

ВЫ БЫ ПОГЛЯДЕЛИ! Перевод В. Луговского.

Всюду я встречаюсь с неизбывным криком, Он мутит мне душу, в плоть мою проник он. Всюду — на дороге, в хижине, в корчме ли — Беспросветность горя тлеет в стоне диком: «Вы бы поглядели!»
В хатах дым и копоть. Облик невеселый. Воздух, как в темнице, — смрадный и тяжелый… Здесь в лохмотьях грязных на немытом теле Спят вповалку люди на земле на голой: «Вы бы поглядели!»
Здесь царят неволя, горе, бедность злая, В очаге лепешка корчится ржаная; Здесь в морщинах лица, души отупели; Дети с колыбели чахнут, увядая… «Вы бы поглядели!»
Безысходность рабства, мерзость запустенья, Вкруг навозной кучи сорные растенья; Радости витают далеко отселе, Вместо них недугов смертных наважденье… «Вы бы поглядели!»
Бедность вековая, тяжкая работа, Вечная работа — до седьмого пота; Радостные песни нынче онемели, Нищета заела — горе и забота: «Вы бы поглядели!»
Здесь под бедным кровом меркнет луч сознанья, Здесь затменье мысли, жизни угасанье; Люди здесь поникли, волей оскудели, Всюду воцарилось злое прозябанье… «Вы бы поглядели!»
«Вы бы к нам, несчастным, заглянули, может, Вскормленные нами мудрые вельможи! Ваши пересуды вам не надоели? Вас дурные мысли ночью не тревожат? Вы бы поглядели!»
«Мы зовем к нам в гости сытых и богатых, Весело живущих в расписных палатах. Вот когда бы к нам вы заглянуть посмели, Страшно б испугались вы за свой достаток! Вы бы поглядели!»
«Вспомнив о мужицкой горестной судьбине, Вы бы позабыли о своей гордыне И сердца бы ваши вправду заболели, Хоть такого в жизни не было поныне… Вы бы поглядели!»

МОИ ПЕСНИ. Перевод М. Зенкевича.

И я уйду, когда мой час настанет, И надо мною вырастет трава, И кто добром, кто злом меня помянет,— Но песнь моя останется жива.
Имен немало с легкою их славой Безжалостные годы в прах сотрут, Их заглушат забвеньем плесень, травы,— Мои ж стихи и песни не умрут.
Призыв в них слышен к правде и свободе, В них чувства добрые, любовь и труд, И отражен в них светлый лик природы,— Мои стихи и песни не умрут.
В них дуновение Балканских кряжей, Напевы гор гармонией живут, В них слышен гром народной славы нашей, Мои стихи и песни не умрут.
Ведь в них всю душу я излил всецело, С ее цветами, жемчугом, до дна, И в них живет все, чем она горела, И в них трепещет и звенит она.
Меня не тронет злобный вой нестройный И зависти и ненависти гнев, И в будущее я гляжу спокойно,— К нему дойдет моих стихов напев.
В них отражен болгарский дух народный, А он бессмертен так же, как народ, И будет жить в веках наш край свободный,— И песнь моя в народе не умрет!

СТОЯН МИХАЙЛОВСКИЙ.

Стоян Михайловский (1856–1927). — Родился в семье видного болгарского просветителя и педагога. Среднее образование он получил в константинопольском лицее, а высшее — юридическое — во Франции. Был адвокатом, судьей, преподавателем Высшей школы (университета); активно участвовал в общественной жизни как публицист и редактор газет. Идеологические позиции С. Михайловского не отличались устойчивостью; в первый период деятельности он был ближе к демократическим и прогрессивным кругам, а перед Балканскими войнами и в 20-е годы он смыкается с реакцией и впадает в религиозный мистицизм.

В литературе для С. Михайловского наиболее плодотворными были 90-е и начало 900-х годов. Характерные жанры, в которых выступает поэт, — басня, философские и сатирические сонеты, сатирическая поэма. Реалистической поэзии Михайловского присущи строгость формы, афористичность выражения мысли, ритмическая четкость стиха. Широкую известность приобрели его басни, в которых осмеиваются самодовольство обывателя, тщеславие, кичливость и беспринципность. Разящей сатирой на деспотический режим буржуазной Болгарии явилась поэма Михайловского «Книга о болгарском народе» (1897). В цикле стихотворений «Пролог к книге рабов» (1900) и в драматической поэме «Точильщик» (1902) поэт обращается к «невольным беднякам», призывая их разрушить мир насилия и тирании во имя светлого будущего. Написанный С. Михайловским в 1892 году «школьный гимн» «Кирилл и Мефодий», посвященный создателям славянской письменности, приобрел широчайшую популярность и поныне исполняется в качестве гимна 24 мая — в День славянской письменности и культуры, который отмечается в Болгарии как национальный праздник.

ЛЕОКРОКОТ. Перевод В. Корчагина.

Monstrum horrendum[56].

Я был мальчишкою тогда. И наш учитель школьный О чудище поведал нам, о злом Леокрокоте: Мол, в душу каждого сей зверь вселил бы страх невольный, Но он — за тридевять земель, лишь там его найдете;
Леокрокот есть помесь льва с шакалом иль с гиеной, На белом свете твари нет отвратней и опасней… Однако то, что нам внушал чудак наш вдохновенный, Мне показалось им самим придуманною басней.
…Я вырос. Я в краю родном встречал мужей державных — Тех проходимцев, тех дельцов, столь злых, сколь и могучих Что падки до расправ, до зверств — как тайных, так и явных,
Что, власть и роскошь раздобыв из слез людских горючих Свой окровавленный топор отождествляют с властью… И понял я: Леокрокот — не выдумка, к несчастью!

ФИЛИН И СВЕТЛЯЧОК. Перевод С. Михалкова.

В глухой ночи, как яркий ночничок, Меж трав и меж цветов светился Светлячок. (Печальный же удел ему достался!)
Заметил Филин Светлячка, за ним погнался Н в когти хищные схватил. «Что сделал я тебе?» — «А ты не догадался? Ты мне мешал!» — «Да чем же?» — «Ты светил!..»
Был ясен приговор, и суд недолго длился. Наш Светлячок угас, в потусторонний мир переселился… Точнее говоря, чтоб завершить рассказ, Он в брюхе Филина, бедняжка, очутился!

ПЕНЧО СЛАВЕЙКОВ.

Пенчо Славейков (1866–1912). — Один из крупнейших писателей Болгарии конца XIX — начала XX века. Талантливый поэт и переводчик, взыскательный критик и тонкий ценитель народного творчества — таким он остался в сознании нескольких поколений болгарских читателей.

Родился Славейков в семье видного общественного деятеля и поэта Петко Славейкова. Гуманизм и демократические убеждения были основой мировоззрения будущего поэта. Когда юноше шел восемнадцатый год, он тяжело заболел: сильная простуда вызвала паралич, и Славейков оказался прикованным к постели на несколько лет. В домашних условиях он завершил гимназическое образование, много лет занимался литературой. По собственному признанию писателя, Тургенев и Короленко помогли ему преодолеть духовный кризис, вызванный недугом.

В 1892 году Славейков как государственный стипендиат уезжает в Лейпциг, где занимается философией, литературой и изучает западные языки. В Германии он провел шесть лет, и здесь окончательно сложились его литературные взгляды. В нем причудливо уживались противоречивые тенденции: он увлекался философией Ницше и отдал явную дань эстетству; вместе с тем он прокладывал новые пути в реалистическом искусстве и был непримиримым врагом всякой литературной посредственности и официоза.

После возвращения на родину Славейков издавал литературный журнал «Мысль», работал в Народной библиотеке, был директором Народного театра в Софии (1908–1909). За публичное выступление против реакционного славянского съезда в 1910 году он был уволен с должности директора Народной библиотеки и, преследуемый властями, вынужден был уехать в Италию. Там, на чужбине, поэт и скончался.

Богато и разнообразно литературное наследие П. Славейкова. К числу значительных его произведений относятся сборники стихотворений и поэм — «Эпические песни» (1896), «Мечты» (1898), «Сон о счастье» (1907), «На острове блаженных» (1910). Незавершенным осталось эпическое произведение о национально-освободительной борьбе — «Кровавая песня», над которым поэт работал около двух десятилетий. В ряде произведений он поэтизирует жизнь болгарских тружеников и сурово осуждает сильных мира сего.

«Желтые, сухие листья…». Перевод М. Петровых.

Желтые, сухие листья Сбросил наземь вихрь осенний. По сухой листве брожу Средь лесов, лишенных тени.
Шепот облетевших листьев Средь лесов, лишенных тени, Я пойму, когда меня Сбросит наземь вихрь осенний.

CIS MOLL. Перевод А. Ахматовой.

So pocht das Schicksal an die Pforte.

Beethoven[57].
Он занавеску отстранил рукой И тихо стал перед окном раскрытым. Ночь летняя таинственна была И веяла дыханием усталым, А рой мерцающих на небе звезд Сиянье проливал над миром сонным И вел какой-то разговор невнятный С разбуженными ветками в саду. Ночь ясною была, но мрак зловещий Сгущался у Бетховена в душе — Сквозь этот мрак он ничего не видел.
Он тихо отвернулся от окна, В раздумии по комнате прошелся И у открытого рояля сел. Мелодия взлетела бурным вихрем И, дрогнув, оборвалась. Руки он Вдруг опустил и побледнел смертельно. Зловещие, безрадостные мысли Вспорхнули на мгновенье черным роем, Как вспархивают искры из-под пепла, Когда разрыта груда жарких углей. «Все для меня окончено навек! Ослепший не увидит света солнца, И лишь затем блуждает он во тьме, Чтоб каждый миг испытывать весь ужас При мысли о потерянных мирах. Слепой! Отныне для меня погасли Лучи светила вместе со звучаньем Музыки… А всегда они одни И жизнь давали духу моему, И свет высокий чувствам горделивым. Я жил один — и вот себя я вижу При жизни мертвецом. Другие люди Живут гармонией моих творений, А я по их вине навеки глух. И призрак участи моей жестокой Преследует меня неумолимо Своим холодным и зловещим смехом: „Творец гармонии — ты сам глухой!“ И сердце просит мира и покоя, Покоя под землей. У двери гроба Судьба не будет ни стучать, ни звать».
Тень смерти над художником витала, И холодом пахнуло на него, Но гений и души его хранитель Отвел удар… И вот Бетховен встал, И поднял голову, и хмуро глянул Через окно на звездный небосвод. «Так близок мой покой! Но сердце жаждет Такого ли покоя? Избавленья? Покоя в смерти? Или малодушье О нем мне шепчет льстивым голоском? Где ж гордое сознание, что есть Величье в человеческом несчастье?! Да, ты слепой! Гомер был тоже слеп, Но в слепоте своей яснее зрячих Он все, что было тайным, увидал.
Так, значит, не в зрачках таится зренье, А в сокровеннейшей святыне сердца. И я оттуда слышу отзвук чудный,— Быть может, стонет так душевный хаос? Рыданье ли то сердца моего Иль первый трепет мыслей неизвестных, Но гордых, зародившихся во мраке, Которым бог назначил новый путь?..
Нет! Нет! Он жив, тот всемогущий дух, А с ним и я в искусстве существую… Утрата одного лишь только слуха Не может уничтожить идеал, Поддержанный тем Слухом Высочайшим. Через него я ощущаю пульс Всей буйной жизни естества земного. Не он ли в сердце у меня трепещет? Не оттого ль оно страдает так? Вся жизнь его в мучениях тяжелых… Лишь в тайном этом слухе обрету Для новых чувств неслыханные звуки, Чтобы искусство ими обновить…»
Так вот какой достигла высоты Великая душа в великой скорби!
И, унесен взлелеянной мечтой В ее полет, он за свое творенье Заброшенное снова принялся. И все забыл, и всех забыл на свете. В гармонии, и дивной и могучей, Столкнулись звуки стройно и слились В мятежный рой, летящий с новым роем, Как языки пожара. И от них Горячим вновь повеяло дыханьем… А смертные оковы, что душа Отбросила так гордо, чуть звенели Мучительно, как отзвук дальней бури, И где-то замирали вдалеке… В могучем хоре молодого гимна Дыхание высокого покоя Затрепетало — гордый дух воскрес.
И в забытьи Бетховен не заметил, Как в комнату его вошел неслышно Один из молодых учеников И, пораженный звуками рояля, Остановился. Страшные сомненья В его уме смущенном зароились: «Я слышу, как рычит голодный лев! Откуда эти звуки? Как возникли? Не в приступе ли мрачного безумья? А может быть, забыв звучанье мира, Он потерял и память стройных форм? Безумец, уж не думает ли он Мир заглушить рычаньем громовым И дать музыке новые законы?»
А тайное сознание шептало Бетховену: «Не проклинай судьбу, Тебе особый дан удел… Ты взял С небес огонь страдальца Прометея, Чтобы его возжечь в сердцах людей И этим их, горящие, возвысить. Ты не исчезнешь — ты в людских сердцах Бессмертие познаешь в смертном мире».

ПОЭТ[58]. Перевод В. Луговского.

[58].
В последний день с оружием в руках Взят на Балканах, — пред судом суровым Предстал боец, испытанный в боях, И обратился он с последним словом:
«Хотите знать вы, кто я? Что ж, опять Посмею я назвать себя поэтом. Да, я восстал, — не мог я не восстать, Готов я вновь сказать суду об этом!
Люблю родных полей услады все, Земных плодов, земных цветов дыханье; Люблю листву в предутренней росе, Вечернее люблю благоуханье.
Гляжу и наглядеться но могу На наши нивы после зимней дремы: Внимаю певчим птицам на лугу, Их голоса мне с детских лет знакомы!
Как я внимал свободным песням их, Как сладостно весной они певали! Ни от меня, ни от друзей моих Вы этих песен счастья не слыхали!
Согрел их луч небесного тепла, В их сердце дал он вызреть песням новым. И каждая созрела и взошла, Как зреют зерна под земным покровом!
Но солнце не сияло для меня, Во мраке жили все мои собратья… И я к щеке прижал приклад ружья, Для сердца свет хотел отвоевать я,
Чтоб песнь, что солнце в сердце породит, Могла бы, радость сея, разноситься; Чтоб пел поэт — как небо нам велит — Свободно, как поют на воле птицы…»
Был вынесен короткий приговор, И на заре повстанец был повешен, Холодный ветер крылья распростер Над полем — и метался, безутешен.
Захлестнута безжалостной петлей, Ветвь скрипнула — и листья онемели… Не шелохнется липа над рекой, На ней давно умолкли птичьи трели.

НЕРАЗЛУЧНЫЕ. Перевод М. Павловой.

На холме Калина гнется то налево, то направо, С ее ветками сплетает свои ветки Клен кудрявый.
Я свернул с дороги пыльной, чтоб в тени набраться силы, И тогда-то мне Калина тайну горькую открыла.
И печальный шепот листьев долго слушал, замирая: «Ах, на этом свете лживом юной девушкой была я!
Как теперь, мне это солнце с неба ласково сияло, Но еще другое солнце мою душу согревало.
Не на дальнем небосклоне для меня оно всходило,— Из соседского оконца улыбалось то светило:
Днем и вечером оттуда на меня глядел мой Иво. Он мне пел, и эти песни до сих пор я помню живо:
„Моя любушка-голубка, не горюй, что нет нам счастья, Что родители суровы, не хотят давать согласья.
Сердце верное не дрогнет, — что ему тоска и мука? Коль сердца так крепко любят, то и смерть им не разлука!“
Было сладко слушать речи, горько слезы лить над ними… Видно, нам соединиться не судил господь живыми!
Как-то матушка к колодцу меня по воду послала. Возвращаюсь я и вижу: вся деревня прибежала.
Люди хмурые стояли у ворот, где жил мой Иво. Вдруг я слышу: „Вот бедняга! Как он кончил несчастливо!
Прямо в сердце нож вонзился… Голова на грудь повисла…“ Тут я вздрогнула и наземь уронила коромысло.
Сквозь толпу рванулась с криком и на миг окаменела: Весь в крови лежал мой Иво, страшный нож торчал из тела…
Вырвала я нож из сердца, молча в грудь свою вонзила, На него упала мертвой и руками обхватила!
Пусть отец и мать узнают, пусть узнает вся округа, Что и мертвые, как прежде, крепко любим мы друг друга.
И недаром нас, прохожий, не на кладбище зарыли,— Только те, кто мертв, как камень, спят в кладбищенской могиле.
На холме нас схоронили, там стоим мы над долиной: Иво стал кудрявым Кленом, я зеленою Калиной.
Он меня ветвями обнял, — наши ветви, словно руки… Для сердец, что верно любят, даже в смерти нет разлуки!..»
Долго я сидел и слушал, грустной повестью задетый, И все то, что я услышал, рассказал вам в песне этой.

КИРИЛЛ ХРИСТОВ.

Кирилл Христов (1875–1944). — Видный поэт, очень противоречивый и неровный в своем творчестве.

Родился в городе Старой Загоре, учился в гимназии, непродолжительное время был в морской школе в Триесте, затем изучал юриспруденцию в Брюсселе, занимался литературой в Неаполе, Берлине, Париже. В Болгарии был учителем, чиновником в Народной библиотеке, профессором литературы в Софийском университете. С 1923 по 1930 год К. Христов преподавал болгарский язык и литературу в Лейпцигском университете, а затем и Карловом университете в Праге. В 1938 году он возвратился на родину.

В печати поэт выступил в начале 90-х годов. В юности испытал влияние социалистических идей. Переводил с увлечением Надсона и Плещеева. Первые сборники стихов «Песни и вздохи» (1896) и «Трепеты» (1897) принесли молодому поэту широкую известность. За ними последовали новые издания — «Вечерние тени», «На перекрестке», а в 1903 году уже выходят «Избранные стихотворения» К. Христова с предисловием самого авторитетного в то время писателя — И. Вазова. И. Вазов отмечал изящество образов и ритмов у молодого поэта, его умение передать сильные чувства и страсти. К этому периоду относится все наиболее денное, созданное К. Христовым в болгарской литературе. Дальше творческий путь его идет по нисходящей линии. Утратив связь с прогрессивными силами, поэт пережил идейно-художественный кризис, испытал влияние модернизма, а в годы первой мировой воины стал певцом националистических интересов правящих кругов.

СОНЕТ. «Блажен, кто и по смерти жив для мира…». Перевод А. Тарковского.

Блажен, кто и по смерти жив для мира, Чья память в землю с прахом не сошла, Кто завещал бессмертные дела, Уйдя в разгаре жизненного пира.
Блажен, кого по смерти славит лира Народная, кто сжег себя дотла, Чья воля всем соблазнам предпочла Служенье правде и отчизне сирой.
Смерть тяжела тому, кто, не любя Земли родной, жил только для себя: О мертвом слова доброго не скажем.
В последний миг поймет он, что его Навеки смерть оставит одного Не под холмом — под целым горным кряжем.

УТРО НА БЕРЕГУ МОРЯ. Перевод П. Семынина.

Погасли звезды в брызгах изумрудных, Встает светило где-то далеко, И паруса рыбачьих лодок утлых В лучах, как бабочки, скользят легко.
Лежащий навзничь, показался день,— Он словно борется еще с дремотой… Про путь ночной рассказывает что-то Волна скале, со лба отершей тень.

ЭЙ, К НАМ ВЕСНА ИДЕТ! Перевод А. Тарковского.

Эй, к нам весна идет! Туманы вьются… Куда их, к черту, тащит вихрь шальной! Глянь: на горах уже рубашки рвутся. Эй, к нам весна идет, в наш край родной!
Снег прободали стрелки листьев нежных. Спеши, гонец весны, не то другой Тебя еще опередит подснежник. Эй, к нам весна идет, в наш край родной!
Весна идет! Хэш[59] распрямляет спину И говорит: «Куда, корчмарь? Постой! А ну, попотчуй, висельник, дружину!..» Эй, к нам весна идет, в наш край родной!
Отряд бредет… Еще речные воды Черны и лес не приодет весной. Что за беда! Вперед, гонцы свободы! Эй, к нам весна идет, в наш край родной!

ПЕЙО ЯВОРОВ.

Пейо Яворов (1878–1914). — Выдающийся поэт, творчество которого отличается большой психологической глубиной и острой драматичностью.

Яворов (его настоящая фамилия Крачолов) родился в семье мелкого торговца. Из-за материальных трудностей вынужден был оставить учебу, работал телеграфистом. С середины 90-х годов стал печататься в разных литературных изданиях и вскоре обратил на себя внимание многих крупных писателей и критиков. В 1900 году П. Яворов переезжает в Софию и целиком отдается литературной и общественной деятельности. Он редактировал революционные газеты «Дело», «Свобода или смерть», сблизился с руководителями национально-освободительного движения в Македонии и сам принял непосредственное участие в этом движении. На основе этих впечатлений возникли его воспоминания «Гайдуцкие мечты», биографический очерк «Гоце Делчев», публицистические статьи. Подавление Илинденского восстания 1903 года вызвало у поэта глубокий духовный и творческий кризис.

Лирика П. Яворова конца 90-х годов и начала 900-х годов — это высшее достижение болгарской социальной поэзии на рубеже веков. В ней воплощена трагическая участь болгарских крестьян, преклонение перед титанической силой народа, боль и сострадание к униженным и угнетенным. Вместе с тем Яворов создал замечательные образцы интимной лирики. Поэт широко использует народно-песенные национальные мотивы, достигает виртуозности формы, а стих его приобретает музыкальное звучание. Иван Вазов назвал Яворова «певцом откровений человеческой души» и «вдохновенным художником-ваятелем болгарской поэтической речи». Его первый сборник «Стихотворения» выдержал два издания — в 1901 и 1904 годах.

После подавления национально-освободительного движения в Македонии П. Яворов работал в Народной библиотеке, в софийском Народном театре. Второй сборник поэта, «Бессонница» (1907), передает идейное и творческое смятение Яворова. Сам сборник знаменует собой начало символизма в болгарской литературе. Однако поэт не порывает полностью с реалистическими традициями. Мотив сострадания и любви к человеку, протест против засилья реакции, облеченные в иные формы, и теперь звучат в его стихах. Трагическая судьба личности, жаждущей добра и света, нашла воплощение и в драме Яворова «У подножия Витоши» (1911) — одном из наиболее значительных произведений болгарской драматургии. В эти годы поэт пережил и личную трагедию — покончила с собой его жена. Оказавшись в непримиримом конфликте со средой, П. Яворов кончает жизнь самоубийством.

АРМЯНЕ[60]. Перевод М. Зенкевича.

[60].
Изгнанники, жалкий обломок ничтожный Народа, который все муки постиг, И дети отчизны, рабыни тревожной, Чей жертвенный подвиг безмерно велик,— В краю, им чужом, от родного далеко, В землянке, худые и бледные, пьют, А сердце у каждого ноет жестоко; Поют они хором, сквозь слезы поют.
И пьют они, чтобы забыть в опьяненье О прошлом, о том, что их ждет впереди,— Вино им дает хоть на время забвенье, И боль утихает в разбитой груди. Шумит в голове, все покрылось туманом, Исчезнул отчизны страдальческий лик; К ее сыновьям, в омрачении пьяном, Уже не доходит о помощи крик.
Как зверем голодным гонимое стадо, Рассеялись всюду в краю, им чужом,— Тиран-кровопийца, разя без пощады, Им всем угрожает кровавым мечом. Родимый их край превратился в пустыню, Сожжен и разрушен отеческий кров, И, беженцы, бродят они по чужбине,— Один лишь кабак приютить их готов!
Поют они… Льется их буйная песня, Как будто бы кровью исходят сердца, И давит их ярость, им душно и тесно, В душе у них — горе и гнев без конца. Сердца угнетенных наполнены гневом, В огне их рассудок, а взоры в слезах, И льется их песня широким напевом, И молнии мести сверкают в глазах.
И зимняя буря, их пению вторя, Бушует, и воет, и дико ревет, И вихрем бунтарскую песню в просторе Далеко по белому свету несет. Зловещее небо насупилось мглистей, И все холоднее студеная ночь, А песня все пламенней, все голосистей. И буря ревет, голосит во всю мочь…
И пьют… и поют… То обломок ничтожный Народа, который все муки постиг, То дети отчизны, рабыни тревожной, Чей жертвенный подвиг безмерно велик. Босые и рваные, в тяжкой разлуке С отчизной далекой, вино они пьют, Стремясь позабыть все несчастья и муки,— Поют они хором, сквозь слезы поют!

ГАЙДУЦКИЕ ПЕСНИ. Перевод М. Павловой.

Гоце Делчеву[61].

I.

День я днюю по местам укромным, Ночь ночую по дорогам темным. Нету батьки, нету мамки,— Батьки, чтоб наставить, Мамки — в путь отправить…
Гой вы, горы, Ты, Пирин-планина! Гой вы, черны Цареградски вина!
С кем враждую — меру дам за меру, С кем дружу я — веру дам за веру. Нету ни сестры, ни брата — Брата, чтоб гордиться, Сестры, чтоб проститься…
Гой ты, сабля Вострая, лихая! Гой ты, водка Лютая, хмельная!
Бог на небе — пусть себе богует. Царь на троне — век ли пролютует? Нету милой, нету любы,— Чтоб ждала-скучала, Обо мне рыдала…
Гей, винтовка Моя, огнеметка! Гей, подружка, Солуньска молодка!

II.

Ой, кабы, люба, да были Червонным золотом чистым Твои ли русые косы… Их на коня бы, любушка, право, Тотчас сменял я; С ним бы ораву Турок проклятых прогнал я!
Ой, кабы, люба, да были Двумя алмазами, люба, Твои ли черные очи… Их на ружье бы, любушка, право, Тотчас сменял я; С ним бы на славу Турок стрелял я!
Ой, кабы, люба, да были Жемчужным чудным монистом Твои ли белые зубки… Их на саблю, любушка, право, Тотчас сменял я, Ею б на славу Турок сражал я!

III.

Темный наш лес — засада, Гей ты, ружье-кремневка, Люди идут с базара, Едет надутый Лазо; Дерево лист уронит, Пуля Лазо догонит, Воевода.
«Люди идут с базара, Едет надутый Лазо; Дерево лист уронит — Плохая примета. Пуля Лазо догонит, Сживет со света… Огонь чело мне сжигает, Мука мне душу терзает, Дружина».
Зуб за зуб, око за око, Эх, верная клятва гайдука. Знают Лазо повсюду, Кровавого ката, иуду; Зуб за зуб, мука за муку — Таков обычай гайдука, Воевода.
«Знают Лазо повсюду, Кровавого ката, иуду, Зуб за зуб, мука за муку, За смерти! Таков обычай гайдука Навеки… Да жаль мне бедную пташку, Лазову дочку, бедняжку, Дружина».

IV.

Сон мне снился, ой, не радость, Проклятая младость, Холм могильный, холм песчаный Под листвой увялой.
На могиле, ой, не радость, Проклятая младость, Крест юнацкий деревянный, На нем птенчик малый.
Рано утром, ой, не радость, Проклятая младость, Он поет, как в жизни трудной Сирота скитался.
А под вечер, ой, не радость, Проклятая младость, Он поет, как воин юный С жизнью расставался.
Сон мне снился, ой, не радость, Проклятая младость, Сон зловещий, сон нелживый — Мой холм сиротливый…

ВОЛШЕБНИЦА. Перевод В. Соколова.

Душа моя — смиренная рабыня, Твоей душой плененная. Отныне Душа моя в твои глаза глядит, Она тебя смиренно заклинает И молит, молит. Год за годом тает… Твоя душа-волшебница молчит.
Моя душа томится жгучей жаждой, Но все молчит в ответ на зов мой каждый Твоя душа, дитя и божество… Твои глаза молчат… Не отвечает Душа твоя. Ужель ее смущает Волшебное свое же торжество?