Европейская поэзия XIX века.

БЕЛЬГИЯ.

ГВИДО ГЕЗЕЛЛЕ. Перевод с нидерландского Н. Мальцевой.

Гвидо Гезелле (1830–1899). — Фламандский поэт и филолог, писал на нидерландском языке. Был священником. Преподавал в духовной семинарии в Руселаре, где одним из его учеников был Албрехт Роденбах (см. ниже). С 1871 года жил в уединенном местечке Контрейк.

С первым сборником («Кладбищенские цветы») Гезелле выступил в 1858 году, за ним в 1860 году последовали «Фламандские упражнения в стихосложении» и «Стихотворения, песни, молитвы». Темы творчества Гезелле— размышления о вере, взаимосвязи природы и человека, о судьбах родины. После длительного, вызванного тяжелым душевным кризисом молчания поэт в 1877 году вновь возвращается к литературной деятельности. Стихи этого периода посвящены вечности и смерти, поэт создал целый ряд мистических гимнов. С 1878 по 1880 год выходит в свет четырехтомное «Полное собрание стихотворений» Гезелле, в 1893 году — сборник «Венок времени», в 1897 году — «Рифмы».

ШЕЛЕСТЯЩИЙ ТРОСТНИК.

О шелестящий мой тростник! Напев твой горестен и дик! Когда пролетный ветр с полей Твоих касается стеблей,— Смиренно гнешься, отрешен, И, вспрянув, вновь творишь поклон, И шепчешь… — в глубь души проник Твой зов печальный, о тростник!
О шелестящий мой тростник! Как редко, встав от дел, от книг, Один сидел я над рекой; Был безграничен мой покой, И я взирал на ток струи, На стебли слабые твои, На рябь… — и постигать привык Твой зов печальный, о тростник!
О шелестящий мой тростник! Твой голос путника настиг, Но, глух к напеву твоему, Он прочь спешит, из тьмы во тьму, Туда, куда судьба влечет, Где злато звонкое течет,— Не остановишь и на миг Его, о милый мой тростник!
И все же, гибкий мой тростник, Не все отвергли твой язык; Господь твой стебель сотворил, Сказал он: «Дуй!» — и, легкокрыл,
Тебя коснулся ветерок, Ты преклонился… слушал бог… Твой голос, мал или велик, Угоден был ему, тростник!
О шелестящий мой тростник! И мне понятен твой язык, Когда, смирен и отрешен, Земле кладешь земной поклон, Господню заповедь верша,— Всегда с тобой моя душа, О шелестящий мой тростник! И мне понятен твой язык.
О шелестящий мой тростник, Вплети свой голос хоть на миг В напев мой горький и прильни К стопам того, кто наши дни Продлил! — о ты, творец твердынь, Что внемлет стеблю, не отринь, Услышь! — с мольбой к тебе приник Я — бедный, страждущий тростник!

СТАРЫЕ ВЕТВИ.

Печален вид дерев нагих; Как прежде, там гнездятся От веток — паветья, на них Листы не молодятся; Но знаю — ветви дрогнут вдруг, Листок с листком связуя, На свет, струящийся вокруг, Перстами указуя.
Во мгле зимы чета стволов Чернеет за четою; Полумертвы, но вешний зов Затеплен в них мечтою; Так в старом — новой жизни дни Простерты божьим плугом, Как утро с вечером, они Чредуются друг с другом.
Рубцы и раны свежий цвет Зеленый заживляет; Минувшим не прельщайся, нет,— Оно благословляет Растущих вновь из седины, Все с тою же мечтою, Что присноновою должны Излиться красотою.

ЗЛАТОГЛАВЕЦ.

О златоглавец, несличимый С толпою звезд; неисточимый Источник сил; Сколь дивен выезд августейший, Когда стремишься ты древнейшей Тропой светил!
От века смертная зеница Зарей и полднем не назрится, И грустен час, Как снидешь в царство теневое, Возвеселивши все живое И, грешных, нас.
О знак, нагой земле явленный В послы зиждителем вселенной, Чей лик сокрыт; Что я, что ты, златое око, Когда подъемлет нас высоко Господень щит?
Как герб укажет на именье, Род, славу, честь и разуменье, Так, в свой чертог Взойдя, верховное светило Нам рыцаря провозвестило, Чье имя — Бог.

МАТУШКА.

Ни фотографий Сыну Вы, Ни одного Портрета, Не соизволили — Увы! — Оставить В жизни этой.
Все тлен — и холст И мрамор, но, Моею полон Кровью, Был в сердце Образ Ваш давно Напечатлен Любовью.
Дай мне господь Нести, как свет, Его благую Силу И, кончив лета, Сей портрет Унесть с собой В могилу.

ИЗ ГЛУБИНЫ.

Чуть слышный звон колоколов И бой часов далекий; И вся зима, как день один — Бессветный, одинокий; Так чужд пустынный этот мир, Так мрачен и уныл, Что сердце застучит на миг И вновь лишится сил; Темнея, дышит небосвод Смятеньем; нет, тревожней И глубже, отчего земля Вокруг еще ничтожней.
Я болен, что со мной? чего Недостает, что прежде Меня хранило от забот,— Меня, кто жил в надежде И радости, кто обращал И мысль, и светлый взор К тебе, о солнце, в небеса, В сияющий простор! Где это все и почему, Унижен и бессилен, Я в зимнем склепе погребен Без плача, без светилен?
О неизбежность смерти, ты Передо мной воочью Стоишь; по капле тьма твоя Стекает в сердце ночью; И вот печаль, хотя была Прекрасна жизнь моя, На сердце возложила длань, И ныне плачу я. Где мне укрыться от тебя, Познание печали? — Ты безутешно и мертво; Ты — цепь, меня сковали.
Куда бежать? Ужель бежать Мне, что себя в молитве Искал, кому один господь Опора в этой битве? Молился я или молчал — Ты слушал в вышине; Воззри же вновь — я сердцем чист, И нет вины на мне. Услышь, отец! Из глубины Взываю ввысь с мольбою: «Над смертным сжалься, свет яви! Я весь перед тобою».
И ты был погребен, как я, Во глубине могилы, И ты беспомощность свою Оплакивал; и силы Тебя оставили; и ты Молил на склоне дня,— Ты, господи, приявший смерть, Страдавший за меня! Так не отринь же; весь дрожа От смертного озноба, Встать из ничтожности своей Хочу я, как из гроба!

ВОРОН.

Однажды я следил, как старый ворон в мглистом Бессветном воздухе, — на призрака похож Немого, — помавал крылами с хладным свистом; И клюв и лапы — весь, как уголь, черный сплошь.
Голодные глаза в провалах черных впадин Мигали тьмой; во мрак и траур обряжен, Урод среди своих, ничтожен и нескладен, Как камень, надо мной повис в тумане он.
Немой! И взмах его широких крыл беззвучен; Как те, что гроб несут, в тиши замедлив шаг,— Вот так и он скользил над льдом речных излучин, Над белизной лугов, — всему живому враг.
Чего ты хочешь здесь, о призрак? Что за вести Стремят тяжелый лёт в промозглой зимней мгле; Гонец страданий, где, в каком осядешь месте, Кому сулишь беду на сумрачной земле?
Что ныне нам с такой суровостью железной Несешь, ответь, — болезнь, жестокий голод, мор? Иль, может быть, уже разверзлась тьма над бездной, И вечный мрак персты над нами распростер?
Молчишь! так прочь лети! туда, где даже свету Нет доступа, мрачны и хмуры облака; Где волны вмерзли в лед; где не было и нету Ни неба, ни земли, ни малого цветка!
Прочь! Или молви мне, как все другие птицы, Хоть слово — как они, вскричи среди зимы; Да, как они, запой, хоть снег кругом вихрится И на полях лежит налет вечерней тьмы.
И ворон вдаль поплыл, как глыба катафалка, Но прежде, чем уйти в чернеющую высь, Замедлил свой полет и тяжело и валко И каркнул в тишине глухое: «Берегись!»

ЖОРЖ РОДЕНБАХ. Перевод с французского.

Жорж Роденбах (1855–1898). — Поэт и прозаик, писавший на французском языке. Изучал право в Гентском университете, где познакомился с Э. Верхарном. В 1881 году был одним из организаторов литературного журнала «Молодая Бельгия». С 1887 года жил в Париже. Испытавший вначале воздействие французских поэтов парнасской школы, Ж. Роденбах обретает в дальнейшем самостоятельный голос; для его стихов, вошедших в сборники «Элегантное море» (1881), «Светская зима» (1884), «Чистая юность» (1886), «Царство молчания» (1891), «Отблески родного неба» (1898), характерно неприятие капиталистической действительности, меланхолическая скорбь по фламандской старине, по уходящему патриархальному быту, культ страдания и тоски. Стихи Ж. Роденбаха, виртуозного мастера формы, передают зыбкость очертаний внешнего мира и мягкие полутона настроений; однако его символистская поэтика лишена зашифрованности, его стихи ясны и прозрачны. Перу Ж. Роденбаха принадлежит также ряд прозаических произведений.

«Воскресный бледен день…». Перевод М. Ваксмахера.

Воскресный бледен день и пуст, как в годы детства, Он весь — уныния и скуки торжество, Тягуч он и сонлив, и нет такого средства, Чтоб хоть на миг один расшевелить его. Как будто из краев, залитых солнцем южным, Вернулся ты домой, к постылым и ненужным Заботам и хандришь, слоняясь, точно тень, По хмурым комнатам… Таков воскресный день.
Воскресный этот день, томительный и длинный, Чье сердце немота тугая оплела, Безмерно сиротлив, как черные крыла Далекой мельницы над голою равниной. Воскресный блеклый день! Я на него гляжу Опять, как в те года, опять глазами детства, И фиолетовых полутонов соседство В его мерцании неярком нахожу — И фиолетовый оттенок риз пасхальных, И фиолетовый оттенок похорон… Опять колокола поют со всех сторон, И мерный перезвон их голосов печальных, Как прежде, в душу мне вливает смерти страх… Глазами детскими гляжу на воскресенье, Огромный вижу пруд в пустынных берегах, И в нем обрывки туч и небосвод осенний. Воскресный день. Душа тоскою смущена. Чуть слышный аромат, таинственный и тонкий, Букета белого и маленькой сестренки Печальные глаза — она всегда больна…

* * *

«Иные города, старинные посады…». Перевод М. Ваксмахера.

Иные города, старинные посады, Где высятся церквей замшелые громады,— Кольцом высоких стен они обведены, Кольцом былых валов и рвов, заросших ныне, Седых ровесников дряхлеющей твердыни. И медный зов трубы слетает со стены Унылой жалобой на долгую разлуку, А рядом, на лугу, военную науку Десяток рекрутов пытается постичь Под монотонные рулады барабана — По крепостным валам оживший бродит клич Времен воинственных и гаснет средь бурьяна… И старой крепости тосклив угрюмый вид, И молодых солдат невесел шаг тяжелый, И гулкий барабан встревоженно гудит, Как улей, где в тоске больные бьются пчелы.

* * *

«В провинции, в тиши…». Перевод Ю. Денисова.

В провинции, в тиши, в истоме предрассветной, В стыдливой сладости предутренней поры Звонят часы, звонят, и ласковей сестры Авроры нежной взгляд, и музыкою бледной За звуком слабый звук, как за цветком цветок, На крыши падает, и в тихий час рассвета Их рассыпает ветр, как влажные букеты. Роняет с башенки за звоном звон Восток, И падают они гирляндой лилий белых, И падают они, Былого лепестки, Из высей голубых, медлительны, легки, На мертвое чело Годов окаменелых.

ТИШИНА. Перевод Ю. Денисова.

О, нежность вечера! О, полумрак осенний! Как смерть безбольная, кончается закат. По стенам к потолку карабкаются тени, И дремлют комнаты, и лампы не горят.
Как смерть безбольная, с отрадною улыбкой Приходят сумерки. И в глубину зеркал Ты отступаешь сам, и странен образ зыбкий, И кажется, что он не жил, а умирал.
Картины темные висят на белых стенах, Пейзаж задумчивый — пейзаж твоей души. Как будто черный снег все падает в тиши, Там, в долгих сумерках, печально-неизменных.
О, нежность вечера, привыкшая к сурдине И к звукам томных арф, кларнетов и виол! Любовники молчат в мечтах о птице синей, Рисунок на ковре их взгляды вдаль увел.
О, если б вздохи слить в едином аромате, Став существом одним, — какая благодать! И думать об одном и об одном молчать, Когда последний свет томится на закате.

* * *

«Тебе подобен я, мой порт…». Перевод Ю. Денисова.

Тебе подобен я, мой порт, больной мой брат! Как скорбно над тобой звучат колокола! Флотилия судов не раз к тебе плыла, И груди парусов им золотил закат. Те груди белые любви к морям полны! Встречавший корабли, когда-то шумный порт, Теперь ты в трауре, один скорбишь ты, горд, И смелые суда не ищут ласк волны. Исчез и шум и блеск… У берега тростник Над пленного водой в недвижности поник. Пустынная вода печальна, как вдова, Ей саван ветры ткут, шепча любви слова. Печально мы молчим, и ты, мой порт, и я. Я знаю боль твою. Ведь эта тишина Вся сожаленьями о парусах полна. Как мертвый твой канал, застыла жизнь моя.

АЛБРЕХТ РОДЕНБАХ. Перевод с нидерландского Е. Витковского.

Албрехт Роденбах (1856–1880). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Учился в духовной семинарии, где на него большое влияние оказал преподававший там Гвидо Гезелле. Двоюродным братом поэта был Жорж Роденбах (см. выше).

В конце 70-х годов Албрехт Роденбах был основателем и руководителем литературного журнала «Рыцарский стяг» (впоследствии — «Новый рыцарский стяг»). Творчество Роденбаха, уходящее глубокими корнями в романтизм и впитавшее в себя влияния поэтов европейского Возрождения и классицизма от Данте до Гете, пленяет читателя страстностью и энергией. Молодой поэт становится одной из центральных фигур нарастающего национально-освободительного движения против насильственного офранцуживания Фландрии; он произносит пламенные речи, печатает политические статьи, пишет свободолюбивые стихи, пропагандирует нидерландский язык.

Рано ушедший из жизни, А. Роденбах оставил большое поэтическое наследие. Сборник «Первые стихотворения» вышел в свет в 1878 году, когда его автор был студентом юридического факультета. К лучшим произведениям Роденбаха принадлежит стихотворная драма в духе Вагнера «Гудрун», опубликованная после смерти поэта.

МЕЧТА.

Плывут седые облака В лазури высоты. Глядит ребенок, погружен В мечты. И, изменяясь на лету, Уходят облака в мечту, Они плывут, как сны точь-в-точь, Прочь, прочь, Прочь.
Плывут седые паруса, Торжественны, чисты. Глядит ребенок, погружен В мечты. И, уменьшаясь на лету, Плывут кораблики в мечту, Не в силах ветра превозмочь, Прочь, прочь, Прочь.
Плывут миражи вдалеке, Плывут из темноты. Глядит ребенок, погружен В мечты. И нагоняет на лету Мечта — мечту, мечта — мечту, Чтоб кануть в Лету, кануть в ночь, Прочь, прочь, Прочь.

ЛЕБЕДЬ.

Прохладно; первая звезда В просторах замерцала; И в девственный глядится пруд Небесное зерцало.
В объятьях ночи и луны, Сияние струящей, Прекрасный лебедь на воде Лежит, как будто спящий.
Он гладь невинную крылом Восторженно тревожит, И пьет, и грезит, как поэт, И прочь уплыть не может.
Ему ответит на любовь Печаль воды озерной И образ отразит его, Хрустальный, иллюзорный.
И лебедь в озеро влюблен, Безмолвствуя во благе,— Но не бесчестит никогда Его невинной влаги. (Дитя, вот так и я творю, Когда закат увянет, Когда невинный голос твой В мое сознанье канет.)

ОРЕЛ.

Вершину как престол избрав, Торжественная птица Взирала в небо, чтоб затем В просторы устремиться.
Но ядовитая змея Всползла к нему на кручи, И, лишь собрался царь высот Уйти в полет могучий,
Змея вокруг его груди, Предательски и злобно, Блеснув на солнце, обвилась, Стальной петле подобна.
Летит орел, а с ним — змея, Что меж камней лежала — И в грудь орлу сочится яд Отравленного жала.
О честолюбец, возлети В простор, в пучину света — И не ропщи, что смерть близка: Таков удел поэта!

МИР.

Был зимний вечер. Темнота окутала алтарь. Ко входу в церковь брел монах, держа в руке фонарь.
Как пилигрим, свершивший путь, усталый, изможденный, Остановился и застыл у каменной колонны.
И долго около дверей ключами он бренчал, Но сам, казалось, ничего кругом не различал,
Как призрак. Наконец вошел, ступая еле-еле, Трикраты грудь перекрестил, смочил персты в купели,
Фонарь немного приподнял, увидел в тот же миг: Стоит вблизи от алтаря еще один старик,—
Как Голод, худ, как Смерть, согбен, — но все же был высок он, В седой копне его волос светился каждый локон;
Исполнен вдохновенных дум, сиял во мраке он, Как алебастровый сосуд, в котором огнь зажжен.
Сурово инок вопросил, едва его заметил: «Что ищешь?» — «Мира!» — в тишине чужак ему ответил,
Вздохнул и в нишу отступил, к колонне, где темно. Монах, взглянув на чужака, молиться начал, но,
Постигнув истину, шагнул назад, к церковной двери: Пришлец, искавший мира здесь, был Данте Алигьери.

MACTE ANIMO[52].

[52].
Я ничего не должен знать о женщинах на юге, Что полны гибельной тоски, когда, томясь в недуге,
Несут безлистым деревам в безвыходной мольбе Плач о возлюбленных своих, о листьях, о себе.
Ты ль это, — слышу каждый час в груди твой хрип свистящий,— Ты ль это, червь, грызущий плоть, — смертельный рок, висящий
Над светлой юностью моей? — Я все отдам навек, Но не тебя, моя душа, орешины побег!
Тяжелый, низкий небосвод вдруг посветлел сегодня,— О радость, о тепло, о свет, о благодать господня,—
Моя страна… моя любовь… жизнь, юность, счастье… Брат, Не рассуждать… Бери клинок, погибни, как солдат!

АРНОЛД САУВЕН. Перевод с нидерландского Н. Мальцевой.

Арнолд Саувен (1857–1938). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Принадлежал к поэтам позднего импрессионизма, для которых город, бурно развивающаяся промышленность, индустриализация общества были олицетворением гибели всего прекрасного. Поэты этого поколения (Саувен, Лангендонк, несколько позднее — Карел ван де Вустейне) находили приют и уединение вдали от шумных городов. Лучшие стихи Саувена написаны под впечатлением природы провинции Лимбург, полны свежести и чистоты восприятия, неподдельной простоты.

ЖУРАВЛИ.

Высоко над хуторами, Над просторами полей Пролетают вечерами Стаи диких журавлей.
Рассекут крыла, блистая, Хрупкий воздух октября,— Мчат на юг за стаей стая, За далекие моря.
Над пустынной, нежилою, Опочившей до весны, Над осеннею землею, Над землею тишины,
Где паучьи паутинки Серебрятся у леска,— Журавлиные поминки, Их прощальная тоска.
И среди равнин безлесных Пастухи у пестрых стад Ввысь, на странников небесных, Долго с жалостью глядят.
В их глазах — печаль, тревога И еще вопрос немой: «Далеко ль лежит дорога, Скоро ль будете домой?»
А они, как пилигримы, Исчезают в полумгле. Их пути непостигаемы Умирающей земле.

ТРАКТИР.

Уж целый век стоишь ты, старожил, Среди путей торговых, на развилке. Сколь многим ты радушно предложил Свой кров и стол, бочонки и бутылки.
Тому, кто вечером бредет без сил И чувствует усталость в каждой жилке, Призывный свет твоих окошек мил, Как свет далекой дружеской ухмылки.
Сколь счастлив тот, кто на своем пути В дом собственных желаний мог войти,— Где слышит слово ласки и привета,
Где ждет его Любовь, где стол накрыт, Огонь в камине весело горит, Постель свежа и загодя нагрета.

ДАЛЕКОЕ.

Я вижу вновь высокий дом, фронтон, Зеленый ставень, шторы в мелких сборках, Две тачки и повозку на задворках, Над красной черепицей — трепет крон.
То, что погибло в глубине времен, Живет во мне, как в детстве — сумрак в норках, Сарай на крепких струганых подпорках, Столбы ворот, конюшня и загон.
О дом, о мир, исчезнувший давно, Ты будешь жить со мною заодно, Тоску и нежность в сердце насаждая.
Мне не забыть, как с твоего крыльца Звала меня, тогда еще мальца, Перед закатом женщина седая.

ПОЛ ДЕ МОНТ.

Пол де Монт (полное имя — Карел Мария Полидор де Монт) (1857–1931). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Вместе с Албрехтом Роденбахом был одним из руководителей национального студенческого движения. С 1904 по 1918 год был хранителем Королевского музея изящных искусств в Антверпене.

Пол де Монт был поэтическим наставником фламандского поколения литераторов — «восьмидесятников», уделял внимание взаимосвязям различных литератур, что внесло большой вклад в дело сближения литератур Нидерландов и Бельгии. Пол де Монт разделял взгляды сторонников «искусства для искусства», но его стихи трогают читателя чистотой и живостью интонации. Среди поэтических сборников Пола де Монта — «Весенние шутливые представления» (1881), «Идиллии» (1882), «Порхание бабочки» (1885) и др. Ему принадлежат также прозаические произведения, пьесы и ряд работ по фламандскому фольклору и истории искусства.

ЖАВОРОНКУ В КЛЕТКЕ. Перевод с нидерландского Н. Мальцевой.

Пускай от кисти до плеча Отсохнут руки палача, Пусть не уйдет он от бича, Ему готова плаха — До старости и до седин Да будет ввергнут в равелин Тот, кто посмел на миг один Лишить тебя родных долин, О жаворонок, благостная птаха…
Я молча слушаю певца, Его напевам нет конца, Они очаровать ловца Пытались без успеха — Но равных им на свете нет. О жаворонок, ты поэт! Ты в клетке, но тебе в ответ Долин зеленых вторит эхо.
Я под чужим окном стою И слезы горестные лью, Переживая скорбь твою,— Увы, в каморке тесной Ни веточки, ни стебелька… О, как неволя нелегка! Пусть клетка тесная крепка — Необоримая тоска Влечет тебя в простор небесный.
Тоска, великая тоска, Как исполинская рука, Тебя возносит в облака Из этой клетки душной,— Тоска по ветру в вышине, По неземной голубизне В горячем солнечном огне, Но жизни в пропасти воздушной.
Тоска — и смысла нет в борьбе, Но утром, будто по волшбе, Бурлит поэзия в тебе, Зовет в просторы воли — Ты к богу путь направил свой, Но горе! Ты, поэт живой, О прутья бьешься головой И замолкаешь от безумной боли.
Но ты молчишь всего лишь миг, Но снова слышен звонкий клик, Но вновь глаголет твой язык, Чтоб знали все, повсюду: Не сломлены твои крыла, И сколь темница ни мала, Но песнь чиста и весела: «Я должен петь… Я должен петь — и буду!»
О жаворонок, бедный брат, Как был бы я безмерно рад, Когда бы смог от всех преград Тебя избавить…

ИВАН ЖИЛЬКЕН. Перевод с французского.

Иван Жилькен (1858–1924). — Франкоязычный поэт. Учился в Лувенском университете; в 90-е годы руководил журналом «Молодая Бельгия». И. Жилькен был сторонником поэзии «чистого искусства»; однако его поэзия во многом отразила реальные социальные противоречия эпохи. Поэмы Жилькена «Осуждение художника» (1890) и «Сумерки» (1892), поэтический сборник «Ночь» (1897) исполнены мотивов неприятия буржуазной морали.

ПРИЗЫВ. Перевод М. Квятковской.

Из бездны мерзостной к тебе взываю я, О Муза страждущих, царица непокорных, Мать прихотливых скук и упоений черных, В обиженных сердцах клокочет злость твоя;
Любовница богатств, алмазов и тряпья, Ты — опиумный бред эдемов иллюзорных, Владычица стихов, печальных и тлетворных,— Приди! Здесь, в липкой тьме, хрипит душа моя.
Твой мрачный фейерверк — одна моя отрада; На пастбищах твоих пасти я буду стадо Невиданных безумств, неслыханных страстей.
Целуй меня хмельней! Пригубить дай отравы! И в грозную лазурь, куда мне нет путей, Мой разум вознеси, как солнце в блеске славы!

СЕГОДНЯ. Перевод М. Квятковской.

Роза льет аромат несравненный, Расцветает и вянет она. Плесни мне, дружище, вина, И выпьем за тленность вселенной.
Словно бабочка, льнет красота То к одной, то к другой светлокудрой. Все сущее — видимость. Мудрый Следит, как играет мечта.

РАЗРЫВ. Перевод М. Квятковской.

Как хорошо нарушить клятвы гнет, Как тяжело докучный долг нести! Поверь, что сердце, обещая, лжет,— Оно не в силах клятву соблюсти.
Не прибегай к старинным волхвованьям, Не оживляй угаснувшее пламя, Не тронь души неправым притязаньем, Не уловляй знакомыми силками!
Да, я тебя оставил, разлюбя, И так же умерла любовь твоя! Ты — знала. Нет, я не виню тебя, Но наше счастье погубил не я.
Я лишь исполнил долг, порвав с тобою. Иди вперед, не плача по утратам, Своим путем, указанным судьбою, И зла не помни, расставаясь с братом.

МУДРЫЕ. Перевод М. Квятковской.

Куртины цветов белоснежных Ароматами сердце пьянят, И мудрость голов белоснежных Мне тончайший дарит аромат.
Цветы пред очами мудрых Облетают с уходом весны; Но кроткие речи мудрых Далеко сквозь вечность слышны.

В ВАГОНЕ. Перевод Ю. Денисова.

Ребенку жить в изгнанье суждено, И он в вагоне гаснет от печали. Неудержимо ускользают дали, А он глядит в вечернее окно.
Загадочным желанием томим, Он чувствует Эдем, скользящий мимо… Эдем исчез!.. Восторг — воздушней дыма, Развеялись надежды вместе с ним.
Смиритесь иль судьбу на бой зовите — Неумолим извечный ход событий, И что нас ждет, еще никто не знал.
О, как горька недостижимость рая! Он близко, за окном, но, как Тантал, Стремлюсь к нему, его не достигая.

МОРИС МЕТЕРЛИНК. Перевод с французского.

Морис Метерлинк (1862–1949). — Выдающийся драматург, эссеист, поэт; писал на французском языке (о его творчестве см. том БВЛ «Эмиль Верхарн. Стихотворения. Зори. Морис Метерлинк. Пьесы»), В 1889 году Метерлинк выпустил сборник стихов «Теплицы», а в 1896 году — сборник «Двенадцать песен», дополненный впоследствии еще тремя стихотворениями («Пятнадцать песен», 1900); этим исчерпывается наследие Метерлинка-поэта. Символистские мотивы стихов Метерлинка, его романтическое обращение к темам народных легенд были своеобразным протестом против мещанской бескрылости натуралистического искусства конца века. Душа лирического героя тяготится неподвижностью и духотой «теплиц». Однако мы не найдем здесь ни сильных страстей, ни подлинного трагизма, присущих драматургии Метерлинка.

ОРАНЖЕРЕЯ СКУКИ. Перевод М. Квятковской.

О, синей скуки в сердце тленье, Когда в рыданиях луны Мои мечты просветлены Прозрачной синевой томленья!
Той синей скуки гладь светла, Как мир оранжереи сонной, Где в глубине темно-зеленой В квадратах света и стекла
Видны огромные растенья, Чьи тени, странно продлены, Оцепенели, словно сны, На розах страстного смятенья,
И волны, полнясь в тишине, Слились с луною в небе млечном В одном рыданье — синем, вечном И монотонном, как во сне.

ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ СТЕКЛО. Перевод Э. Шапиро.

Гляжу на прошлые часы Сквозь жгучее стекло печали, И с голубого дна предстали Цветы невиданной красы.
Стекло над сумраком желаний! Желанья, что таит душа! И мертвая трава, шурша, Горит в плену воспоминаний!
Приближу я к мечте своей Стекло, и в зыбкости кристалла Раскроются цветы устало Давно умолкнувших скорбей!
Пока их память не одела В привычный саван гробовой, Пусть этот креп смутит покой Иных надежд в душе незрелой.

РАСТЕНИЯ СЕРДЦА. Перевод Ю. Денисова.

Уйдя под голубой хрусталь Мечты прозрачной и усталой, Стихает боль моя помалу И стынет давняя печаль.
Растений символичных чары, Желаний охладевших мхи, Лианы — прошлые грехи, Услад отцветших ненюфары.
И только лилия одна, Возвысясь над больной листвою, Молчит средь мертвого покоя, Недвижна, холодна, бледна.
И, белизны своей истому Рассеяв, словно лунный свет, Она мистический обет Несет кристаллу голубому.

* * *

«От слез мои губы завяли…». Перевод Ю. Денисова.

От слез мои губы завяли, Лобзания не родились… Несжатое поле печали, Желаний забытая высь!
Все время то скука дождей, То снежная гладь на полянах. Из воспоминаний туманных, В душе притаившись моей,
Два волка глаза устремили На жертвы и молча глядят На кровь убиенных ягнят, Схороненных в снежной могиле.
И светится только луна В печали своей монотонной, И в холоде осени сонной Спит страсть, голодна и больна.

* * *

«Она любви искала…». Перевод М. Квятковской.

Она любви искала В неведомых краях, По всей земле искала, В пустынях и в морях, В нехоженых лесах.
Три пастуха, три града Дарили ласки ей. Жена трех королей, Она любви искала, Но не встречалась с ней.
Она домой вернулась. Перед ее дворцом Старик стучался в двери. И золотым кольцом Насквозь пробил он двери.
— Что надо вам у нас? — Прошло уж тридцать лет С тех пор, как я вас знаю. — И я узнала вас. — Я жду вас каждый час.
— Теперь ваш волос сед! — Я жду вас тридцать лет. Дадите ли мне руку? — На ваших — крови след! — Стучусь я тридцать лет.

* * *

«Трижды в рог я протрубил…». Перевод М. Квятковской.

Трижды в рог я протрубил, Что ж она нейдет? — С башни вниз она сошла, У окна не ждет.
Мы в тот вечер, в горький час Плакали вдвоем. — Плакала она семь лет И забылась сном.
С ней ли перстень золотой? Мой пропал с тех нор. — Даже взгляда не пошлет Вам она в укор.
Знаю, грешен я пред ней, Бог один лишь свят. — Вас простила бы она, Но уста молчат.
Словно мальчик, я рыдал У ее дверей. — Знайте, вот уже три дня, Как не больно ей.

ПЕСНЯ. «Семь лет, как взаперти…». Перевод В. Васильева.

Семь лет, как взаперти Томится королева, Семь лет, как не найти Ключа от этой башни. А за мостом вода Течет туда, где море.
Вот с золотым ключом Король стучится к ней, Стучится много дней. Но не подходит ключ. — А где искать другой? — Ищи на дне морском.
К ней праведник пришел С серебряным ключом, Стучится день за днем. Но не подходит ключ. — А где искать другой? — Ищи на горных кручах.
Стучится к ней бедняк. Он медный ключ принес, Но повернуть никак Не удается ключ. — А где искать другой? — Ищи за черной тучей.
Явилось к ней дитя. Без стука в дверь вошло. При нем железный ключ. — Ты где нашел его? — Его увидел я, На лестницу всходя.

ПЕСНЯ. «Мне успели шепнуть…». Перевод Э. Шапиро.

Мне успели шепнуть (О, как страшно, дитя), Мне успели шепнуть, Что собрался он в путь…
Лампа здесь зажжена (О, как страшно, дитя), Лампа здесь зажжена, У дверей я одна…
Вот вошла в первый зал (О, как страшно, дитя), Вот вошла в первый зал: Грустно пламя дрожало…
Во второй вошла зал (О, как страшно, дитя), Во второй вошла зал: Грустно пламя шептало…
Вот вошла в третий зал (О, как страшно, дитя), Вот вошла в третий зал: Там огонь умирал.

ПЕСНЯ. «Тридцать лет искал я, сёстры…». Перевод В. Васильева.

Тридцать лет искал я, сестры, Истекает жизни срок. Тридцать лет искал я, сестры, Разыскать его не смог.
Тридцать лет блуждал я, сестры, По земле и по воде. Раньше был он всюду, сестры, Нынче нет его нигде.
Час печали близок, сестры. Снять сандалии пора. Умирает вечер, сестры, В сердце — холод и хандра.
Отдаю вам посох, сестры, Отдаю с моей сумой. По шестнадцать лет вам, сестры. Продолжайте поиск мой.

ПРОСПЕР ВАН ЛАНГЕНДОНК. Перевод с нидерландского Н. Мальцевой.

Проспер ван Лангендонк (1862–1920). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Один из основателей литературного фламандского журнала «Сейчас и скоро»; одним из первых в Бельгии начал борьбу с поэтами романтико-классического направления.

Поэтическое творчество Лангендонка развивалось очень неравномерно, подъемы активности перемежались периодами спада и глубокой меланхолии. Его поэтическое наследие невелико — это сборник «Строфы» (1900). Многое из более поздних стихотворений поэта не публиковалось и было утеряно.

ГВИДО ГЕЗЕЛЛЕ.

Глава мыслителя, по смерти миром Помазанная, в ореоле лет, Согбенная над одиноким миром, Над бедными слезами наших бед;
Свободна лжи, чужда людским кумирам,— Любви и человечности завет,— Что, жизнь утратив, разлилась эфиром И возжигает вечной жизни свет.
Из тьмы идут на этот свет сердца К Вам, кто тысячекратно, до конца Прочувствовал их горести и муки,
Их униженье, гнет и злобу скуки,— Чей скорбный взгляд, причастный временам, Прощает нас и сострадает нам.

ПОДНИМАЯСЬ К ХРАМУ СВЯТЫХ ДАРОВ.

О грозный темный исполни, Пропахший мрачной стариной,— О чем я только не молил, Сокрыт твоею глубиной!
О существо из камня! Здесь Надеждой пьян, убит виной,— По лабиринту сердца я Бежал вослед за тишиной.
Ни трепет тела, ни слеза, Ни вздох души во мгле ночной — Ничто не скрылось от тебя, Не проходило стороной.
Все — горе первое мое И стон последний потайной — В тебя врастает и живет За этой каменной стеной.
Болит ли сердце или плоть — Душе не справиться одной. Я против рока восстаю, И горе следует за мной!

ПЕСНЯ ШАРМАНЩИКА.

По улицам таскаю Шарманку круглый год, С печалью воспеваю Свой собственный приход.
О «сердце, что разбито», «Тоске в чужом краю», О том, что «все забыто», Я без конца пою.
Те песенки знакомы Народу с давних лет. Кто хлеб, кто грош из дому Мне вынесет в ответ.
Докучливы, как вьюга, Напевы бедняка. Но можно ли друг друга Понять наверняка?
Меня с шарманкой вместе Несет людской поток, Но в каждом новом месте Я стар и одинок.