Европейская поэзия XIX века.

ГРЕЦИЯ.

АНДРЕАС КАЛЬВОС. Перевод С. Ильинской.

Андреас Кальвос (1792–1869). — Родился на острове Закинфе, долго жил в Италии, умер в Англии. Два сборника его од, «Лира» (1824) и «Лирика» (1826), посвящены событиям греческой национально-освободительной революции 1821–1829 годов. Муза Кальвоса сурова. Она взывает к гражданской добродетели, к беззаветному выполнению патриотического долга. «Богоравный и пылкий душою, как Пиндар», — писал о Кальвосе выдающийся греческий поэт XX века Ангелос Сикельянос.

На русский язык оды Кальвоса переводятся впервые.

ОДА СВЯТОМУ ПОЛКУ[111].

[111].
Пусть не прольется грозою Туча, и ветер жестокий Пусть никогда не развеет Землю святую, Что вас покрывает.
Пусть ее окропляет Серебряными слезами Розоперстая дева, и вечно Пусть расцветают Цветы.
Славные дети Эллады, Доблестно павшие в битве, Орден великих героев, Новая слава Отчизны.
Лавры победы судьба У вас отняла и взамен Из мирта и кипариса Сплела вам венок Иной.
Но если герой погибает За родину, то бесценной Наградой становится мирт И доброю — Ветвь кипариса.
С той поры, как природа, Мудро творя человека, Страх пролила в его очи, И золотые надежды, И день,—
Сразу же лик земли, Обширной и плодоносной, Взору его открыл Бесконечность курганов Могильных.
Мраком они покрыты; Лишь немногим курганам, Избранным волей небес, Звезды бессмертия Светят.
Греки, вы были достойны Древней отчизны и предков. Вас обошла, миновала Горькая участь Безвестья.
Старец завистливый, злой, Подвигов недруг И памяти ненавистник, Море и сушу обходит Свирепым дозором.
Льет из кувшина старик Обильные воды забвенья. Где ни пройдет — исчезают Города, королевства, Народы.
Стоит, однако, ему Приблизиться к вашей могиле, Время меняет свой путь, Память о вас Почитая.
Час не замедлит, вернутся К Элладе порфира и скипетр; Матери будут сюда Юных сынов Приводить.
Будут в слезах целовать Священную землю кургана. «Станьте такими же, — скажут,— Как славные эти Герои».

ПОЖЕЛАНИЯ[112].

[112].
Пусть уж лучше морские Разъяренные волны Затопят мою отчизну, Как несчастную Одинокую лодку,
Пусть уж лучше мне доведется На островах и материке Увидеть буйное пламя, Пожирающее леса, города, Народы, надежды,
Пусть уж лучше стократ Рассеянные по миру Побредут в нищете С протянутою рукой Хлеба просящие греки,
Чем будут у нас покровители. Не слепили меня никогда Богатства и титулы, Не слепило меня никогда Сияние скипетров.
Если бы каждый раз С кончиной злого монарха В небе гасла звезда, То мало у нас осталось бы Небесных светил.
Та же рука, простертая Государству чужому В знак покровительства, Свой же народ душила и душит — Прежде и ныне.
Сколько отцов вместо хлеба Могут лишь поцелуи Дать голодающим детям, У ваших же уст сверкают Кубки златые.
Когда под сияющий скипетр Зовете вы новые страны, Потоками новыми пота Хотите вы снова отмерить Щедрую мзду
Штыкам, что стоят на страже Дрожащих ваших монархий, Штыкам, что всегда угрожают Добродетели и поражают Тех, кто ей верен.
Сокровищ вы жаждете новых, Несметных, спешите купить Хвалу и рукоплескания, Обманчивый фимиам Корыстного лицемерия.
За истину и за веру, За крест не жалеем мы жизни, Вы же тайком помогаете Тем, кто истину топчет, Надругается над крестом.
Чтоб укрепить тиранию, В своих городах вы чтите Крест, ну а в Греции вы же Против него откровенно Встали войной.
Теперь вы опять — покровители, Руку нам предлагаете, Прочь ваши руки — господь Молнией гнева сразит Подлое вероломство.
Когда молодое деревце Буйные ветры гнули, Тогда нужна была помощь, Теперь же оно окрепло, Сил накопило.
Меч свой сожмите, греки, Взоры ввысь поднимите, Смотрите: там, в небесах, Ваш покровитель бог, Он лишь один.
Если же помощи божьей, Мечей и ружей не хватит, Лучше уж в стойле у турок Снова вы будете ржать — Дикие кони,
Нежели… Чем откровенней, Ожесточенней, слепее Будет ярмо тирании, Тем скорее найдутся Способы избавленья.
Не ослеплен я страстью, С лирой моей в руках Я песню эту слагаю У самого края могильной Зияющей пасти.

ДИОНИСИОС СОЛОМОС.

Дионисиос Соломос (1798–1857). — Родился на острове Закинфе, получил образование в Италии и начал писать стихи на итальянском языке, однако по возвращении на родину обратился к народному греческому языку, отказавшись от архаичного языка, который господствовал в то время в греческой литературе.

Под впечатлением победного шествия греческой революции Соломос создает в 1823 году «Гимн Свободе», ставший позднее национальным гимном Греции. Национально-освободительной борьбе греческого народа посвящены также незавершенные поэмы Соломоса «Ламброс» (1823–1833), «Критянин» (1833–1834), «Свободные осажденные». Последняя поэма, над которой Соломос работал около двадцати лет (в 20–30-е годы), считается вершиной его творчества. «Маленький мир осажденного города… сделай символом всей Греции, всего человечества… Вспомни эсхиловского Прометея…» — писал Соломос в своих рабочих заметках к этой поэме.

Первый поэт греческой революции, Дионисиос Соломос явился основоположником греческой литературы нового времени.

КСАНТУЛА[113]. Перевод Е. Смагиной.

[113].
Увидел я Ксантулу Вечернею порой, Она садилась в лодку, Чтоб ехать в край чужой.
Я видел: ветер мчится, Вздувает паруса, Как будто голубь-птица Взлетает в небеса.
Увидел я: в молчанье Друзья стоят кругом, Она же на прощанье Махала им платком.
Белел, как парус дальний, Платок в ее руке, Пока и он, прощальный, Не скрылся вдалеке.
И вскоре, помню, вскоре Я различить не мог, Что вижу — пену моря Иль парус и платок.
И у пустого моря Осталися друзья, Заплакали от горя, И плакал с ними я.
Я плачу не о лодке, Мне паруса не жаль, А жаль мне, что Ксантула Плывет в чужую даль.
Я плачу не о лодке, Чей парус над водой,— Я плачу о Ксантуле С косою золотой.

ДЕВУШКЕ, ВОСПИТЫВАЮЩЕЙСЯ В МОНАСТЫРЕ. Перевод Е. Смагиной.

Краса моя, затворница, приди хоть на мгновенье, Явись в решетчатом окне, мое послушай пенье. К тебе летит сладчайший стих, твердыни стен минует, Стена пропустит голос мой, стена не приревнует. Дай мне поцеловать тебя — мне пламя сердце сушит, Лишь поцелуй меня спасет и мой огонь потушит. Краса моя, затворница, приди, побудем вместе, Не украду, невинная, твоей девичьей чести.

НЕЗНАКОМАЯ. Перевод Е. Смагиной.

Кто в платье белом Сходит в долину Дорогой длинной С горы крутой?
Как только эта Дева является, Цвет распускается В траве густой.
Цветы и травы Блестят красою И головою Кивают ей,
Просят, влюбленные, Чтоб не забыла, Чтобы ступила По ним скорей.
Алы уста ее, Словно раскрытый, Росой омытый Граната цвет
Перед зарею, Когда светлеет И наземь сеет Росу рассвет.
Волна волос ее Струит, густая, На грудь спадая, Свет золотой.
Смеясь, глаза ее Светят прекрасной, Как небо, ясной Голубизной.
Кто в платье белом Сходит в долину Дорогой длинной С горы крутой?

CARMEN SAECULARE[114]. Перевод А. Эфрон.

[114].

1.

Вздымалась грудь, в которой цвел мир непорочных лилий… Над первозданного землей вставала первозданно Ребенком заспанным заря и розовые ноги В прохладу блещущей росы несмело погружала.

2.

В траве все пестрые цветы зажгла она, как свечи, И небеса с землей слились в ее разверстом взоре.

3.

Над маленьким мирком кустов, былинок и травинок, Как струи водомета, дуб свои раскинул ветви… Ни щебетам здесь места нет, ни нежным воркованьям, Устами каждого листа глаголет дух мятежный. Высокий дуб, высокий дух, свои слагает гимны Из песнопений всех искусств, из всех небесных зарев.
И ты, смятенный океан, ты, мать-земля благая, Ты, твердь — в соборе бытия чудовищный светильник, Бесчисленностью голосов слились в единой песне, Неисчислимостью светил — в сиянии едином. Пастушка в тишине творит смиренные молитвы, И звезды впитывают их — так впитывает влагу Любым ростком своим земля; так серафимы рая Небесной учатся любви, внимая тем молитвам… Кто знал, что розу породить способен камень мертвый? ……………………………………. Но где ж вы, нежные стопы, омытые росою, Где грудь, в которой расцветал мир лилий непорочных? Играет девушка в траве с ягненком белоснежным.

ИОНИЙЦАМ. (Эпиграмма). Перевод А. Эфрон.

Всегда, несчастный мой народ, прекрасный, несравненный, За всю доверчивость твою ты награжден изменой…

СВОБОДНЫЕ ОСАЖДЕННЫЕ[115]. (Фрагменты). Перевод А. Эфрон.

[115].

* * *

В долине — гробовая тишь, ни шороха, ни звука… На птиц, что зернышки клюют, мать смотрит с горькой мукой. Туманит голод очи ей, из сердца рвутся стоны, И с нею плачет сулиот[116], в невзгодах закаленный. — Не мужество мое, но мощь, но сила иссякает… Не удержать в руках ружье, и турок это знает.

* * *

Апрель и Эрос все луга усеяли цветами, Но ружей больше, чем цветов, пред скорбными очами. Как движущийся белый холм, плывет овечье стадо, Прохладным облаком земным оно ласкает взгляды, Чтоб раствориться, как туман, за синим окоемом. Цветком, проснувшимся в цветке, над озером знакомым Порхает синий мотылек, как дуновенье, нежный, И с отражением своим играет, безмятежный. Что мотылек! И для червя пришла пора благая… Природа, прелестью своей всех равно одаряя, И в сухость выжженной травы, и в камень жизнь вдохнула — Весь воздух напоен ее журчаньем, пеньем, гулом. Тысячекратна смерть для тех, кто гибнет в день весенний, Когда все празднует окрест природы воскресенье!

* * *

Развей природы колдовство, горн, сделай эту милость, Чтоб жены, дети, старики душой не размягчились! Раздался слабый звук трубы и замер бездыханно. Как только смог он долететь до вражеского стана? Но долетел и вызвал в нем раскаты злого смеха, И голос вражеской трубы ответил грозным эхом. Насыщенная жизнью грудь арабского горниста Веселый рокот разнесла под небосклоном чистым, Вокруг — и вдаль, и вширь, и вглубь, — и, наконец, из горна Пронзительный и страшный звук отчетливый исторгла. Повиснув в ясной тишине, как крик высот бездонных, Он медленной звездою пал на стан непокоренных.

* * *

Деянья, мысли и слова… Сейчас я вижу только Вот эти россыпи цветов — их белизна, их пурпур, Их синева позлащены мерцаньем крыл пчелиных… Там жизнь, тут смерть. И на заре, и в светозарный полдень, И в час туманящихся вод, и в час прозрений звездных Гудит и корчится земля и глухо стонут скалы.
«Араба конь, Француза ум, ты, злая пуля Турка[117], Ядро Британца — грозный вал над хижиной убогой… Ее защитникам, увы, не долго защищаться! Хоть бы умолк проклятый гром — нет на него напасти!» Так говорил чужой моряк на судне иноземном… Испуганные острова творят молитву, плача, Их жалобы и гордый храм, и бедная часовня Смиряют трепетом огней и ладанным туманом… Но зло грозит из-за угла растерянной рыбачке, И гонит с берега ее, и путает ей снасти.
В торжественный рассветный час и в полдень лучезарный, В час умножающихся звезд и вод, покрытых дымкой, Вдруг сотрясается земля и, дыбясь, ропщет море… Старик, что вверил свою жизнь рыбацкой скромной снасти, Отбросив удочку, застыл, предавшись черным думам: «Араба конь, Француза ум и ты, ядро Британца, Ты, пуля Турка, — хищный вал над бедною лачугой… Защитникам ее, увы, искать защиты негде! Все не смолкает этот гром — он, видно, нескончаем… Плачь, сердце бедное мое, скорби со мною вместе!»

* * *

Я вижу доблестных детей и жен непокоренных, Столпившихся без слез, без слов, в немом оцепененье Вокруг печального костра, чей пламень поглощает Остатки утвари былой, домашний скарб бездомных, И освещает бледность лиц и жалкие лохмотья… О пламя, в пепел превратись, чтоб им главу посыпать! Сквозь непоколебимый строй оружия чужого Готовы продолжать они последний путь к свободе — Быть с братьями своими там иль здесь принять кончину. Посторонись же ты, ружье, и ты, клинок турецкий! Зажав тростинку в кулаке, проходит безоружный.

АЛЕКСАНДРОС СУЦОС. Перевод О. Чухонцева.

Александрос Суцос (1803–1863). — Родился в Константинополе, учился в Париже, откуда в 1825 году приехал в Грецию, чтобы принять участие в освободительной борьбе своего народа. Здесь он опубликовал свои «Первые сатиры» (1827). В 1827 году Суцос издавал журнал «Сатирический бич», изобличавший баварское засилье в молодом греческом государстве. Неоднократно подвергался преследованиям, умер в изгнании.

Среди произведений Суцоса — сборники стихов «Панорама Греции» (1831) и «Поэтический портфель» (1845), поэма «Скиталец» (1839), комедии «Премьер-министр» (1843), «Непокорный поэт» (1843).

На русский язык стихи А. Суцоса переводятся впервые.

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ.

— День веселых надувательств, он для нас как именины; Мы на головы разиням опрокинули корзины Всяких слов и обещаний, короба понасулили Барышей и повышений — а они и рты раскрыли. Нас министрами-лжецами называют? Что ж, зовите! Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.
— Греки, ваши кровь и жертвы, беды ваши и утраты — Дороги для нас и святы. Мы не плуты, обещаем — а честной народ рассудит: Будет — только что купаться каждый в золоте не будет! Хохочите как хотите и пройдохами зовите: Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.
— Сколько лет уже, поверьте, мы других забот не знали, Чтобы только вы в заботе и нужде не бедовали. Ради вас мы кости гложем и мотаемся по свету, Лишний раз едва ли спросим то, на что ответят: «Нету». Хохочите как хотите и пройдохами зовите: Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.
— Погодите, вот промчатся два-три года бегом скорым И вы будете гордиться дальновидным нашим вздором, И когда мы в наступленье перейдем из обороны, То рекою разольются просвещенье и законы. Хохочите как хотите и пройдохами зовите: Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.
Это первого апреля из министров двое-трое так чесали языки. — Господа, — и я сказал им, — все вы звания Героя заслужили, и отчизна бережет для вас венки. Что же, смейтесь как хотите и обманщиком зовите: Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.
Ах, министришки, пилаты, вы словам моим не рады,— И ни слова от досады. Что же, судьям передайте наглеца и шарлатана. — Господа, — скажу я судьям, — вы забыли: день обмана. Я воспел министров наших, и воспел их в лучшем виде: Впрочем, первое апреля, господа, — уж не взыщите.

К СВОБОДЕ.

Нет, ты не та уже теперь, кого я видел столь прекрасной, С хламидой легкой на плечах, с мечом в руке, по-царски властной. Орел на быстрых крыльях нес твои знамена, и вослед За колесницею твоей летели клятва и привет: — Твой храм священный защитить спешим мы — или пасть у входа, О наша Госпожа Свобода!
Мы следовали за тобой, от голода и жажды маясь, И мученический венец мы принимали, улыбаясь; И девы Эврота в полях, где и трава была в крови, Пэаны воинам плели и песни девичьи свои, И отзывались камни плит героям нового похода: О наша Госпожа Свобода!
Ты помнишь ли о временах триумфов и кипящей лавы, Когда любой — и стар и млад — все были воинами славы, И, пленных, за кормой своей Мьяулис[118] в гавань флаги вел шестидесяти кораблей, И море улыбалось им, и толпы яркие народа: О наша Госпожа Свобода!
Мы жили, прав не уступая, И не точила злоба нас, ни зависть, ни вражда тупая; О, возврати, Богиня, нам хотя бы несколько минут От той блистательной поры, которую столетья чтут! Как добродетель во плоти сойди, святая, с небосвода, О наша Госпожа Свобода!
И вот — час Керкирца[119] настал, и Кратера погасло пламя, Молчал подавленный народ три года — и поникло знамя. Три года рабства и стыда, гнев очистительный храня, Подспудно приближали час — час извержения огня, И Тирания пала ниц, и в миг один смело три года, О наша Госпожа Свобода!
Пылает ли в твоих глазах огонь живой и благородный Или ярчайшая звезда горит лишь в памяти народной? Я вижу только, как поблек, увял твой розовый венок, Устали ноги, и туман твой взор потухший заволок, И ты теперь уж не расцвет, не мужество, а боль ухода, О наша Госпожа Свобода!

АЛЕКСАНДРОС РАНГАВИС.

Александрос Рангавис (1809–1892). — Родился в Константинополе, учился в Германии, был крупным государственным деятелем — министром иностранных дел, послом.

Поэзия Рангависа проникнута романтикой освободительной борьбы и на ранней стадии близка к фольклорной традиции. Стихотворение «Клефт» (клефты — греческие партизаны времен борьбы против турецкого ига) стало популярной народной песней. Литературное наследие Рангависа огромно, — кроме стихотворений и поэм, он писал драмы, рассказы, романы.

На русский язык переводится впервые.

КЛЕФТ. Перевод Р. Дубровкина.

В горах ночь зимняя черна. Снег падает на склоны. Где тропок узких крутизна, Где скал отвесная стена, Встал клефт непокоренный.
Он держит молнию и гром В карающей деснице. Стал горный кряж ему дворцом, Бездонный небосвод — шатром, Надеждой — пули-птицы.
Его клинка услышав звон, Бежит тиран кровавый. Хлеб горца потом орошен, Достойно жить умеет он И умереть со славой.
Повсюду в мире правит гнет, Жестокость и коварство. Богатый честь не бережет, А здесь, в горах, — добра оплот И благородства царство.
Продать народы, как стада, Готовы толстосумы. Смешна им родины беда, А здесь, где горная гряда, Лишь ружей треск угрюмый.
Лобзать следы господских ног И стать рабом навеки? Нет, здесь, где темный бор высок, Лишь крест целуют и клинок Бестрепетные греки.
Родная, плачь, труба в поход Зовет неумолимо. Нас вечная разлука ждет, Но видеть в рабстве свой народ, Поверь, невыносимо.
Не хмурь, невеста, милый взор В страданье безысходном. Пойми, остаться мне — позор. Свободным я живу средь гор И встречу смерть свободным.
Родной земли ужасен стон. Ружье упало глухо. Повсюду кровь, булата звон, Пожарища со всех сторон. Рыдает мать-старуха.
Друзей поникших череда Несет героя тело. Их песня горькая горда: Свободным клефт живет всегда И умирает смело.

АНДРЕАС ЛАСКАРАТОС. Перевод Юнны Мориц.

Андреас Ласкаратос (1811–1901). — Родился на острове Кефалонии, получил юридическое образование во Франции и Италии. В 1830 году выпустил в свет свой первый поэтический сборник — «Ликсури в 1836 году», а в 1872 году собрал все свои стихотворения в том «Разные стихи». Острая социальная сатира Ласкаратоса навлекла на него гнев духовенства; он был отлучен от церкви.

Сонеты Ласкаратоса переводятся на русский язык впервые.

К ЭРОТУ.

Эрот, не шляйся зря, не лезь в мой дом, Чтоб не испортить наши отношенья. И более того — приняв решенье Со мной порвать, ты будешь молодцом.
Я сыт по горло первым сватовством. Катись к чертям, быстрей, без копошенья, Не то мои кулачные внушенья Покончат вмиг с проклятым шутовством!
Не доводи до этого, мой милый, Ведь я способен крылья выдрать силой — И завопишь индюшкой тупорылой,
И все увидят бег твой хромокрылый. И эти стрелы, весь пучок, как вилку в тесто, Тебе засуну — знаешь сам, в какое место!

ЧУЖДЫЙ СВОЕЙ ЭПОХЕ.

Воистину несчастен — кто на свет родится И по духу превзойдет свою эпоху: Обрушится волна общественных традиций, Под тяжестью которых будет плохо.
А если он, бедняга, в надеждах утвердится И потянет за собой свою эпоху, Тогда сплотится тьма общественных амбиций И храбреца раздавит, словно кроху.
Его отвергнет с треском и заклеймит позором Неблагодарный сброд и родина-невежда. И жертве, брошенной на растерзанье сворам,
Блеснет одна печальная надежда — Что, может быть, потомков здравый разум Воздаст ему за все страданья разом.

МОЕМУ ПОРТРЕТУ.

Вот и меня наконец-то нарисовали,— Как видно, после кончины, гроба и тленья Мне непременно придется висеть в зале. Ох, интересно, какое же впечатленье
Я оставлю у тех, кто с опаской вначале Рассматривать станет портрет в отдаленье. Этот промолвит: «У! Из дьявольской швали! Он теперь верховодит в аду, где скопленье
Таких же чертей!» Но другой возразит: «Едва ли… Просто этот несчастный тащил в исступленье Крест, который иные не поднимали,
И горькая правда — все его преступленье!» А мне самому (и вам желаю того же!) Сужденья мои о себе — и важней и дороже.

АРИСТОТЕЛИС ВАЛАОРИТИС. Перевод А. Наль.

Аристотелис Валаоритис (1824–1879). — Родился на острове Лесбос, получил юридическое образование в Италии, принимал активное участие в борьбе за присоединение Ионических островов к Греции и после присоединения был избран депутатом греческого парламента.

Поэзия Валаоритиса — эпос освободительного движения Греции. Его составляют и стихотворения в духе народных песен, и крупные поэтические композиции «Кума Фросини» (1859), «Афанасиос Диакос» (1868), «Фотинос»; работу над последней поэмой оборвала смерть поэта.

На русский язык переводится впервые.

ДИМОС И ЕГО РУЖЬЕ.

«Уже я стар, сыны мои. Шестой десяток в клефтах. Полвека досыта не спал — и вот теперь, усталый, Ко сну хочу я отойти. Иссякло мое сердце. Рекою пролитая кровь вся вытекла до капли. Хочу ко сну я отойти. Кустарник нарубите. Пусть будет свеж он и в цвету и пусть хранит прохладу. Постель стелите — и меня на ветви положите.
Как знать, чья крона осенит со временем могилу! Когда здесь вырастет платан, под сень его густую Сойдутся новые сыны оружие повесить. Петь будут молодость мою и прежнюю отвагу. А возмужает кипарис, наденет траур черный — И старцы к дереву придут за спелыми плодами. И станут раны омывать, и Димоса припомнят.
Огнем похищен мой булат, а мощь моя — летами. Мой пробил час. Не надо слез. Сыны, приободритесь. Смерть закаленного в боях жизнь юным завещает. Приблизьтесь. Станьте вкруг меня. Нагнитесь к изголовью Закрыть глаза мне и принять мое благословенье.
Пусть самый младший среди вас взойдет сейчас на гребень. Пусть он возьмет мое ружье, возьмет мушкет мой добрый. Пусть трижды выстрелит он вверх и трижды прокричит он: „Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос!“ Вздохнет ущелье тяжело, скала запричитает, Вознегодуют духи гор, и родники смутятся, И на вершине ветерок, несущий в дол прохладу, Вдруг задохнется, изойдет, опустит тихо крылья, Чтоб этот гул не подхватить, случайно не развеять,— Не то узнает древний Пинд и сам Олимп услышит, Растают вечные снега и высохнет кустарник.
Беги же, сын мой, торопись. Взойди на самый гребень. Пусть трижды выстрелит ружье. Хочу я, засыпая, Еще услышать этот гром, в последний раз, в последний».
И юный клефт бежит, как лань. Взбегает на вершину. На гребень гор взбегает он и трижды восклицает: «Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос!» Утесы дрогнули в ответ, и бездны застонали. Тут клефт стреляет в первый раз. И во второй стреляет. И вот последний, третий раз. Мушкет, достойный славы, Ревет, рычит, как дикий зверь, и пасть разверз, и рвется, И вырывается из рук, и падает — сраженный, В стремнину падает со скал, — и нет его, и нету… Услышал Димос этот гул, в глубоком сне услышал. И улыбнулся, и потом — навек скрестил он руки… Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос! И клефта грозного душа, достойнейшего клефта, Встречает в высях гул ружья, и, братски обнимаясь, Она летит за облака — и гаснут, нет их, нету…

РОЗА И РОСА.

Сказала нежная роса Под вечер розе алой, Той, что при ранних звездах ждет, Как опаленный жаждой рот Миг поцелуя, — ждет и ждет, Чтобы роса упала.
Сказала нежная роса: «Цветок неутоленный, Как ты узнал, что я приду И тихо на сердце паду? Открыл ли то тебе ручей Иль соловей влюбленный?»
«То был не голос соловья И не ручей певучий. Пылал огонь в моей крови. Приди и сердце оживи. К утру увянут лепестки — „Пух юности летучий“».
Луна, как свадебный венец, Над ними — золотая… Одну лишь ночь они живут. Одну лишь ночь — и с ней умрут. О, бедные… Кому еще Дана судьба такая!

ГЕОРГИОС ВИЗИИНОС. Перевод О. Чухонцева.

Георгиос Визиинос (1849–1896). — Родился в бедной семье в деревне Визии (Фракия), изучал философию сначала в Греции, потом в Германии. В 1874 году, представив на поэтический конкурс поэму «Кодр», молодой поэт получил первую премию и снискал себе известность. В 1876 году такого же успеха добилась на конкурсе следующая книга Визииноса, «Дуновения Боспора». Внимание к будням человеческой жизни, к ее малым и большим радостям, отличающее стихи Визииноса, свойственно и его рассказам.

На русский язык стихи Г. Визииноса переводятся впервые.

ПРИЗЫВЫ.

Когда с рассвета, разогнав дремоту, Спешит-снует И, словно заведенный, на работу Идет народ, О, если кашель чей от забытья Тебя пробудит, выйди: это я.
Когда на всех часах пробьет двенадцать, И за столом В молчанье ест отец, и домочадцы Молчат при нем, О, если ложка выпадет твоя От скрипа ставни, выйди: это я.
Когда уже заря на небосклоне, И меркнет свет, И матери нет рядом на балконе, И брата нет, О, если тень мелькнет, — откуда? чья? — Не всматривайся, выйди: это я.
И если ночью, душной и глубокой, Все, что вокруг, Затянется дремотной поволокой, И если вдруг Засвищет кто-то вроде соловья, Хоть на минуту выйди: это я.

БЕЗ ГРОША.

В карманах пусто? Не беда! Вино, хорошая еда Да собутыльники, — по мне, Довольно этого вполне.
Трактирщик, старого вина Да сядь напротив, старина, И пусть по чашкам разольет Красивый мальчик и — споет!
Хозяин, зайца не забудь, Да пожирнее, другом будь, И в честь знакомства за столом — — Ура! — осушим и нальем.
Ты что-то хмуришься, смотрю. Послушай, что я говорю, А говорю я от души, И ты худого не держи.
Вино допито? — впрок питье! Я за здоровье пил твое И впредь по дружбе помогу: Ты мне обязан — я в долгу.

АРГИРИС ЭФТАЛИОТИС. Перевод Юнны Мориц.

Аргирис Эфталиотис (настоящее имя — Клеантис Михалидис, 1849–1923). — Годился на острове Лесбосе; большую часть жизни провел за границей. Мотив горькой чужбины, широко распространенный в греческом фольклоре, звучит во многих стихах поэта. Близость к народной поэтической традиции ощутима в тональности и метрике его произведений.

На русский язык переводится впервые.

СЛОВА ЛЮБВИ.

1.

Опять вывихивают, гасят мой рассудок Две древних боли — боль разлуки, боль изгнанья! Опять спасает избавительное чудо — И я опять не сломлен бурями страданья!
Опять, опять, закрыв глаза, где и поныне Витает ужас, я мечтаю запереться И в сердце жить, пока живу я на чужбине, И чувства прежние воспеть при свете сердца.
А кто додумался, что сердце хладнокровно, Тот разве знает, сколько счастья и покоя Любовь приносит в бурный мрак, и как любовно На волны горя льется масло — и какое!
Опять, любовь моя, рассказ правдивый начат: Как я живу, дышу тобой, как сердце плачет!

2.

Взаимность, парность — вот счастливые задатки Любовных радостей в года свиданий наших У родника, где обитают куропатки И пьют попарно вечность юную из чаши.
На пару пляшут там безумье и веселье — Любовь, а также красота от них струятся. А все печали, даже если и засели Тайком поблизости — так сунуть нос боятся.
Опять мечтаю спеть тебе о жизни прежней, Опять рассудок искупать в блаженстве первом, Опять его отправить вглубь, в поток безбрежный, Чтоб каждый раз он возвращался с лучшим перлом!
Как память нищего, что был богат вначале, Я утопить стремлюсь в прекрасном яд печали.

ОСТРОВА И МОРЯ.

Мое бессонное весло окрепло в бешеной волне, И я встречаю острова салатового цвета. И там я дух перевожу, пока Судьба придет ко мне И продиктует: вот — твой путь, а цель твоя — вот эта.

РОЗА.

Скажи, какой богини вздох в прохладе утренней зари С тобою делит аромат, которым этот сад насыщен? И кто же та, что в первый раз тут целовалась? Говори! Так целовалась, что огонь с обеих щек тобой похищен!

ПЕЧАЛЬ.

Крыла печали тяжелы, громоздки на подъем, И в руслах Времени сухих они хлопочут дико, А если светлый водоем лепечет о своем, Так эту мелочь глушит боль пронзительного крика.

ЛОРЕНДЗОС МАВИЛИС. Перевод Юнны Мориц.

Лорендзос Мавилис (1866–1912). — Родился на острове Итаке, изучал филологию и философию в Германии. Вернувшись на родину, принял участие в греко-турецкой войне 1897 года и в антитурецком восстании на Крите (1898 г.). Сильное патриотическое чувство выражено в сонетах Мавилиса мужественно и нежно. Отточенность рифмы, благородная сдержанность слова принесли Мавилису славу тонкого мастера стиха. В начале Первой балканской войны Мавилис добровольцем пошел на фронт и погиб в сражении под городом Янина.

Сонеты Мавилиса переводятся на русский язык впервые.

КАРДАКИ.

Руины храма зеленеют сиро Пустынной плесенью, приморскою травою, А под ногами и над головою Смеется вечность, юность в блеске пира.
И я сказал: еще с вершины мира Вся в белом сходит поступью живою Античность! Блещет полнотою ключевою Храм — дело мраморщика с острова Керкира.
Сон золотой, еще я не проснулся! Тебя с водой в ключе я выпил редком,— Он по священным меткам к нам вернулся.
Так бог велел воскреснуть мертвым клеткам! И чужестранец, если той воды коснулся, Уже к своим не возвратится предкам.

РОДИНА.

Весенний ветер вновь летит по странам, Взывая к тайнам, к сладостям любовным. Как под венцом, земля сияет светом ровным — Цветы, одни цветы в ее приданом.
Попарно бабочки летают целым кланом. Здесь — пчелка, там — оса. Да, полнокровным Застал я мир, где счастьем поголовным Земля волнуется в томлении желанном!
И каждый запах, щебет каждой птицы В глубины сердца вновь летит, взывая страстно К мечте, к надежде — снова, снова, снова
Поцеловать твои священные крупицы, Твою весну обнять, мой сладостный, прекрасный, Родимый край, мое Отечество и Слово!

ОЛИВА.

Олива старая, ты горбишься клюкою Под редкой зеленью, под жидкой пелериной, Тебя украсившей для смерти. Рой пчелиный В твоем дупле гнездится раной роковою.
Но каждый птенчик, пьяный страстью вековою, На ветви немощной твоей, как мир, старинной, Ведет любовную охоту за невинной И пьяной птичкой, — всюду двое, двое!
О, как смягчат твой острый лик на тризне Живые прелести крылатой, юной жизни, Шумящей дивно и шуршащей от любви!
Они плодятся, как твои воспоминанья. О, нам бы, нам бы твой обычай умиранья, Ведь наши души — сестры, ставшие людьми!

КОСТАС КРИСТАЛЛИС.

Костас Кристаллис (1868–1894). — Родился в эпирской деревне, жил в бедности, умер двадцати шести лет от туберкулеза. Автор сборников «Сельские стихи» (1890) и «Певец села и стана» (1892). Стихи Кристаллиса воспевают красоту природы, радости сельской жизни, свободолюбие народа. Поэт-самородок, Кристаллис чрезвычайно чуток к родному фольклору и черпает из него размеры, ритмы, мотивы для многих своих стихотворений.

Стихи Кристаллиса переводятся на русский язык впервые.

ПЕСНЯ КЛЕФТОВ[120]. Перевод С. Ильинской.

[120].
Когда же к нам придет весна, когда настанет лето, Растают белые снега, и зацветет кустарник, И мы оружие свое наденем золотое И снова клефтами взойдем на горные вершины? На самой дальней высоте мы лагерь свой раскинем, Пусть звезды с нами заведут вечернюю беседу, Пусть самый первый луч зари привет нам посылает От солнца, восходящего на утреннюю службу. Пусть нам завидуют орлы, пусть соловьи нас будят И в быстрых горных родниках с водою ледяною Купают нереиды нас и поцелуи дарят. Оружие повесим мы на сучья горных елей, И в пляс пойдем, и запоем, и грянет наша песня, Как гром из тучи, как огонь от молнии летучей. Зверь задрожит и убежит, равнина затрепещет. Когда же к нам придет весна, когда настанет лето, Когда мы клефтами взойдем на горные вершины?

ПОЦЕЛУИ. Перевод С. Ильинской.

Друзья к Захьясу-пастуху с расспросами пристали:
— Что это губы у тебя пылают краской алой? Черешни, ежевики ли отведал ты, а может, Пригубил краски огненной, какой овечек метишь?
— Черешни я не пробовал, и ежевики тоже, И краска вовсе ни при чем, я к пей не прикасался. Послушайте меня, друзья, во всем я вам признаюсь. В тени под елями я стриг моих овечек стадо, Алела шерсть, и ножницы вдруг тоже заалели; Гоню я стадо вниз к лугам, к зеленым сочным травам, И что же вижу — вся трава в округе стала алой; Потом спускаюсь я к реке поить своих овечек И вижу, что вода в реке мутнеет и алеет; Иду я берегом реки и в гору поднимаюсь, И там, где бьет ключом родник, у самого истока, Склонилась девушка к воде, губами струй касаясь, Алеют губы у нее, как будто в краске алой, В каком ручье, в какой реке испить ей доводилось — Алели воды, а от них кругом алели травы, Алели овцы, а от них и ножницы алели. Свой посох бросил я, друзья, швырнул мешок на землю, За косы девушку схватил и сразу прямо в губы Поцеловал, и губы мне тот поцелуй окрасил.

ОРЛУ. Перевод Юнны Мориц.

Из крохотного птенчика, из плоти слабосильной Ты превращаешься в орла с орлиной мощью, весом, Растишь аршинные крыла и когти в десять дюймов, Летаешь между облаков, витаешь над горами, На скалах вьешь громады гнезд, ведешь беседы с хором звезд, Н небесный гром влюбляешься, над бездной забавляешься С молниями дикими, и птичьи стаи криками Не зря приветствуют царя озерных крыл и горных.
И страсть моя в груди моей была когда-то крохой, Из птенчика невзрачного, тощего, прозрачного Пошла расти и обрела крыла, и вес, и когти, И сердце кровью залила, и мне нутро разорвала, И превратилась вдруг в орла, в дракона, в привиденье, И глубже всех гнездо свила в моем бесплотном теле, И тайно гложет суть мою, судьбу мою съедает. Я больше не могу бродить по сумрачной равнине. Отныне я хочу взлететь, хочу, орел, вернуться В обитель старую мою, в мое гнездо родное: Хочу в горах очнуться вновь, и быть с тобою рядом, И этим братством дорогим все время наслаждаться. Пусть по утрам и вечерам прохладный горный ветер Ко мне приходит, словно брат, приходит, словно мама, Ласкает голову мою и грудь мою ласкает. Пусть волны горного ручья, любовь нежнейшая моя, Излечат горести мои водою животворной. Пускай напевы птичьих стай, в кустарнике летая, Меня баюкают во сне и будят на рассвете, Пускай постелью будут мне в родной скалистой стороне Охапка веток — в летний час, а в зимний — груда снега. Охапку веток наберу, дубовых и еловых, Хочу на ворохе ветвей лежать в горах ночами, Хочу под музыку дождей спать глубоко и сладко.
Орел, отныне я хочу вкушать плоды с деревьев, Олений сыр и молоко от диких коз безумных. Хочу я слышать гул и треск из лона сосен, грабов, Хочу над безднами бродить, над каменным обрывом, Хочу глядеть по сторонам и видеть водопады, Хочу я слышать, как в горах о скалы точишь когти, Хочу ловить твой дикий крик и тень от диких крыльев. Хочу, хочу, но я — бескрыл, и улететь не в силах, И в муках время провожу, и гасну ежедневно. Орел, услышь мою мольбу, слети с небес на землю, Дай крылья и возьми скорей меня с собою в горы, Иначе съест меня живьем жестокая равнина!