Европейская поэзия XIX века.

ИСПАНИЯ.

МАНУЭЛЬ ХОСЕ КИНТАНА.

Мануэль Хосе Кинтана (1772–1857). — Поэт, драматург, общественный деятель. Участвовал в войне за независимость против наполеоновского вторжения (1808–1814 гг.); после реставрации Бурбонов был за пропаганду конституционалистских идей заключен в крепость Памплоны на шесть лет. В годы революции (1820–1823) был избран в парламент, занимал высокие государственные посты. В 1823–1828 годах находился в ссылке. Со временем либеральные воззрения Кинтаны изменились, он стал воспитателем королевы Исабеллы II (которая в 1855 г. увенчала его лавровым венком) и вполне официальным поэтом.

Литературную деятельность Кинтана начал пятнадцати лет под влиянием сентименталистской французской поэзии. Расцвет его поэтического творчества совпадает с эпохой войны за независимость, когда Кинтана стал крупнейшим политическим поэтом страны. Выступал в жанре оды («К морю», 1802; «Хуан Падилья», 1808; «На изобретение книгопечатания», 1808, и др.). Писал также прозу; в юности много занимался драматургией, разрабатывая главным образом национально-патриотическую тему.

ИСПАНИИ, ПОСЛЕ МАРТОВСКОГО ВОССТАНИЯ[142]. (Фрагмент). Перевод С. Гончаренко.

[142].
Война! Война, испанцы! Древний Бетис[143] Зрит, как Фернандо Третьего[144] восстала Святая тень. Свое чело подъемлет В Гранаде наш божественный Гонсало[145]. Уж Сидов[146] меч врагу являет жало, Уже неустрашимый сын Химены Над Пиренейскими хребтами Могучие свои расправил члены. В досаде хмурясь, гневными очами Глядят на нас герои, источая Отвагу, что была заточена В холодной мгле гробниц их достославных, И яростно взывают к нам: «Война!»
Так что же вы?! Взираете спокойно, Как топчет ненасытный супостат Богатство нив, добытых нами в войнах, Завещанных вам сотни лет назад? Проснись, народ героев! И к победе Тори стезю и будь, как мы, бесстрашен! Пусть предков имена затмят потомки, И в вашей славе пусть померкнет наша! Напрасно ли алтарь отчизны милой Наперекор препонам всем Воздвигла мощь испанской нашей длани? Клянитесь же: «Умрем на поле брани, Но не наденем деспота ярем!»
И я клянусь вам, праведные тени! И чувствую, как рушатся сомненья! Вручите ж мне копье священной мести, Опояшьте яростным мечом; В кровавый бой ворвусь я с вами вместе! Пусть только трус, не ведающий чести, Во прахе пресмыкается червем. И может быть, что в яром токе брани, Пучиной битвы поглощен, Исчезну я. Так что же! Разве дважды Дано нам умирать? И разве я Не с избранными встречусь в лучшем мире?
Я им скажу: «Отцы испанской славы! Узнайте же, что ваш родимый край Один в подлунной, павшей на колена, Восстал в крови, освободясь от плена, И, одолев несчастный жребий свой, Дарует вновь поверженной вселенной Священный герб и скипетр золотой».

АНХЕЛЬ ДЕ СААВЕДРА, ГЕРЦОГ РИВАС. Перевод М. Донского.

Анхель де Сааведра, герцог Ривас (1791–1865). — Крупный поэт и драматург романтической школы. В молодости был убежденным либералом и участвовал в Войне за независимость; одиннадцать раз был ранен. В годы революции был избран депутатом парламента, голосовал за свержение короля. Приговоренный за это к смертной казни, поэт бежал в Гибралтар, жил на Мальте, в Англии и Франции. После амнистии вернулся в 1834 году на родину, позднее занимал высокие государственные посты.

Писать стихи А. де Сааведра начал в раннем возрасте под влиянием патриотической традиции; поворот к романтической поэзии произошел у него в период эмиграции (стихотворение «Изгнанник»); наиболее значительные произведения в лирических жанрах приходятся именно на этот период. Работал также в жанре драмы; создал ряд стихотворений-легенд на сюжеты национальной истории (сб. «Исторические романсы», 1841).

ХРИСТОФОР КОЛУМБ.

Беснуется бескрайний океан, Встают валы, подобны горным кручам, И злобно завывает ураган, Столбы смерчей вздымая к черным тучам; Мечтою горделивой обуяй, Не устрашенный хаосом кипучим, Плывет корабль. Он мал и слаб, — пусть так,— Зато над ним испанский реет флаг!
Сжимает мощною рукой кормило, На запад устремив орлиный взор, Тот, избранный, чья воля укротила Неукротимо-яростный простор; Нездешняя руководит им сила, И, слабости людской наперекор, Уверенность вселяет всем он в души: Достигнет судно вожделенной суши.
И сбудется! Упорству корабля Разгул стихий противится напрасно… Заря зарделась… Кормчий у руля Встречает то, чего желал так страстно, Победным кличем: «Вот она — земля!» А небо, море и земля согласно Гремят ему торжественно в ответ: «Вот он — Колумб, открывший Новый Свет!»

ВЕРНЫЙ СПОСОБ.

Имей тщеславья много, знаний — мало, Безусым недоучкой-адвокатом Явись в Мадрид и стань вралем завзятым: Болтай, знакомься, хвастай — для начала.
Пиши статьи для бойкого журнала, Льсти беднякам и лезь в друзья к богатым; Очки втирая людям простоватым, В кофейнях проповедуй что попало.
Глядь — ты советник! Глядь — прошел в кортесы! Ты держишь нити всех хитросплетений, Сам удивлен своим подъемом быстрым.
Блюди, как встарь, свои лишь интересы, Не знай ни совести, ни убеждений — И скоро станешь первым ты министром.

ХОСЕ ДЕ ЭСПРОНСЕДА.

Хосе де Эспронседа (полное имя — Хосе де Эспронседа-и-Дельгадо, 1808–1842). — Крупнейший из романтиков революционного крыла в Испании. Еще тринадцатилетним гимназистом начал писать стихи и одновременно вступил в революционный кружок «нумантинцев», за что попал и заключение; с 1823 по 1826 год просидел в монастыре. Участвовал в пропаганде республиканских идей, сотрудничал в мятежных изданиях. С 1826 года вынужден был эмигрировать, жил во Франции, где познакомился с деятелями французского романтизма. На родину Эспронседа вернулся в 1833 году. В заключении он начал писать в духе классицизма трагедию в октавах «Пелайо», но не закончил ее. Следующий период его жизни проходит под знаком романтизма. При этом его больше тянуло к крупной форме (поэма «Саламанкский студент», 1839, и поэма «Мир-дьявол», 1840–1841, оставшаяся незаконченной) на сюжеты национальных легенд или — в духе Байрона — на абстрактно-философские темы. Лирические стихи Эспронседы составили сборник «Стихи» (1840), их довольно мало. Поэт обращается к традиционным тогда уже темам отчаяния и меланхолии («К Харифе»), апокалипсическим видениям гибели мира («Гимн Солнцу»), прославляет павших в революционной борьбе друзей («На смерть Торрихоса и его товарищей», «На смерть Хоакина де Пабло»).

ХАРИФЕ ВО ВРЕМЯ ОРГИИ. Перевод Э. Левонтина.

Подойди ко мне, Харифа, Прикоснись ко лбу рукою, Накален он огневою Лавою страстей земных!
Пусть к губам прижмутся губы, Пряной сладостью волнуя, И вдохну я поцелуи Всех возлюбленных твоих!
Что мне честь и добродетель! Что мне правда, нежность, ласки! Это все — из детской сказки, Сон далекий, золотой!
Дай вина мне! Утоплю я В нем свои воспоминанья, Жизнь бежит, текут желанья, Лишь в гробу найду покой…
Сердце жаркое трепещет… Алой кровью напоенный, Взор блуждает воспаленный, Обжигает щеки пот…
Руки ты сплела с моими, Взором сердце мне пронзила, Холод проникает в жилы, И твои лобзанья — лед.
Все вы, женщины, банальны! Мне — всегда иного надо: Новых ласк, другой услады,— Иль будь прокляты они!
Ваша красота — уродство, Поцелуи ваши лживы, Вместо счастья принесли вы Мне страдания один!
Я хочу любви и славы, Неземного наслажденья, Что одно воображенье Может мне дарить порой…
Но настойчиво денница Манит сладостною ложью, И меня по бездорожью Проводник ведет слепой…

*

Зачем не знает сердце упоенья, И я во власти муки нечестивой, И не покой души, а отвращенье Я чувствую, бессильный и ленивый?
Зачем порою все ж меня тревожит Какое-то неясное желанье? И не пойму я: это сон, быть может, Неверных ласк пустое обещанье!
Зачем же предаваться мне обманам, Давать в душе приют надежде вздорной? И почему о призраке туманном Мечтает сердце глупое упорно?
Что, если, пробудясь, не сад счастливый Увидишь ты, а мерзость запустенья, Где все живет страстишкой похотливой, Где нет любви, а только гниль и тленье?
Я на крылах фантазии кометой Летал везде, я проносился всюду, Искал мой разум беспокойный света, Желал победы, радости и чуда!
И я стремил полет неукротимый Туда, далеко, в беспредельность мира, Но встретил там, сомненьями томимый, Одни лишь волны зыбкого эфира!
Зачем добра и славы исступленно Искал я на земле! И горько стало,— Повсюду я видал лишь прах зловонный, Да черный шлак я находил, усталый!
И женщины, сияя чистотою, Воздушными созданьями казались, Но только прикасался к ним рукою, Как в злобных дев они преображались!
Мечты я в прах развеянными видел, Желанье — ненасытно, как и было! Я, жизнь познав, ее возненавидел, Я верю лишь в спокойствие могилы!
А сердце жаждет наслаждений страстно, Любви и счастья ищет в мире жадно, Но голос вдруг доносится ужасный: «Умри! Уйди из жизни безотрадной!
Умри, несчастный! Твой удел — терзанья! Во власти ты сомнений бесконечных. Нет на земле высокого дерзанья, Есть только схватки честолюбий вечных.
Да поразит господняя десница Того, кто по просторам шел бескрайным, Того, кто к мудрой истине стремится, Ища пути к непостижимым тайнам!»

*

Не хочу отныне ведать Ни восторгов я, ни боли, Мне страстей не нужно боле, Сердце хочет отдохнуть.
Прочь, любовь! Сокрыли где-то Счастье сумрачные дали. И ни радость, ни печали Не волнуют больше грудь!

*

О хаосом рожденный сонм видений! Лети к другим, обманывай других! Вы, лаврами увенчанные тени, Прочь от меня! Пленяйте молодых!
О вы, прелестницы! Пройдите мимо, Не расточайте тщетно ваших чар! Неситесь, словно вихрями гонимы, Исчезните, развейтесь, словно пар!
Разгульный пир глаза мои туманит, Звон хрусталя, и голова в огне… И ночь бежит! И день меня застанет В тяжелом, словно летаргия, сне!

*

Оба страждем мы, Харифа! Слез не льешь ты, дорогая, Но глядишь печально, зная, Как терзаюсь я, скорбя!
Боль одна у нас с тобою! Плачь, любимая! Пойми ты — Сердце у меня разбито, Как разбито у тебя!

ПЕСНЬ ПИРАТА. Перевод П. Грушко.

На бортах — по десять пушек, Паруса под ветром свежим Над морским царят безбрежьем Бригантину вдаль несут.
На носу — корсар суровый, Нареченный кличкой «Дьявол», Нет морей, где он не плавал, Правя свой пиратский суд!
За кормой луна мерцает Серебром на зыбкой сини, Стонет ветер в парусине, Беспокоен волн разгул,
Слева берег европейский, Азиатский берег справа, И поет разбойник браво, Грозно глядя на Стамбул:
«Парус мой, пари в лазури Голубой! В море ни враги, ни бури, Ни томительные штили Путь тебе не преградили, Верх не взяли над тобой!
Двадцать бригов Мы отбили У флотильи Англичан, Мне несли Свои знамена Для поклона Сотни стран.
Мне корабль — дороже злата, Грозный ветер — мне судья, Воля — божество пирата, В море — родина моя.
За клочок земли далекой Короли В битве сходятся жестокой. Я — владею невозбранно Всею ширью океана, Где бессильна власть земли.
Не найти Такого порта, Замка, форта, Где бы враг Стал палить Себе на горе, Видя в море Черный флаг.
Мне корабль — дороже злата, Грозный ветер — мне судья, Воля — божество пирата, В море — родина моя.
Только крик раздастся: „Судно!“ Видит бог, От корсара скрыться трудно: Я — монарх державы этой, Убегаешь — не посетуй: Приговор мой будет строг.
Все добытое На месте Честь по чести Я делю, Лишь красавицей Делиться Не годится Королю.
Мне корабль — дороже злата, Грозный ветер — мне судья, Воля — божество пирата, В море — родина моя.
Присужден властями втуне Я к петле. Верю я моей фортуне! А судью — не пожалею, Вздерну я его на рею У него на корабле.
Не страшится Смертной доли, Кто в неволе Пожил всласть, Кто однажды Сбросил путы, Казни лютой Не боясь.
Мне корабль — дороже злата, Грозный ветер — мне судья, Воля — божество пирата, В море — родина моя.
Всех напевов мне милее Норда рев, Треск снастей и скрежет реи, Завывание стихии, Черных волн грома глухие, Грозный гул моих стволов!
Что мне грохот Небывалый, Буря, шквалы, Ветра стон,— Под тайфуна Свист разбойный Я спокойный Вижу сон.
Мне корабль — дороже злата, Грозный ветер — мне судья, Воля — божество пирата, В море — родина моя».

ХОСЕ СОРРИЛЬЯ.

Хосе Соррилья (полное имя Хосе Соррилья-и-Мораль, 1817–1893). — Поэт и драматург. Учился медицине в университетах Толедо и Вальядолида, по врачебной практикой не занимался. Начал публиковать стихи в 1836 году («К Эльвире»); несмотря на популярность (в 1889 г. он был даже увенчан лавровым венком национального поэта), Соррилья всю жизнь бедствовал. Наследие его обширно и, помимо лирики, включает драмы, эпические поэмы («Мария», 1849; «Легенда о Сиде», 1882) и мемуары. В 1846 году Соррилья отправился во Францию, где завязал дружеские отношения с Гюго, Жорж Санд, Мюссе и Готье. Позднее он предпринял длительное путешествие в Латинскую Америку. Большая часть лирических стихотворений Соррильи вошла в сборники «Стихи» (т. 1–8, 1837–1840) и «Песни трубадура» (т. 1–3, 1840–1841). Романтическая направленность его поэзии предопределила основную тематику творчества — историческое прошлое и слава страны. Обычно выделяют так называемые «восточные» стихотворения Соррильи, посвященные периоду реконкисты (отвоевания у мавров захваченных ими испанских земель), как наиболее интересную часть его наследия.

«Долиною скачут рысью…». Перевод Б. Слуцкого.

Долиною скачут рысью К воротам Гранады прямо Четыре десятка всадников Во главе с капитаном.
Едва только въехав в город, С коня не спешившись даже, Он к женщине обратился, В его объятьях рыдавшей:
«Вытри глаза, христианка, Не мучь меня, говорю я, Тебе, моей султанше, Новый Эдем подарю я.
Дворец мой здешний в Гранаде Сады окружают с цветами, И сотня бьет водометов Из золотого фонтана.
Над Хенилем[147] башни взлетели — Моя цитадель другая, Что все превзойдет цитадели, Твою красоту сберегая.
На все берега морские Владенья мои простерты. Ни в Кордове, ни в Севилье Нет парка, моих просторней.
Там вместе с горящим гранатом И горы и дол осеняют Смоковницы с пальмой рядом, Что тихо плоды роняет.
И там же тутовник тенистый С орехами вместе стальными Растут над речушкой чистой Под стенами крепостными.
Там вязовая аллея, Что кронами твердь пробивает; Там, в шелковых сетках белея, Мне птицы мои распевают.
Дворец тебе будет не тесен С его покоями всеми. Как скучно ушам без песен, Без женщин скучно в гареме.
О, будь твоя добрая воля, О, если султаншей ты будешь, Восточные благовонья, Кашмирские шали получишь.
Я дам тебе белые перья — Чело ты ими украсишь, Они белее пены Морей восточных наших.
Ты жемчуг в волосы вденешь, Ты в банях будешь греться. Колье ты получишь на шею, Любовь ты получишь для сердца».
«Мне тошно с твоими дарами,— Ответила христианка,— С отцом разлучил, с друзьями, Увез из родимого замка.
Верни мне семейное лоно, Друзья ведь меня не забыли; Дороже мне башни Леона, Чем гранадское изобилье».
Слеза покатилась из глаза, Мавр затеребил бородку И медленно и не сразу Сказал спокойно и кротко:
«Дороже тебе твои замки Всех наших дворцов доныне, Цветы твои наших душистей Лишь потому, что родные.
Из множества выбирая, Ты рыцарю сердце вручила. Не плачь же, гурия рая, Тебя удержать я не в силах».
Он половину гвардейцев С конем своим вместе ей отдал И, отошедши в сторонку, Ни слова больше не молвил.

* * *

«Делать нечего, Диего…». Перевод А. Голембы.

«Делать нечего, Диего, Мой отец узнал, что в доме Побывал мужчина, значит, Честь мою вы замарали Здесь, в моей опочивальне. Но бесчестье лечат честью: Станьте мне законным мужем Иль забудьте обо мне». И взглянул тогда Диего Ей Мартинес прямо в очи И, отбросив все увертки, Произнес слова такие: «Через месяц, дорогая, Я во Фландрию отправлюсь,— Через год, с войны вернувшись, Под венец с тобой пойду. Чести ты, Инес, лишилась, Но пятно я смою честью, Ибо честные идальго Возвращают честь за честь». «Поклянись!» — вскричала дева. «Мое слово стоит больше, Чем любые в свете клятвы». «Ах, Диего, слово — ветер!» «До чего же ты упряма! Клятву я даю — и хватит!» «Ну а мне не хватит: клятву Ты во Фландрии забудешь». «Господи! Чего ж ты хочешь?» «Я хочу, чтобы смиренно Пред распятьем дал ты клятву, Перед образом Христовым». Побледнел тогда Мартинес, Но Инее, не уступая, Отвела его в господень Храм, что посреди долины. В божьем храме том распятье, Иисус в венце терновом, Бледный, слабый, изможденный, Исходящий темной кровью. Пред распятьем этим, в древнем Храме посреди долины Горести свои и беды Все толедцы изливают. И к святым стопам Христовым Подошли идальго с девой, И она ему велела Прикоснуться к пальцам божьим И спросила: «Ты клянешься, Что меня возьмешь ты в жены, Как вернешься из похода?» «Да, клянусь!» — ответил воин. Дни и месяцы проходят, Пронеслось уж больше года, Но Диего не приходит… Путь в Толедо не приводит Из фламандского похода. Плачет бедная Инес, Возвратиться молит тщетно, У распятья ждет чудес, Где повеса из повес Прикоснулся неприметно. В час закатного багрянца Всё она приходит в храм И у бога просит там Возвращения испанца,— Пусть с войны вернется сам! Тщетно у духовника Дева просит исцеленья, Ведь разлука ей горька… Глохнут речи старика, От любви же нет спасенья! В золотистости картинной Тихий час, приятный вид: Меркнет небо над долиной, Вьется Тахо лентой длинной, Со стены Инес глядит. Увидала — вдалеке, В буром мареве тревоги Иль в туманном молоке, Парни, — и не налегке,— Пыль взметают на дороге. Вот Инее спустилась с башни, Взор ее насторожен; И, в смятенье невсегдашнем, Мчится в платьице домашнем Вдаль, к воротам Дель-Камброн. Там, надменней всех вдвойне, Краше всех в проеме узком, Всадник на лихом коне, На арабском скакуне, Иноходце андалузском. «Дьего!» — крикнула Инес, В стремя впившись и рыдая; Но повеса из повес Молвил: «Я тебя не знаю! Кой тебя попутал бес?!» Услыхав такие речи, Чувств и чести лишена, Наземь рухнула она: Не могла дождаться встречи, А теперь опять одна! Но в те времена в Толедо По монаршему веленью Губернаторскую должность Исправлял старик Дон Педро, Справедливый и отважный, Многоопытный правитель, Сам Руис де Аларкон. Много лет сей добрый старец За отечество сражался, Пусть рука как плеть повисла, Сердце целое зато! В гулкой зале — стол судейский, За столом седые судьи, Слева — адвокат и сыщик, Справа — пристав с булавой. На ковре под балдахином, Президентом трибунала, Сам Дон Педро, сам правитель, Сам Руис де Аларкон; Слушает он терпеливо, Как одышливый писака, Скучный писарь-меланхолик Апелляцью оглашает. В зале публика зевает, Убаюканная чтеньем; Судьи дремлют, уминая Складки скатерти камчатой, И на солнце сушат акты Писаря второй руки. Вдруг, в смятении великом, В залу женщина вбегает, Горестна, простоволоса, Очи красные от слез. Голосом, от стона хриплым, К справедливости взывает,— Прямо в ноги к Дону Педро: «Справедливости, сеньор!» Обнимает ноги старца, Молит выслушать. Зеваки В любопытстве возбужденном Собираются вокруг. И учтиво ее поднял Сам правитель королевский, Сам Дон Педро, и промолвил, Усмиряя праздный гомон: «Женщина, чего ты хочешь?» «Справедливости, сеньор!» «Но какой?» — «Большую ценность У меня украли!» — «Ценность? Но какую?» — «Очень просто: Сердце бедное мое!» «Отдала его ты?» — «Просто Одолжила!» — «И должник Не вернул его?» — «Конечно!» «А свидетелей имеешь?» «Нет, увы, ни одного!» «Ну, а было ль обещанье?» «Было ль?! Господи! Конечно: Уезжая из Толедо, клятву Мне принес должник». «Кто же он?» — «Мартинес, Дьего», «Дворянин?» — «Всенепременно, И к тому же капитан». «Приведите капитана: Дворянин, он сдержит слово, Если клялся». Все затихло, Только вскоре в коридоре Стук сапог раздался. Шпоры Забренчали в такт шагам. Тут привратник, вздернув полог, Возвестил прегромогласно: «Это капитан Дон Дьего!» И вошел Диего в залу, И глаза его пылали Вечной гордостью и гневом. «Вы ли капитан Дон Дьего?» — У него спросил Дон Педро. И, в спокойствии надменном, Произнес Диего: «Я!» «Эта девушка знакома Вам?» — «О да, почти три года, Ежели не ошибаюсь, Мы знакомы». — «Вы клялись Взять сию девицу в жены?» «Нет!» — «Так, стало быть, клянетесь, Что и вправду не клялись?» «Да, клянусь!» — «Ступайте с богом!» «Лжет!» — воскликнула Инес, Плача от негодованья И стыда. — «Подумай, право, Что твердишь ты?» — «Я твержу, Что он лжет! Ведь он поклялся!» «А свидетелей имеешь?» «Нет, увы, ни одного!» «Капитан, ступайте с богом И простите нас за то, что Мы, облыжно обвинив вас, Усомнились в вашей чести». Повернулся тут Мартинес С грубым удовлетвореньем, А Инее повесе в спину Закричала вдруг отважно: «Позовите вновь Диего, Вновь его вы призовите,— Вспомнила я, есть свидетель. Есть свидетель у меня!» Капитан вернулся в залу; Н опять уселся в кресло Дон Руне де Аларкон; И улегся в зале ропот, И, в сознанье прав своих, Дочь де Варгаса сказала: «У меня свидетель есть, Он правдив, и он разумен, И во всем и вечно прав». «Кто?» — «Да тот, кто издалека Каждое словечко наше Слышал, с высоты взирая!» «Значит, был свидетель этот На каком-нибудь балконе?» «Нет, он там был, где когда-то Испустил свой дух в мученьях!» «Значит, мертв он?» — «Нет, он жив!» «Спятила ты, боже правый! Кто ж такой свидетель этот?» «То Христос из Де-ла-Веги, Тот, пред чьим пресветлым ликом Некогда Дон Дьего клялся». И, услышав имя божье, Судьи встали, с удивленьем Внемля в зале приутихшем Апелляции такой. Изумление и ужас Стыли в тишине глубокой, И глаза потупил Дьего От смущенья и стыда. Пошептался тут Дон Педро С судьями. Затем, поднявшись, Произнес суровым тоном: «Что ж! Закон — для всех закон. Твой свидетель самый лучший, Но лишь трибунал небесный Может выслушать признанье От свидетеля такого. Сделаем, что сможем. Писарь, В час закатный у Христа, Что находится в долине, Отберешь ты показанья». Вот Христос из Де-ла-Веги На кресте своем высоком,— От земли до стоп пронзенных Чуть поменее аршина. Подошел к нему судейский Так, что нос его и брови Оказалися примерно Супротив святой груди. Справа от него — Дон Дьего, Слева же — Инее де Варгас,— А поодаль встал правитель Дон Руис де Аларкон, За его ж спиною — судьи, Стряпчие и альгвазилы. Прочитав не раз, а дважды Жалобу Инее де Варгас, Молвил писарь Иисусу Громким голосом своим: «Иисусе, сын Марин, Перед нами нынче утром Выступил ты как свидетель Жалобы Инес де Варгас. Ты клянешься ли, что вправду Некогда у стоп твоих Ей принес Диего клятву В жены взять ее, венчаться С ней, с де Варгас, по закону?» И, отстав от деревянной Перекладины, на акты, На судейские решенья, На пергаменты — спокойно, В отрешенности легчайшей, Вдруг легла ладонь худая, Пожелтевшая, сухая; И, в безмерной вышине: «Да, клянусь!» — раздался внятный Голос Богочеловека. И тогда прильнули взоры, Отуманены испугом, К образу святому… Губы Словно бы зашевелились, И рука еще дрожала, Оторвавшись от распятья, Избывая боль гвоздя.

РОСАЛИА ДЕ КАСТРО.

Росалиа де Кастро (полное имя — Росалиа де Кастро Мургиа, 1837–1885). — Поэтесса и романистка. Болезненный и меланхоличный ребенок, она начала писать стихи в одиннадцать лет. В 1856 году де Кастро вышла замуж за известного историка Мануэля Мургиа, который в течение многих лет уговаривал жену опубликовать ее стихи. Она дала согласие лишь в 1872 году и издала сборник «Галисийские поэмы», что принесло ей мгновенную славу. Позднее Р. Де Кастро опубликовала еще несколько сборников стихотворений — все на галисийском диалекте; только в сборник «На берегах Сара» (1884) вошли стихотворения на испанском языке. Современники особенно ценили в творчестве Росалии де Кастро глубину и свежесть лирического чувства, совершенно чуждого риторики. В XX веке было высоко оценено новаторство поэтессы в области метрики кастильского стиха.

БАСТАБАЛЬСКИЕ КОЛОКОЛА. (Из цикла). Перевод с галисийского А. Гелескула.

«Рано в утреннюю пору…».

Рано в утреннюю пору Легче козочки, босая Подымусь по косогору. Чуть забрезжит на востоке, Подымусь, чтобы услышать Первый колокол далекий. Самый первый, самый милый, Ранним ветром донесенный, Чтобы сердце не щемило. Чтоб не плакала горюче, Долетит он издалека, Беспечальный и плакучий. И, плакучий и дрожащий, Поплывет зеленым лесом, Пропадет в зеленой чаще. И пойдет равниной дальней — С каждым новым отголоском Беспечальней, беспечальней.

* * *

«Бродит ветер, ищет брода…».

Бродит ветер, ищет брода. Снова тучи, только тучи Завернут в мои ворота.
Мой приют, моя лачуга, Все ушли, а я осталась — Ни знакомого, ни друга.
Только в поле подо мною Светит хутор огоньками — Я смотрю, а сердце ноет. …………………………. Время к ночи… В час урочный Загудели колокольни, Чтоб молилась Непорочной.
Пусть помолится, кто может, А меня слезами душит, А меня все дума гложет,
Не по мне ли зазвонили.
Я тянусь тебе вдогон, Будто заживо в могиле, Бастабальский перезвон.

* * *

«Кто мне послал это жало…». Перевод с галисийского Б. Дубина.

Кто мне послал это жало, В сердце навел острие? Золотом, сталью, любовью ль — не знаю Ранили сердце мое. Рана все глубже, мука — все горше, Боль неотступна и зла. Как Магдалина, уснуть не могла я, Слезы унять не могла. «Боже мой всемогущий, Силою награди Черное жало это Выдернуть из груди!» Внял мне господь — и не стало Муки моей колдовской. Рана закрылась. Как тихо, Боже… И странный покой… Будто не с горем простилась, а с чем-то, Что поминаю тоской… Будто случайно к груди прикасаюсь И забываюсь в слезах… Господи, кто же поймет это тело, Дух заключившее в прах?!

* * *

«Спят уже страсти могильными снами…». Перевод с испанского Б. Дубина.

Спят уже страсти могильными снами. Что же со мною? Не знаю. Жадный ли червь изнутри меня точит Или душа моя бредит больная? Знаю лишь радость я, полную горя, Знаю то горе, что радует, раня, Пламя, которое кормится жизнью, Но без которого жизнь — умиранье.

* * *

«Все, что когда-то было надеждою моею…». Перевод с испанского Б. Дубина.

Все, что когда-то было надеждою моею, Сегодня провожаю в далекий край закатный: Помедлим на дороге, душа, простимся с нею И побредем обратно: Когда рассвет не в радость, нужнее кров убогий И темнота вернее. Оставьте вещей птице гнездо ее родное, Пусть хищник под землею в покое затаится, В забвении — унынье, умершее — в гробнице, А я — в моей пустыне.

* * *

«Землю и небо пытаю с тоскою…». Перевод с испанского Б. Дубина.

Землю и небо пытаю с тоскою, Вечно ищу и но знаю покоя. Как я тебя потеряла — не знаю. Вечно ищу, но ни шагом не ближе, Даже когда ты мне снишься повсюду: Тополь задену, камень увижу… Ни на земле тебя, счастье, ни в небе. И суждено мне сродниться с потерей, Даже и веря: не сон ты напрасный,— Даже и веря!

* * *

«Дремлющие в истоме оттрепетавшей плоти…». Перевод с испанского Б. Дубина.

Дремлющие в истоме оттрепетавшей плоти, В горе немилосердном павшие на колени,— Живы людской порукой, где на земле найдете Вы красоту такую, чтобы не знала тленья?
Атома бестелесней, высей необозримей, Тайное откровенье, вздох тишины небесной, — Губы мои не смеют молвить твое имя, И безутешен разум перед твоей бездной!

ГУСТАВО АДОЛЬФО БЕКЕР.

Густаво Адольфо Бекер (1836–1870). — Крупнейший лирик позднего испанского романтизма. Начал свой путь в литературе журналистом и переводчиком романов. До этого служил чиновником и был уволен с работы за сочинение стихов в служебное время. Первая книга его лирики, «Рифмы», появилась в 1860 году; современники отметили в ней влияние поэзии Гейне. Сборник «Легенды», принес поэту национальную известность. Влияние Бекера на последующее развитие испанской лирики очень велико, и даже поэты нашего столетия, крайне критически воспринимавшие романтическую традицию XIX века, высоко ценили его стихи.

«Всё — выбор слов…». Перевод О. Савича.

Всё — выбор слов, и тем не менее Вовеки, как сейчас, С тобой мы не сойдемся в мнении, Кто виноват из нас.
Любовь со словарем не знается,— Откуда же узнать, Где просто гордость, где вменяется В достоинство она?

* * *

«Подделываясь под явь…». Перевод О. Савича.

Подделываясь под явь, Как тень пустая, Впереди желанья идет надежда, И ложь ее, Как феникс, встает Из ее же пепла.

* * *

«Одна из них мне душу отравила…». Перевод О. Савича.

Одна из них мне душу отравила, Другая — тело; на путях своих Они меня при этом не искали, И я совсем не жалуюсь на них.
Земля кругла, ее круженье вечно; И разве завтра по моей вине В круженье том же яд других отравит? Могу ли дать не то, что дали мне?

* * *

«Моя жизнь — пустырем идти…». Перевод О. Савича.

Моя жизнь — пустырем идти: Опадает все, что срываю; На моем роковом пути Кто-то сеет зло впереди, А я его собираю.

* * *

«Сегодня мне улыбаются земля и небеса…». Перевод М. Квятковской.

Сегодня мне улыбаются земля и небеса. Сегодня в душе моей солнце, сегодня ушла тревога. Сегодня ее я видел… Она мне взглянула в глаза… Сегодня я верю в бога.

* * *

«— Что такое поэзия?..». Перевод М. Квятковской.

— Что такое поэзия? — ты вопрошаешь, Голубые глаза твои детски чисты. — Что такое поэзия? Неужели не знаешь? Поэзия — это ты!

* * *

«Вздохи — всего лишь ветер…». Перевод М. Квятковской.

Вздохи — всего лишь ветер и с ветром по свету бродят, Слезы стекают в море, ибо слезы — вода. Открой мне, женщина, тайну: если любовь уходит,— Не знаешь ли ты, куда?

* * *

«Как чудесно видеть, что восходит…». Перевод Н. Ванханен.

Как чудесно видеть, что восходит Новый день в сияющей короне, Поцелуем оживляет волны, Зажигает свет на небосклоне!
Как чудесно осенью унылой, В грустный час дождливого заката, Выйдя в сад с душистыми цветами, Надышаться влажным ароматом!
Как чудесно в день, когда неслышно Хлопья снега кружат за дверями, Видеть, как взволнованное пламя Золотыми пляшет язычками!
Как чудесно сладко спать, рулады Выводя, как певчий захудалый. Есть… Толстеть… И до чего досадно, Что всего рассказанного — мало!

* * *

«Вчера, сегодня, завтра…». Перевод П. Грушко.

Вчера, сегодня, завтра, — день грядущий С минувшим схож. Все тот же горизонт, и небо хмуро, И ты бредешь…
Как механизм тупой, стрекочет сердце,— Унылый гул… Ленивый разум в закоулках мозга Сомлел, уснул.
Душа понуро жаждет райской жизни В тщете слепой… Бесплодная усталость, и без цели Морской прибой…
Немолчный голос, тянущий все тот же Печальный звук. С утра до ночи — монотонных капель Усталый стук…
Так дни влачатся: где вчера, где завтра — Не разберешь. В них нет ни наслаждений, ни страданий, — Одно и то ж…
Порой со вздохом вспомнишь боль былую — Как сам не свой Страдал… По крайней мере, знал, страдая, Что ты живой!

* * *

«Я не спал, я странствовал по краю…». Перевод Н. Ванханен.

Я не спал, я странствовал по краю, Где меняют вещи очертанья, По пространствам тайным, создающим Между сном и бденьем расстоянье.
Мысли в молчаливом хороводе В голове без устали мелькали И, кружась в своем бесшумном танце, Постепенно танец замедляли.
Отблеск, проникающий снаружи, Все еще на веках сохранялся, Но сиял иначе мир видений — Изнутри он светом озарялся.
Я услышал, словно в дальнем храме Смутный шум, под сводами разлитый В час, когда кончают прихожане, Прошептав «аминь», свои молитвы.
И меня по имени окликнул Чей-то голос, слабый и печальный, И запахло сыростью и воском, Ладаном, потухшими свечами.
Ночь пришла; упав на дно забвенья, Я заснул; проснулся отчего-то И вскричал: «Из тех, кого любил я, Этой ночью, верно, умер кто-то!»

* * *

«Настала ночь, я не нашел приюта…». Перевод Н. Ванханен.

Настала ночь, я не нашел приюта, Я пить хотел и только слезы пил. Я голодал и, умереть желая, Глаза закрыл!
Я был в пустыне! Издали, как прежде, Густой толпы бурлящий гомон плыл, А для меня весь этот мир шумящий Пустыней был!

* * *

«Из жизни, что мне остается…». Перевод Н. Ванханен.

Из жизни, что мне остается, Я отдал бы лучшие годы: Узнать бы, что ты говорила Другим про меня в стороне.
Жизнь эту и ту, что дается За гробом, — я отдал бы обе, Чтоб только узнать, как судила, Что думала ты обо мне.

* * *

«Мы при вспышке молнии родимся…». Перевод Н. Ванханен.

Мы при вспышке молнии родимся И при той же вспышке умираем: Краток жизни час!
Ждем любви, за славою стремимся — Тени сна мы тщетно догоняем: Смерть пробудит нас!

* * *

«Словно взбудораженные пчелы…». Перевод Б. Дубина.

Словно взбудораженные пчелы, Что за мною ринуться готовы, Из потемок памяти крадутся Тени прожитого.
Отогнать пытаешься — пустое! Мчатся, кружат рядом, друг за другом Прямо в сердце метят узким жалом С бередящим ядом.

* * *

«Цвет обрывает, сыплет листвою…». Перевод Б. Дубина.

Цвет обрывает, сыплет листвою Ветер бессонный, И в отголосках где-то далёко Слышатся стоны…
Там, где блуждают мысли ночные, В прошлом теряясь, будто в тумане,— Слышатся стоны, сыплются листья Воспоминаний…

* * *

«Взгляд ее был неотступен и слезен…». Перевод Б. Дубина.

Взгляд ее был неотступен и слезен, А мои губы — взмолиться готовы, Но не дала ей заплакать гордыня, И не сумел я промолвить ни слова.
Порознь идем; но, быть может, однажды Вспомнит, что сердце рванулось и сжалось, И, как твержу себе: «Что же молчал я?» — Скажет: «Зачем я от слез удержалась?»

* * *

«Гляну в глаза…». Перевод Б. Дубина.

Гляну в глаза — Будто читаю по книге открытой. Взгляды не лгут, Так для чего этот смех нарочитый?
Плачь! Не таись, Нищенской нежности больше не пряча. Плачь! Мы одни… Ты посмотри: я мужчина — и плачу!

* * *

«Заря целует голубое платье…». Перевод С. Гончаренко.

Заря целует голубое платье Залива, золоченного лучами; Целует солнце тучу на закате И одевает в золото и пламя; Костер, сжимая жаркие объятья, Ночь напролет целуется с ветрами. И даже ива льнет к воде, целуя Ручей, когда ее целуют струи.

* * *

«Если у тебя, у синеглазой…». Перевод С. Гончаренко.

Если у тебя, у синеглазой, Светится улыбка в ясном взоре, Кажется мне, будто это блещет Луч зари в синем море.
Если у тебя, у синеглазой, Набежали на глаза слезники, Кажется, что это на фиалке Вспыхнули росинки.
Если же глаза у синеглазой В темноте озарены мечтою, То мечта в очах ее лазурных Кажется звездою.

* * *

«Волны морские, пенные волны…». Перевод С. Гончаренко.

Волны морские, пенные волны Бьющего в дикие скалы прибоя, В саван из пены меня спеленайте, Унесите с собою!
Буйные ветры, в горном ущелье Гнущие кроны, яростно воя, Смерчем и вихрем меня закружите, Унесите с собою!
Грозные тучи с молнией в чреве, Громом взорвавшие ночь надо мною, Волнами мрака меня захлестните, Унесите с собою!
Унесите, молю я, туда, где стихии Вылечить смертью мне сердце сумеют. Унесите, молю! А иначе — что делать Мне с болью моею?

РАМОН ДЕ КАМПОАМОР. Перевод С. Гончаренко.

Рамон де Кампоамор (полное имя — Рамон де Кампоамор-и-Кампоосорио, 1817–1901). — Один из самых популярных в Испании поэтов-романтиков. Он был избран членом Испанской Академии и занимал высокие посты. Наследие Кампоамора обширно, он пробовал свои силы в разных жанрах. Ему принадлежат эпические поэмы — «Колумб» (1853) и «Всемирная драма» (1869). Лирическое его наследие подразделяют обычно на две части: стихи и басни. Сам Кампоамор придумал собственные жанровые определения для стихов: «юморески», «печали» и «маленькие поэмы». «Что такое юмореска? — писал он. — Намеренная характерность. А „печаль“? Это юмореска, трансформированная в драму. А „маленькая поэма“? Это развернутая „печаль“».

О ПОЛЬЗЕ ГРАМОТЫ.

— Составьте, падре, мне письмо… — Ну что же, Кому оно, куда, Я знаю… — Вы нас видели? О, боже! Той темной ночью? — М-да…
— Простите! — Полно, это прегрешенье Не редкость: полночь… Он… Подайте-ка перо. Итак, вступленье: «Любимый мой Рамон!»
— Любимый?.. Ну, уж раз вы написали… — Исправить? — Ах, нет, нет! «О, как мне грустно!» Так? «В какой печали Я без тебя, мой свет!
В какой тоске пишу тебе я нынче…» — Всё, падре, так, ей-ей! — Для старца, дочь моя, душа девичья Прозрачна, как ручей.
«Мир без тебя — юдоль холодной ночи, С тобою — райский сон». — Святой отец! Пишите буквы четче! Поймет ли мой Рамон?
«— Тот наш рассвет и поцелуй тот сладкий…» Как догадались вы? — Коль два влюбленных видятся украдкой, То, стало быть, увы…
«И если ты не возвратишься снова, Вконец измучусь я…» — Измучусь? Вы смеетесь, право слово! Да я убью себя!
— Как так «убью»? Вздор. Не гневите небо! — Так: в омут головой! — Ну, нет… — Вот черствая душа! Эх, мне бы Знать грамоту самой!

ЭПИГРАММЫ.

«Да, слава — вздор…».

Да, слава — вздор пред вечностью. И все же — Скажите: есть ли что-нибудь дороже?

* * *

«Что такое любовь?..».

Что такое любовь? Вот ответ без прикрас: Это целая жизнь, умещенная в час.

* * *

«Как все узнали…».

Как все узнали, что она грешна? Знать, слишком рьяно молится она.

* * *

«Едва женившись…».

Едва женившись, почему-то то и дело Он головой жены клянется смело.

* * *

«Разят друг дружку…».

Разят друг дружку люди наповал. И все зачем? Во имя лучшей жизни! А в результате на роскошной тризне Пируют ворон и шакал.

* * *

«Мне жаль тебя…».

Мне жаль тебя, мой бедный друг. Прими мое участье Несчастный! Говорят, нашел ты в браке счастье!

* * *

«Искусный волокита…».

Искусный волокита знает: иногда Три тихих «нет» — синоним «да».

* * *

«О том, что жизнь…».

О том, что жизнь — господний дар, Навряд ли спорить стоит. Но стоит ли она того, Чего нам стоит?

* * *

«Я был безумцем…».

Я был безумцем, чтоб мне провалиться, Сводя с ума безумную девицу!

* * *

«Все прелести твои…».

Все прелести твои благообразно Пусть защищает платья бастион. У тайного соблазна свой закон: Где тайны нет, там не ищи соблазна.

* * *

«На том построен…».

На том построен точный твой расчет, Что слыть расчетливой сегодня не расчет.

* * *

«Сия эпитафия…».

Сия эпитафия — многим урок: «Был тем он, кем стал, а не тем, кем бы мог».

* * *

«Любить хладнокровно?..».

Любить хладнокровно? Рассудочно? Дудки! Кто любит умом — тот не в здравом рассудке!

* * *

«Коль в руки попал к ней…».

Коль в руки попал к ней, терпи и не плачь: Вчерашняя жертва — отменный палач.

* * *

«Она насквозь лукава…».

Она насквозь лукава, не упорствуй: Притворно все в ней — даже и притворство.